на ноги, огляделась по сторонам и едва слышно сказала:
— Уходим.
* * *
Казалось, что смерть близка, как никогда, но каменная корка над головой наконец лопнула, и я выбрался наружу. Тоннель за моей спиной тут же схлопнулся. Упав на прохладную землю, я судорожно дышал, пытаясь проморгаться, ведь в глазах было полно земли. С трудом поднялся на ноги и увидел рядом с собой силуэт волчонка.
— Уходим, — устало сказал я, чувствуя, как на зубах скрипит каменное крошево.
Из последних сил я призвал Клювика, который вцепился в меня когтистыми лапами, а через секунду на него запрыгнули Ода и Квазар, держа своих питомцев. Они что-то выкрикивали, пытаясь узнать, как я себя чувствую, но я не отвечал. Не было сил.
Коршун взмахнул крыльями и рванул куда глаза глядят. Когда мы перелетели границу карантинной зоны, я понял, что ещё секунд двадцать — и я потеряю сознание. В этот момент Клювик начал пикировать вниз, потеряв подпитку маной. Как хорошо, что у меня есть мобильная батарейка.
По моей руке сползла лоза вьюнка повилики и резким движением захлестнула ногу Оды. Парень сперва не понял, что случилось, а в следующую секунду потерял сознание, так как я выпил его ману практически досуха. Ничего страшного с ним не случится, проспится и будет как новенький. А вот мне мана сейчас ой, как нужна.
Выпитой маны хватило, чтобы пролететь сто пятьдесят километров и рухнуть у подножья горы Асахидакэ. Спросите, зачем я улетел так далеко? А вы уверены, что старикан, который по собственному желанию двигает десятки тонн горной породы, не сможет меня отследить? Я вот — не уверен.
В школе магии земли существуют поисковые заклинания. Как только я приземлюсь, так этот ублюдок сможет узнать, где именно я нахожусь. Правда заклинание действует в определённом радиусе и мне хочется верить, что до нас он теперь не достанет. А если и достанет, то пока этот старый хрен доберётся к горе, я уже успею передохнуть и дам достойный бой.
Ещё меня возмущает одна маленькая деталь. Я уже покинул подземный город, но открыть портал в Дубровку до сих пор не могу. Дело в истощении маны? Ну так я её уже восполнил. Возможно это остаточный эффект от их глушилки.
Было бы отлично взять в плен того, кто придумал такой аппарат. Может, он сумеет создать артефакт, который будет полностью блокировать божественные силы? Тогда любого Игдру я смогу убить играючи. Кстати, интересно, как там Урфин? Смог освоиться в новом мире?
* * *
Руиндар. Плато Баратоса.
На руинах некогда величественной империи шло строительство. Масштабное, амбициозное! А руководил этим процессом один охреневший жёлудь.
— Иггдрасиль! Нужно, чтобы купол был выше! Да! Ещё выше! — пищал малец, командуя своим божественным коллегой.
Иггдрасиля всё это забавляло, ведь он был старше Урфина и повидал немало взлётов и падений как богов, так и цивилизаций. А сейчас они строили храм силам природы, а именно — храм для Урфина. Жёлудь пожелал, чтобы всё внутри было украшено его светлым ликом, а самому мировому древу отвёл лишь малый алтарь в углу храма.
Но Иггдрасиль не переживал на этот счёт. Подобных храмов ему в своё время было построено бесчисленное множество и все они обратились в прах. А Иггдрасиль до сих пор жив и смотрит на эту возню, как на игры маленьких детей.
— Ага! А у входа пусть будет статуя великого дуба! — одобрительно выкрикнул Урфин, похлопав Иггдрасиля по коре. — Куда прётесь, придурки⁈ Храм ещё не готов! Иггдрасиль, закрой всё пологом из лоз! — рявкнул Урфин, видя, как к храму направляется группа переселенцев. — Недоделанную работу дуракам не показывают!
На лице Урфина красовалась широкая улыбка. Наконец-то в его честь построят храм, достойный верховного божества, которым он и станет в этом мире!
— Му-аха-ха-ха-ха! Да! И фонтан! Нам срочно нужен огромный фонтан! Там будет три колонны, на первой самой большой буду изображен я, на второй — поменьше — ты, а на третьей — мой сын Гру, — на этих словах Урфин шмыгнул носом. — Интересно, как он там?
* * *
Иркутск.
Григорий Ярославович Оболенский ехал домой на такси. Он расположился на заднем сидении и весело напевал песню собственного сочинения.
— Любушка, Любава, слава тебе слава.
Ты так хороша и тело и душа…
Настроение у него было восхитительное! Юлия Мышкина отправилась в Ангарск, чтобы закупить какое-то безумное количество тетрадей, ручек, карандашей и учебников, попутно позвонила Оболенскому и сказала что возьмёт с собой Любаву. Гриша, не теряя времени, поймал такси и рванул в Ангарск.
Мышкина отправилась за покупками, а Оболенский ворковал с Любавой. Они гуляли держась за руки, кушали мороженное, даже покатались на каруселях, которые построил какой-то заморский инженер. Всё было восхитительно. Но в один момент сердце Оболенского едва не лопнуло от переизбытка чувств.
Когда настала пора прощаться, Любава обняла его за шею и поцеловала. Она что-то говорила, махала ему рукой, а он только разинув рот смотрел на неё и ничего не слышал кроме безумно громкого стука собственного сердца. Мышкина забрала Любаву и исчезла в портале, а Гриша ещё минут десять пялился в пустоту, трогая дрожащими пальцами свои губы.
Когда его немного отпустило, Оболенский вызвал такси и поехал домой, витаяв облаках. Дорога сжалась до одной секунды. Вот он сел в такси, а вот он уже подъезжает к своему имению… Имению, которое горит синим пламенем!
Вокруг здания скакали какие-то бесы, размахивали руками и забрасывали и без того пылающее имение огненными шарами. Оболенский лишь ухмыльнулся и иронично покачал головой:
— Похоже, меня опять настигло проклятье Дубровского. Ну ничего, ради Любавы можно вытерпеть и не такое. — Григорий посмотрел на водителя и сказал. — Разворачивай машину, мы едем в гостиницу.
Порывшись в кармане, он достал мобилет, подаренный Дубровским, и начал писать в общий чат.
* * *
Мы разместились на горном выступе. Козлёнок Квадрицепс радостно скакал по камням, отбивая чечётку. Квазар закинул руки за голову и смотрел в небо, а Ода лежал без сознания. Вокруг самурая носился Киба и жалобно поскуливал, вылизывая лицо хозяина.
Мана потихоньку восстанавливалась, но до полного заполнения ещё пройдут сутки или двое. По крайней мере, благодаря Оде, я всё ещё в сознании. Квазар потянулся и мечтательно сказал:
Ах, осени туман — он не проходит,
Стоит недвижно, а в душе,
Где нет и проблесква,
Все замерло в тоскве,
И
