— Так ведь целых три недели, товарищ командир, — напомнил Володин.
Все промолчали, а штурман решился ответить, и Букреев усмотрел в этом сейчас даже некоторую развязность.
— Ну-ка, всем вниз! — сказал он.
Привычная команда тут же сработала, мостик опустел, рядом остались только Варламов и Бобрик: один — потому, что сейчас эта команда не могла касаться старпома, а другой — Бобрик — стоял с таким озабоченным лицом, как будто решал, как принять на корабле гостью.
— Что за экипаж?! — в сердцах проговорил Букреев.
Бобрик сочувственно закивал и развел руками, соглашаясь, что экипаж действительно немного разболтался.
— Так она к нам все-таки? — спросил у старпома Букреев. Очень уж не хотелось, чтобы именно к ним: столько лишних хлопот, столько неудобства...
— К нам, товарищ командир. В базе уже две недели. Работала на лодке Пономарева, еще у кого-то, а теперь к нам.
— Надолго?
— Говорит, дней на десять.
— А почему именно к нам?
— Так у кого же еще такая аппаратура?! — вмешался Бобрик.
— Мичман, вас уже давно командующий ждет с этим растворителем, а вы тут... — Букреев тяжело посмотрел на Бобрика.
Бобрик засуетился, ринулся к выходу, но, вспомнив, что не знает толком, куда же доставить растворитель, спросил:
— А... а где сейчас командующий, товарищ командир?
— У моего друга Мохова, — не оборачиваясь, бросил Букреев, заметил понимающую улыбку старпома и тут же поправил себя: — Командующий у начальника штаба.
Каким бы ни было его отношение к Мохову, начальник штаба был им всем начальником — и Букрееву, и его подчиненным. И не следовало позволять себе на этот счет никаких вольностей в их присутствии — ни в словах, ни в иронической интонации.
Когда они остались на мостике вдвоем со старпомом, Букреев вздохнул:
— Час от часу не легче. Только командующего проводили, так теперь вот... — Он мрачно покосился на пирс. — Будет мне по кораблю в юбке расхаживать. Перед экипажем — с голыми ногами.
Варламов обратил внимание на ее ноги и про себя согласился, что они действительно могут отвлекать от выполнения служебных обязанностей.
Мимо вахтенного у трапа и мимо женщины пробежал трусцой Бобрик, остановился, вернулся обратно, сказал что-то явно успокаивающее, женщина поблагодарила, а Букреев, с возмущением пробормотав: «Что за цирк!», показал с мостика кулак.
Бобрик правильно это принял на свой счет и устремился дальше, к дороге. Женщина тоже поняла, чуть улыбнулась, но потом взглянула на часы и, нахмурившись, укоризненно покачала головой: дескать, долго ждать заставляете, товарищ командир.
А и в самом деле, кажется, достаточно...
— Ладно, старпом, идемте. Все равно, видно, не миновать.
Букреев все тянул, внимательно рассматривал ее фотографию, а на нее толком и не посмотрел, разве что вскользь, тут же, однако, отметив, что она кажется симпатичной не только с мостика, хотя ничего, конечно, в ней особенного не было, лицо как лицо, женщина как женщина, вслед таким не смотрят, и вообще она, кажется, чуть косила на один глаз. Или показалось?
— Что ж, все верно оформили, — с сожалением сказал Букреев, возвращая ей допуск на лодку. Нет, глаза были нормальные, не то зеленоватые, не то серые с рыжим, и они чуть улыбались сейчас, мягко и доверчиво, как будто заранее прощали тебя, как будто уже было что прощать. К таким вот мужчины всегда и пристают, подумал Букреев. Слишком доверчивые глаза...
Пряча документы, она уронила варежку, Варламов быстро наклонился и поднял ее.
— Спасибо, — с улыбкой поблагодарила она. — Вы очень любезны.
— Очень, — кивнул Букреев, искоса взглянув на Варламова. Показалось, что она не столько старпома поблагодарила, сколько его, Букреева, упрекнула, что вот, мол, он — не такой внимательный. — Свободны, старпом. Займитесь-ка лучше вахтой.
— Есть, — коротко ответил Варламов, козырнул — получилось даже, что это скорее ей, чем Букрееву, — и поднялся на лодку.
— Началось... — пробормотал Букреев.
— Что началось? — вежливо спросила она.
«Прикидывается, — решил Букреев. — Все прекрасно видит... Они же это всегда чувствуют...»
— Видите ли... — начал Букреев, подыскивая слова, и уже одно это раздражало его сейчас, потому что не привык он на своем корабле подыскивать какие-то слова.
— Мария Викторовна, — подсказала она свое имя.
Он это и так запомнил, но кивнул, давая понять, что подсказала она своевременно, что потому он и затруднился продолжить.
— Видите ли, Мария Викторовна... У нас тут, на корабле, одни мужчины, и... и... как бы это сказать?..
Она смотрела на него как-то снизу вверх, хотя была только чуть пониже Букреева. Глаза ее приветливо улыбались, но было в них, как показалось Букрееву, какое-то обидное поощрение: с таким терпением и участливостью выслушивают разве что детей и заик. Взбесила его и усмешка, с которой она, так и не дождавшись остальных его слов, сказала:
— Я так и представляла себе, что только мужчины.
— Тем более, — сказал он невпопад и разозлился уже и на себя, на свое неумение коротко и точно, одним щелчком, все поставить на свои места. — Вы и в море собираетесь?
Марии Викторовне было смешно наблюдать, как Букреев долго и неуклюже подбирался к тому, чтобы объяснить, как ей надо осмотрительно вести себя на корабле, — она давно уже поняла, что именно это его и беспокоит прежде всего.
Ее вообще иногда удивляло, до чего сложно идут мужчины к своей цели, не чувствуя, что их намерение давно уже понято...
— Там видно будет, — улыбнулась она. — Может быть, в море мой помощник пойдет.
«Вот и надо было им вместо тебя помощника прислать, — подумал Букреев. — Неужели во всем институте не смогли хоть одного толкового мужчину найти?»
— Конечно, — сказал он, — мужской ум... И потом — все-таки, знаете, море, теснота, у всех на виду...
Ей это топтание вокруг одного и того же порядком уже надоело: время шло, они так ни до чего
