мне Девятаев.
Я молча кивнул, понимая, что такое обещание стоит очень дорого.
К тому времени, когда наша очаровательная лейтенант вернулась с обеда, я почти просмотрел личное дело капитан-лейтенанта Бориса Ильинского, еще советского офицера советского Черноморского флота. Кроме этой картонной папки я бегло просмотрел и пролистал наши и трофейные документы, проливающие свет на те трагические для нашей страны события. Журнал боевых действий советских соединений, входивших в СОР [58] – полностью погибшей двадцать пятой стрелковой дивизии и тридцать пятой береговой артиллерийской батареи, захваченной немцами и румынами очень большой кровью. Дополняли эту информацию переведенные на русский язык сводки отдела 1Ц [59] одиннадцатой армии немцев, а также документы полиции безопасности и СД и документы Смерш Черноморского флота.
В целом биография Бориса Ильинского и весь его дальнейший жизненный путь были уж очень затейливы даже для представителей нашей профессии. Хотя, честно говоря, после беглого просмотра всех этих документов у меня появилось намного больше вопросов, чем ответов.
В 1932 году по комсомольской путевке Борис Ильинский поступает в Школу связи Военно-морского флота. Ему к этому времени уже двадцать один год, и он три года проработал слесарем-инструментальщиком на Тульском оружейном заводе, куда он поступил после окончания фабрично-заводской школы при этом же предприятии. Как я понял, и устройство на оборонный завод после окончания ФЗУ, и комсомольская путевка были организованы не без помощи старшего брата Александра Николаевича, а он в то время возглавлял находящуюся в городе школу оружейных техников, позже переименованную в Тульское оружейно-техническое училище. В 1936 году Борис Ильинский оканчивает училище связи ВМФ, в которое была преобразована школа.
Как один из лучших выпускников и идейный комсомолец, часто выступавший на собраниях, молодой флотский командир получает распределение в разведывательный отдел штаба Черноморского флота. Служба, что называется, сразу задалась, и скоро его направляют на разведывательные курсы Наркомата обороны. В это время основная специализация Ильинского – радиоразведка. К началу войны Борис Николаевич имеет звание капитан-лейтенанта и более чем серьезную должность начальника информационного отделения разведотдела. Ильинский полностью владел всей поступающей из разных источников разведывательной информацией и лично составлял для командующего флотом адмирала Октябрьского ежедневные сводки. Да, ничего не скажешь, весьма стремительная карьера в морской разведке, и начальник разведотдела флота полковник Намгаладзе был крайне высокого мнения о своем подчиненном.
А в осажденном немцами и румынами Севастополе в конце июня – начале июля сорок второго года творился настоящий ад. Враг вплотную приблизился к городу, сильно потеснив и кое-где смяв нашу оборону. Немецкая авиация постоянно висела в воздухе, топя транспортные суда с боеприпасами и пополнением, идущие из портов Кавказского побережья – Новороссийска, Поти, Анапы. В той страшной и трагичной ситуации, когда авиация флота не могла прикрыть идущие морем конвои, а флотская ПВО не справлялась с атакующими Севастопольский оборонительный район полчищами «Юнкерсов» и «Мессершмиттов», Ставка Верховного командования была вынуждена согласиться с требованием командующего Черноморским флотом адмиралом Октябрьским об эвакуации, а фактически о сдаче Севастополя как главной базы флота и Севастопольского оборонительного района. Просматривая остальные документы, я уже хорошо понимал, что тот Борис Ильинский абсолютно не имеет и никогда не имел ничего общего с моими друзьями и сослуживцами из ОМСБОНа и разведки Северного и Черноморского флотов. Такие, как он, прежде всего ценят себя любимого в разведке и уж никогда не будут прыгать во вражеский тыл с парашютом или высаживаться с подводной лодки на вражеское побережье.
Я бегло прочитал донесение Особого отдела флота о положении в Севастополе.
«Весь город был объят пламенем пожаров, то и дело слышались разрывы авиационных бомб и тяжелых снарядов… Огня уже никто не тушил, да и тушить его было невозможно… Матери, прижав малышей к груди, с маленькими узелками искали укрытий, а мужчины, подобрав винтовку или автомат убитого бойца, размещались в больших воронках и вели огонь по врагу… Но боеприпасы кончались…»
А утром первого июля 1942 года в разрушенный город ворвались немцы.
За несколько суток до этого командование подготовило списки на эвакуацию. В первую очередь ей подлежали командование Черноморского флота и Приморской армии, а также ответственные партийные и государственные работники. Подлежащим эвакуации лицам выдавался посадочный талон, дававший право пропуска на транспортные самолеты, приземлявшиеся на Херсонском аэродроме. После посадки двухмоторные «Дугласы» не глушили моторов из-за частого обстрела аэродрома, а сразу же после выгрузки боеприпасов принимали пассажиров и поднимались в воздух. Но паника уже сделала свое черное дело. Толпа неорганизованных бойцов и младших командиров, оставшихся без старших начальников, раненые и гражданские лица – все они пытались попасть на самолет. И, как правило, туда попадали те, кто оказался посильнее. Было и такое, что не понравившихся пассажиров выталкивали и били сапогами по голове люди из команды, обеспечивающей посадку. Могло, например, не понравиться, что предъявивший посадочный талон был одет в армейскую форму.
В такой абсолютно неуправляемой панической атмосфере не смог сесть в последний, улетающий на Большую землю самолет и Борис Ильинский, хотя у него на руках был посадочный талон, да и одет он был во флотскую форму. Как говорится, не судьба.
К утру первого июля не улетевшая масса людей укрылась под скалами Херсонесского полуострова. А перед этим ночью подводная лодка Щ-209 (в просторечии «Щука») приняла на борт Военный совет Приморской армии со штабом и вышла в море. Вторая подводная лодка Л-23 приняла на борт еще 117 человек руководящего состава флота и, погрузившись, пошла в Новороссийск. Сам командующий Черноморским флотом Филипп Октябрьский был вывезен последним самолетом флотской авиации… Уже после этого он был снят с должности и отправлен командовать Амурской флотилией.
А капитан-лейтенант Ильинский тогда оказался на тридцать пятой береговой батарее флота на Херсонесском полуострове среди многих сослуживцев из разведотдела флота, которые старались держаться вместе. Следующей ночью к береговой батарее смогли подойти восемь сторожевых катеров и два тральщика. В той ситуации бойцы и командиры единодушно решили загрузить на катера только раненых и женщин с детьми. Даже тогда эти настоящие русские люди остались людьми.
Следующим утром, когда стало ясно, что наши корабли больше не придут, какой-то командир в плащ-палатке, с орденом Ленина на груди, позвал всех, у кого было оружие и боеприпасы, идти с ним, чтобы прорываться в горы через Балаклаву. Единицы из тех матросов, солдат и командиров сумели пробиться к партизанам, но все-таки честная смерть в бою стала для них более достойной, чем ад немецких концлагерей и более мучительная смерть для всех, попавших в нацистский плен.
Именно тогда Борис Ильинский и сделал свой выбор – выбросил свой табельный пистолет «ТТ», а позже поднял руки перед прочесывающими берег немецкими
