Он поднял взгляд и долго, долго смотрел в темноту перед собой, пока экран планшета продолжал мягко светиться, делая его лицо призрачно-серым. Какая разница, что это за планета, что там случится?.. Все равно его нога никогда не ступит на ее поверхность.
Глупый мальчишка столь очевидно бесится с пресловутой «сдержанности» обитателей Кеттерле, но если б он знал, чего порой стоит эта сдержанность.
Таггарт мог бы рассказать ему.
Темнота окутывала усадьбу Морвейнов, и только за окнами белели нерастаявшие клочки снега. Скоро окончательно наступит весна, снег исчезнет и тогда тьма окутает мир покрывалом, начнет заглядывать в окна дома, заползет в старые комнаты, забьется в нос и рот…
Когда он был ребенком, он боялся темноты. Страх давно прошел, но что-то такое осталось внутри, что-то, отчего Морвейн всегда был чуточку настороже по ночам.
И в этот раз он уловил еле слышные звуки шагов задолго до того, как дверь в его спальню открылась, и знал, кого увидит на пороге.
Волтайр, в одной тонкой сорочке, с распущенными волосами, будто неуверенно постояла в дверях, а потом нырнула в темноту спальни и почти упала на край его кровати. Бел не пошевелился, продолжая смотреть перед собой.
— Опять сон приснился? — негромко спросил он. Она судорожно кивнула. В темноте не было заметно, но он знал, что щеки у нее мокрые.
И она тоже это знала, и он жалел ее, делал вид, что ничего не происходит. Ей так было проще.
— Что ты читаешь? — сдавленно произнесла она.
— Отчеты по Анвину, — сказал Морвейн с кажущимся равнодушием в голосе. — Судя по всему, эта планетка — рай обетованный для форм жизни типа F.
— Как мы.
— Как мы, — согласился он спокойно. — Вчера первая группа разведчиков высадилась на поверхности. Скоро, должно быть, опубликуют новые данные.
Она помолчала.
— Этот мальчик, — наконец сказала она. — Должно быть, ему очень тяжело у нас? Он совсем молоденький, сколько ему лет, восемнадцать?..
— Двадцать один в пересчете на астрономические годы, — равнодушно сообщил Морвейн. — Разве он сегодня выглядел так, будто ему тяжело?
— Он выглядел так, будто отчаянно пытается забыть свое прошлое и прижиться у нас, — возразила женщина. — Почти жалко смотреть, как он льнет к младшим, словно ищет у них поддержки и защиты.
— Младшие больше напоминают ему людей, чем… мы с тобой, к примеру.
Она неловко улыбнулась сквозь слезы.
— Это так естественно.
Бел продолжал смотреть в сторону, но его ладонь бесшумно накрыла ее безвольную руку, лежавшую на колене.
— Ведь это ты привез его сюда, — сказала Волтайр. — Почему он живет в научно-исследовательском институте? Ему так явно понравилось у нас, может, пусть он лучше поселится здесь.
— Лекс рекомендовал оставить его в ксенологическом, — возразил Бел, — к тому же, он учится у профессора. Ему следует для начала освоить наш язык и основные понятия, без которых он пропадет. Там, быть может, я попробую забрать его.
— Это было бы хорошо, — она опять робко улыбнулась. — В поместье можно найти много занятий, он наверняка не будет чувствовать себя здесь таким бесполезным, как там.
Бел промолчал и слегка нахмурился. Он понимал, отчего сестра так желает поселить чужака-мальчишку в поместье; она, должно быть, и сама осознавала это.
Он находил эту затею несколько глупой, но если это поможет остановить ее слезы, — то пусть так и будет.
— Я поговорю с Квинном, — наконец сказал он. — Профессор работал с ним больше моего, он лучше знает, когда и как стоит забрать его, и он может убедить совет.
* * *
Солнечный свет выбелил и без того белую картину в кабинете профессора, сделал волосы страшной нагой женщины ослепительно рыжими. Леарза сидел за столом, возложив на него верхние конечности и упершись в холодную столешницу подбородком, и смотрел перед собой. Несколько неприятное ощущение в подбородке напомнило ему о том, что с утра он забыл побриться.
Профессор Квинн стоял у окна; он вообще любил там стоять, что-либо объясняя своему уникальному ученику, и часто закладывал при этом пухлые руки за спину. Но только сегодня, кажется, Леарза подметил, что профессор рассеянно дергает себя пальцами за длинный хвост собственных волос. Это показалось ему смешным и милым.
— Я так понимаю, Гавин не сумел объяснить тебе эти вещи, — говорил профессор своим привычным благодушным тоном, — ведь в Кеттерле каждый ребенок усваивает их в раннем возрасте, и ему это кажется бессмысленным, все равно что объяснять, почему солнце греет. Но у меня, скажем, уже был некоторый опыт. Так вот, юноша, вся наша вселенная состоит из мелких частиц. Их размер таков, что их невозможно рассмотреть невооруженным взглядом, и если сравнивать, то пылинка показалась бы огромным домом на их фоне; собственно говоря, и в пылинке — тысячи подобных частиц. Ты наверняка сочтешь странным то, что все вещи в нашем мире состоят из одних и тех же частичек, и ты, и я, и эта комната, и картина на стене, которая, как я заметил, тебе не нравится, и даже собственно солнце и наша планета. Эти частички принято называть атомами. В переводе с одного древнего языка это слово означает «неделимый», но формально давно уже выяснилось, что атомы на самом деле «делимые»: они складываются из еще более мелких частей…
Леарза смотрел на хвост профессора и рассеянно пытался представить себе, что хвост этот состоит из мелких частиц. Мелких, мелче пылинки; как они только не рассыплются?..
— А как эти частицы держатся друг друга? — спросил он, перебив Квинна.
— Хороший вопрос, — профессор не рассердился. — Существует такой закон вселенной, по которому все тела притягиваются друг к другу. Эта сила, сила притяжения, особенно велика для маленьких частичек. Если разорвать два атома, высвободить эту силу, которая притягивает их друг к другу, образуется большое количество энергии. А если расчленить один атом, разорвать его на части, то энергии будет еще больше. Люди научились это делать, — заметил Квинн и снова дернул себя за хвост. — Вызывать реакции распада атомов. Такая реакция называется термоядерной, юноша. В стародавние времена люди научились перемещаться в космосе в основном благодаря ей; сравнительно небольшие запасы топлива позволяли выделять достаточное количество энергии. Да будет тебе известно, — и, возможно, Каин тут тебе расскажет больше меня, — что некоторые вещества лучше подходят в качестве такого топлива, и долгое время наши корабли летали на урановых, а затем ториевых реакторах.
— А как вообще перемещаются в космосе? — спросил Леарза, который уже знал, что космос — это безвоздушное пространство, и расстояния в нем до нелепого огромны. Гавин как-то, посмеиваясь, сказал ему, что от Кэрнана до Руоса, если б он научился обходиться без воздуха, ему пришлось бы идти пешком несколько миллиардов лет, если не больше. Леарза смутно осознавал величину слова «миллиард», но все равно впечатлился.
— Кажется, Гавин уже что-то говорил тебе о скорости света, — сказал Квинн, оборачиваясь. Солнце вызолотило его макушку.
— Свет тоже состоит из маленьких частичек, — согласился Леарза, — и двигается. Частички летят от источника света, например, от солнца.
— Верно, верно. И, например, чтобы достичь поверхности Кэрнана, а значит, наших глаз, — сказал профессор, поднял руку к окну, в котором показалось маленькое круглое солнце, — лучу света понадобится около семи минут. Поскольку наши глаза устроены так, что видят при помощи света, вот этот самый солнечный диск, какой ты видишь в окне, на самом деле был таким семь минут назад. То же самое относится к далеким звездам; свет иной звезды летит к нашим глазам долгие миллионы лет, и мы будем видеть, как эта звезда горит, еще миллион лет после того, как она погаснет. Тебе понятно это?
— Да, — несколько неуверенно согласился Леарза. — Но какое это отношение имеет к полетам?..
— Непосредственное, — важно сказал Квинн. — Ничто не может двигаться быстрее света. Точнее, некоторые вещи могут, но только те, которые не несут в себе никакой информации, а космический корабль уж точно к ним не относится. Подумай, юноша, свет твоей родной звезды добирается до Кэрнана за парочку миллионов лет. Миллионов!.. Вдумайся в это слово. Но нам понадобилось всего лишь около суток, чтобы пересечь это пространство.
— Но ведь корабль двигается медленнее света, — быстро сообразил Леарза. — Нам потребовалось бы еще несколько миллионов лет, чтобы долететь!
— Верно, верно. И нам пришлось бы лететь эти миллионы лет, даже если учесть, что на скоростях, близких к скорости света, время сильно замедляется… в общем, нам пришлось бы, если бы мы летели при помощи линейных двигателей, как их сейчас называют, или при помощи двигателя на ториевом реакторе. Встань, — вдруг приказал профессор. Леарза сначала недоуменно вскинул на него взгляд, но профессор ждал, и китаб поднялся на ноги. — А теперь махни руками что есть мочи.
