постоянно находится в полунаклоне. А много этим
способом не наработаешь, спина отвалится.
Роман подходит, протягивает руку, называет себя.
– Штефан, – представляется тот.
374
– Чего-чего? – с удивлением переспрашивает Роман. – Как это «Штефан»? Степан что ли? Что,
имена бывают и такие?
– Бывает, – смеясь, отвечает Штефан. – Я венгр.
– Вот это да! А фамилия твоя, интересно, как звучит?
– Вадаш, что означает «охотник». Штефан Вадаш.
– Ну и дела. Это каким же ветром тебя сюда занесло?
– А-а, – как-то неопределённо машет тот. – Да я не в Венгрии живу, а на Западной Украине. Там
венгров много.
– Ну, значит, наш. А сколько штук за день стрижёшь?
– Да как когда. Если всё хорошо, то спокойно сотню делаю.
Роман невольно даже отстраняется от него. Ничего себе конкурент! Лишь немногие из
карачаевцев в прошлом году стригли так много. Да и то не сказать, чтобы «спокойно». Уж этот,
однако, тут всем задаст! Сомнение, опять же, вызывает то, что стричь он собирается не
скоростной, как у карачаевцев, а обычной, не переоборудованной машинкой.
Закончив обустройство, они выходят на воздух, садятся под деревянный рассохшийся грибок.
Интересно встретить свежего, нового человека. Штефан охотно рассказывает о себе, правда,
рассказ его таков, что не знаешь: верить или нет. Ездил из своей Западной Украины гостить к брату
в Хабаровск, а на обратном пути его обокрали: стащили хорошую японскую куртку, деньги и
документы. Дорога дальняя – денег нет. Он хотел где-нибудь подзаработать и ехать дальше. Но
без документов его никуда не принимали. В поисках работы он долго скитался по сёлам, пока не
попал в Пылёвку, за двести километров от железной дороги. Всюду он просился на стройку
каменщиком, но здесь ему предложили стричь. На стрижку же он принят не только стригалём, но и
сторожем. Так что теперь у него есть даже временное жильё – старая будка, снятая с машины-
летучки и поставленная рядом со стрижкой. Роману остаётся лишь хмыкнуть от его рассказа.
Только в Пылёвке могли принять на работу сторожем приезжего, без документов.
На другое утро, с началом стрижки, выясняется вдруг, что «спокойно» стричь сотню Штефан не
может. И не спокойно тоже. Удивительно, что, скитаясь по степям и сёлам, он нигде не наткнулся
на местных тонкорунных овец с почти что полностью заросшими ногами и мордами. Теперь, увидев
их в загончике, Штефан стоит с открытым ртом: дома-то он стриг грубошёрстных овец, с заранее
обработанными мордами и ногами. Да у тех теплолюбивых овец на ногах и мордах и само по себе
ничего не растёт. Но, как бы там ни было, уже в этот первый день он уходит впёред Романа на две
головы, а до Тони, у которой сегодня всё идёт превосходно, не дотягивает двадцати.
После работы у Тони какие-то дела с родителями, и ей сегодня не до купания. Роман
приглашает с собой Штефана. Тот соглашается, но с такой неловкостью, которая даже подкупает,
потому что он совсем не похож на тех наглых «калымщиков», какими были прошлогодние стригали.
Остановившись у магазина, Роман покупает бутылку «Рислинга», не пользующегося в Пылёвке
никаким спросом как «кислятина». Штефан, извиняясь, просит ему купить сигареты, ну, что-нибудь
попроще, вроде «Примы» – в его карманах ни копейки.
На берегу он нетерпеливо закуривает, с наслаждением любуясь даже самим синим дымком
сигареты, и лишь потом окидывает взглядом жёлтый песок, тальники с обвисшими и как будто
немного сальными от яркого солнца длинными листьями. А вот купаться не хочет. Почему? Да
потому что он в трусах, а не в плавках. Роман еле удерживается, чтобы не расхохотаться.
– Да кто тут нас видит? Тут можно и голышом купаться.
Штефан раздевается, сто раз извинившись за то, что в трусах он выглядит не совсем прилично.
От вина он тоже долго отворачивается, хотя ещё в разговоре на стрижке, рассказывая, откуда
родом, обмолвился, что любит вино. Взяв, наконец, белый пластмассовый стаканчик, которым
закрывают горлышко бутылки (другой посуды нет), опрокидывает в рот, налитый в него глоток вина,
держит и, слегка зажмурившись, пропускает внутрь.
– А в общем-то, ничего, – заключает он.
– А по-моему, здоорово, – говорит Роман специально немного не о том, – посмотри, какая
погодка сегодня…
Хотя вина немного и оно очень слабое, но после работы навымот лёгкий хмель даёт
блаженство. Нескольких пробок вина хватает для того, чтобы язык Штефана развязался ещё на
один узелок.
– Вон видишь гору, которую у вас почему-то называют сопкой, – говорит он, – так у нас на этом
расстоянии стояло бы уже четыре села. У нас, если ехать по дороге, то сёла между собой
разделяются только указателями.
– А у нас простор, – с гордостью говорит Роман. – До райцентра сто километров, а по дороге
всего три села, да и то мелких.
– А я хочу построить собственный дом. У меня уже есть на книжке девять тысяч, но у нас дома
дорогие. Надо ещё подзаработать. Так что эта стрижка как раз кстати.
В его рассказах всюду несвязность и нелогичность. Во-первых, если у тебя уже есть билет до
дома, то зачем сходить с поезда и терять его, даже если тебя обворовали? Не лучше ли как-то
375
тянуть до места, может быть, даже продавая вещи? С другой стороны, если у тебя на книжке
сумма, на которую можно купить целую «Волгу», то почему телеграммой не попросить денег у кого-
нибудь из друзей, а приехав, вернуть долг? Почему бы не попросить денег у того же хабаровского
брата, от которого ты едешь? «Что-то в твоих баснях не то, – думает Роман. – Но это дело твоё.
Нравиться жить, сочиняя сказки о себе – так и живи».
– Ты женат? – спрашивает он.
– Был, да разошёлся. У моей жены была какая-то дикая ревность: на работе задержаться
нельзя, одному в кино и в магазин сходить нельзя, говорить с женщинами и смотреть на кого-
нибудь тоже нельзя…
– Надо же, – невольно усмехнувшись, говорит Роман, – обычно такими ревнивыми бывают
мужики. Из-за того и разошлись?
– Нет, не из-за этого.
– А из-за чего?
– Да изменяла она мне…
– Как!? – восклицает Роман. – Ревновала и изменяла?
– В том-то и дело… Такие вот две причины для развода. Многое мне пришлось через неё
пережить. Видишь, у меня отметина между глаз? Всё из-за неё. Я застукал её в машине с одним
мужиком, они там любовью занимались. Подошёл, увидел и постучал в окно. Мужик вышел. Ну,
спокойно так. Правда, совсем без трусов. Неприлично так… Я к нему и не имел ничего. А он
неожиданно кастетом в переносицу. Представляешь без трусов, но с кастетом.
