— Нам известно! — махнул рукой Концебалов. — Уж кто-кто, а мы-то знаем!
«Вы-то знаете! — согласился Шеврикука. — Но вас-то в Останкине нет!»
— К тому же, когда гремит гром, — сказал Концебалов, — не всегда проливается дождь. И уж тем более что-то сжигает молния. Не всегда… И здесь не дремлют. Вас ведь тоже небось вызвали сегодня в говорильню об Отродьях?
— Не совсем, — замялся Шеврикука. Добавил: — И еще над Останкином завис Пузырь.
— Знаю! И про Пузырь знают! За ним наблюдают. Пусть себе висит и висит! — Обнаженная рука Концебалова была по-приятельски возложена на плечо Шеврикуки. — Все это, уважаемый коллега, — и Отродья, и Пузырь, и всякие занятия — никак не могут помешать вам быть милосердным. Это дело моих душевных тонкостей, хрупко-интимное. Хотя отчасти и авантюрное. И вы не беспокойтесь. Без вознаграждения не останетесь. Или без вывода. Помните, при императрице Екатерине Великой гонорар именовали выводом.
— При чем тут вывод! — как бы возмутился Шеврикука.
— Да, да, не беспокойтесь! Вывод обязателен. Каким ему быть, определять вам. Я, конечно, не калмыцкий президент и не фонд Сороса, но…
— Нет, извините, не могу, — решительно заявил Шеврикука.
— Будет огонь и лед. Будет опасно. Будет жутко. Но ведь это вам по нраву. Вам, Шеврикука, придется выйти на Лихорадки. Только и всего.
— Я что — идиот? Или — удрученный? Выходить на Лихорадки! Да хоть бы на одну из них! Нет! Извините!
Ощутив пробуждение интереса, возникшее в Шеврикуке, Концебалов снял приятельскую руку с плеча собеседника и заговорил шепотом убежденного в своей исторической правоте пропагандиста:
— Нужно. Нужно. И будет что вспомнить. Мне ли вам повествовать о Лихорадках. Словно вы с ними не сталкивались! Нужно вернуть одну. Ну, скажем, коллекцию. И уж если вы так нервны или заняты, ограничьте хлопоты одной из Лихорадок. Для начала. А там посмотрите…
«Какой именно одной? Может, Зуботрясной? Или Кишечной?» — чуть было не спросил Шеврикука. Но произнес, отворяя врата твердыни:
— И взялся бы. А не выйдет.
— Я ведь долго служил в доме Тутомлиных на Покровке, — сказал Концебалов. — Хорошо знаю Гликерию Андреевну и некоторые ее обстоятельства.
— Вот как… — сказал Шеврикука. Ему бы сразу вытребовать у нанимателя намек, что же такое интригующе-примечательное или полезно-подстерегающее сможет Концебалов сообщить ему в обмен на услугу, даже и не в обмен, а в доклад к выводу, или чем он способен будет удручить ему, Шеврикуке, жизнь в случае его отказа. Но промолчал.
— Да, служил, — протянул Концебалов. — И знаю…
— Но вроде бы, — сказал Шеврикука, — там домовой — Пелагеич.
— Пелагеич! — рассмеялся Концебалов. — Это теперь он в доме один. А в барскую пору нас было шестеро. Пелагеича мы обязаны были почитать. Но что он значил — зимняя полудохлая муха!
— Я подумаю, — сказал Шеврикука.
— В деле есть срочность! Срочность! — Сандалии китайгородского римлянина чуть ли не оторвались от ковровой дорожки.
— Если есть срочность, вам следует сегодня же обмыслить иные способы разрешения забот. Перебрать колоду других, как вы выразились, способных.
— Концебалов! Брожило! А при нем и Шеврикука! И вы здесь!
Шеврикука было обрадовался, что их с Концебаловым разговору случилась помеха, но нарушителем беседы оказался буян и мошенник Кышмаров, сытно служивший в домах с магазинами, трактирами, меблированными комнатами и углами любви. Нынче он имел вид замоскворецкого купца, способного возместить ущерб за побитие зеркал, кудри его были расчесаны на прямой пробор, золотая цепочка на брюхе свидетельствовала о том, что Кышмаров — при швейцарских учетчиках времени, а сапоги радовали любителей балчугским скрипом и несокрушимым ароматом ваксы.
— Хорош! — одобрил Концебалова Кышмаров. — Москва — Третий Рим! Или — Первый? Во! Москва — Первый Рим! Патриций Концебалов-Брожило! Я же без зла! Я же шучу! Я бы на твоем месте вызвал сейчас рабов с носилками и заставил их нести меня в бани. Еще и зонтик кто-нибудь надо мной держал бы! А уж в баню были бы приглашены рабыни! Или мальчики? А? Мальчики?
Концебалов тонкогубо поморщился. Кышмаров был ему не ровня. Но в ссоре с ним не возникло бы выгод.
— Шеврикука! Вот уж кого давно не наблюдал! Шеврикука! Висит над вашим Останкином Пузырь?
— Висит, — хмуро сказал Шеврикука.
— И хорошо. Ты на него поглядывай. И своего не упусти. Но и про меня не забудь.
— Ваши интересы внутри вас, — сказал Шеврикука.
— Не торопись! — загундосил Кышмаров. — Не торопись, Шеврикука. За тобой должок.
— Какой еще должок? — удивился Шеврикука.
— А такой! Очень ягодный! Очень вкусный! Можно сказать, что карточный. А можно сказать, что бильярдный. Но не тот и не этот. А ты вроде бы и запамятовал? И я забыл. Но это из-за широты натуры. А теперь увидел тебя и вспомнил. Я великодушный, но люблю, когда все цифры сходятся.
— Иные путают широту натуры с шириной штанов, — сказал Шеврикука. — А никакого должка вам за мной не числится.
— Не раздражай и не зли! Я ведь могу и счетчик включить, хотя это и дурной тон. Я ведь дотянусь, куда хочешь и до кого хочешь. Я загляну к тебе в Останкино. Или пришли сорванцов, каких следует. Пока Пузырь висит. Я объявил. Понял?
— Концебалов, он воспитанный, — сказал Шеврикука. — Он может и не отвечать на ваши шутки о Первом Риме и банях. А я невоспитанный. Если вы вспомнили о каком-то должке, то вспомните и еще о чем-то.
Возможно, Кышмаров вспомнил. Он заставил себя утихнуть и даже заулыбаться.
— Да, да, эти коридоры не для подобных разговоров. В нашей неразберихе иногда ляпнешь что-либо, а потом сам не знаешь зачем. Хотя, конечно, должок был, был, но ладно, не надо о нем теперь. Вас тоже, что ли, вызвали на дискуссию о Неразберихе?
— Какую дискуссию? — спросил Концебалов. — О какой Неразберихе?
— Ну как же! О всеобщей Неразберихе И всеобщей Лихорадке. Создавать или не создавать. Безотлагательно или как. Управление Неразберихи и Лихорадки. Или Приказ с дьяками. Или Комиссию. Или Фронт. Или Окоп. Или Летучую эскадрилью. А я полагаю, при всеобщих Неразберихе и Лихорадке возможен и Самозванец.
И будто Кышмарова объял страх.
— И Лихорадки? — В голосе Концебалова было уже волнение. — Какой именно Лихорадки? При чем тут Лихорадки?
— Я же говорю — всеобщей Лихорадки! Вы разыгрываете меня, что ли? И вас небось вытребовали на дискуссию бумажкой с пунктами. А ты-то, Концебалов, из-за одного своего адреса обязан знать обо всем безотлагательном, таинственном и оперативном.
— Да, конечно, — с достоинством просвещенного сановника согласился Концебалов. — Я знаю обо всем. Но я-то прибыл по вопросу более важному. Обстановка накалена, Кышмаров, накалена. Отродья Башни. Да, они. Вот и Шеврикука отозван в Китай-город. Почти что с линии огня.
В мгновения нападок на Шеврикуку гундосого мошенника Кышмарова мраморно-благородный Концебалов ни звука не втиснул в разговор о должке, но участием своих глаз, ресниц, губ он как бы давал знать, что держит сторону Шеврикуки, а по поводу слов Кышмарова лишь надменно недоумевает. Теперь же он открыто проявлял симпатию к Шеврикуке, рекомендуя его чуть ли не героем с линии огня. И Шеврикука должен был это оценить.
— Я не отозван, — мрачно сказал Шеврикука. — А вызван. Желто-серой повесткой.
— К кому? — насторожился Концебалов.
— К Увещевателю, — сказал Шеврикука.
— Наконец-то! — захохотал Кышмаров. — Поделом плуту! Да небось тебе не впервые дерут уши! К какому номеру Увещевателю-то?
А Концебалов уже отступил от Шеврикуки на шаг.
Шеврикука назвал номер.
— Ну… К этому! — протянул Кышмаров, гаерская улыбка его стекла с лица, а сапоги заскрипели. — Эдак тебя! И что же, будут отстирывать? Или вразумлять? Или вздергивать? Или враздрызг? Должок-то как?
— Вздергивать, — сказал Шеврикука. — И враздрызг. Враздрызг. В распыл. И в рассев.
Подол пурпурной тоги с малиновой каймой колыхнулся, Концебалов уже не отходил, а отпрыгивал от Шеврикуки, спеша при этом произнести:
— Я не имею возможности вам помочь. И вы зря остановили меня. Я не понял сути ваших прошений. И я уже не помню ваших слов. И вы мне не сможете ничего приписать даже в ваших фантазиях!
— Не потеряйте сандалии, — сказал Шеврикука и пошагал в свою очередь.
— Пропадет должок-то? — За спиной его Кышмаров, видно, искал понимания у китай-городско-римского патриция. — И наследников у него небось не отыщется. Или определят конфискацию. А? Или как?
29
Еще два сидельца в приемном покое были впереди Шеврикуки. «Назначили бы время, — ворчал про себя Шеврикука. — Как у людей на бормашину!» Но вот повлекли в кабинет Увещевателя и его.
