Я считал, вы в кафе давно! — Вкусно пахло одеколоном, и после суточной вахты на лодке казарменная каюта показалась Филькину очень уютной. — Хорошо живете, товарищи подводники!
Задетый приподнятым тоном штурманенка — что-то уж слишком быстро пришел в себя Филькин после случая с начальником штаба, — Володин никак не отозвался на слова Филькина.
— А!.. — приветливо сказал Редько. — Ну, Петя, как дежурство прошло?
«Конечно, — подумал Володин, — Ивану легко быть добрым, у него нет подчиненных».
Филькин покосился на Володина, снял шинель и, как о чем-то для него обыденном, сообщил:
— Ночью командир проверял...
— Значит, мне опять за что-то влетит, — меланхолично заметил Володин.
— Нет-нет, все хорошо! — торопливо успокоил Филькин своего начальника. — Я думал, он меня гонять будет... Ну, после этого случая... — Филькин смущенно помолчал, но, тут же вспомнив, как миролюбиво вел себя командир, сказал удивленно: — А он ничего... Только спросил, до какой главы я «Капитальный ремонт» дочитал.
— Вот устроился человек!.. — Володин усмехнулся. — Романы почитывает на службе — и хоть бы что!
Филькина возмутила такая несправедливость.
— Устроился!.. — с горечью сказал он. — Командир мне за это пять суток объявил!
Петя выглядел очень расстроенным сейчас, и, чтобы подбодрить его, Иван Федорович выразился в том смысле, что ничего, мол страшного не случилось: эти пять суток в срок службы все равно засчитываются, но Филькина, кажется, мало успокоили его слова.
— Да и какой ты военнослужащий, если ни разу на гауптвахте не сидел?! — добавил Редько.
Филькин недоверчиво взглянул на доктора, но тот был совершенно серьезен — видимо, вполне убежденно сказал.
— Лучше бы уж я за него отсидел, — в сердцах бросил Володин. — А он бы за меня с командиром разговаривал.
— Я же не знал, что так получится, — оправдываясь, сказал Филькин. — Какое-то сплошное невезение!
Он, однако, уже не был сейчас до конца уверен, что это действительно такое уж невезение. Он вспомнил, что и штурман в свое время тоже на гауптвахте сидел, даже дважды... Сам рассказывал!
Интересно: может ведь оказаться, что вообще из всех офицеров только они вдвоем и сидели на гауптвахте — он да Сергей Владимирович. И это не помешало Володину стать потом лучшим штурманом на соединении, может, как-то даже и помогло, кто знает...
Тут Филькин вдруг усмотрел своего рода преемственность в их штурманской боевой части, и то, что Володину конечно же влетело за него от командира, — это все завтра уже забудется и пройдет, а останется только то, что да, было дело: сидел. Володина когда-то командир посадил, а его, лейтенанта Филькина, — сам начальник штаба соединения!
Что ж, и пойдет, и отсидит — ничего особенного. Какой же ты военнослужащий, если ни разу на гауптвахте не был?! И хорошо, что перед сдачей дежурства заранее наголо постригся, — пусть видят, что он готов ко всему. А до отпуска еще далеко, успеют отрасти...
Филькин снял шапку.
— Ты... Ты зачем себя так изуродовал? — Редько с недоумением смотрел на Филькина. — Туда же с прической можно, на гауптвахту...
— А я не потому, — сказал Филькин, боясь, что Редько расхохочется. — Просто... в море невозможно иметь безупречную прическу, так лучше не иметь ее вовсе.
— Какое море?! — Володин в изнеможении опустился на койку. — Вот, Иван, полюбуйся: плоды просвещения. Страницы не помню, но все это из Соболева, глава первая...
Глядя на смущенного Филькина, Редько уже хохотал, всхлипывал: «Ой, не могу!», постанывал, чуть не сползал со стула, а Филькин, беспомощно улыбаясь, с досадой думал, что своим объяснением он лишь глупо переборщил и выглядит теперь в их глазах каким-то этим... плагиатором. Да и уши, когда наголо постригся, вдруг оказались чересчур большими — он это еще там, на лодке, заметил, разглядывая себя в зеркало. И совсем не учел, что сегодня ведь в кафе идти. Не надо было так торопиться...
— А знаете, с кем я сейчас шел? — выпалил Филькин, чтобы как-то унять их веселье. Впрочем, новость эту он сразу хотел сообщить им, как только появился в каюте, но теперь она уже тем более кстати была. Он ожидал, что они тут же заинтересуются, с кем это он шел, удивятся, когда узнают, может быть, даже позавидуют ему — конечно, позавидуют! — но Володин сразу же угадал почему-то:
— С Марией Викторовной?
— Да... — Филькин разочаровался, что не сумел удивить своей новостью. — Она на лодку собиралась. Что-то там с приборами у них не ладится. Вот я и... проводил немного.
— То-то, я смотрю, вы такой возбужденный, — сказал Володин.
«Выходит, хорошо, что не пригласил, — с облегчением подумал Редько. — Точно бы отказала».
— Сергей Владимирович, но откуда вы все-таки догадались? В окно видели, да? — спросил Филькин.
— Ага. Весь вечер на подоконнике простоял.
Володину хотелось и дальше говорить в таком же спокойном насмешливом тоне, но следовало позаботиться и о некотором офицерском воспитании Петра Гавриловича, чтоб не утрачивалось в нем то чутье, не стиралась та мера, которая необходима каждому военному человеку. Пусть вы и живете в одной каюте, и ходите иной раз друг перед другом в подштанниках, однако даже и во внеслужебное время какая-то невидимая черта все-таки пролегает между вами — черта, о которой не столько сам начальник должен помнить, сколько обязан не забывать о ней его подчиненный. А Филькин, кажется, забывает...
Взглянув на часы, Володин подчеркнуто строго сказал:
— Петр Гаврилович, вам дается семь минут, чтобы привести себя в праздничный вид.
Почему именно семь, а не десять и уж тем более не пять минут, Володин затруднился бы объяснить толком. Но вот что «семь» было все-таки гораздо требовательнее и строже, чем «десять» и даже «пять», — это Володин чувствовал.
Редько не одобрял начальственных перепадов в отношении Володина к штурманенку и осуждающе покачал головой — правда, так, чтоб только штурман заметил.
Володин заметил и, несколько изменив тон, проговорил ворчливо:
— Его тут специально ждут, не уходят, а он, видите ли, провожаться вздумал... «Встретил»!.. Подумаешь,
