объясняется львиная доля интереса, который они к себе привлекают. Такое дерево никогда не вымахает выше полога леса – это сорок-пятьдесят метров от поверхности земли, в зависимости от высоты соседей. По форме оно напоминает витой подсвечник, утолщенный к основанию, а у вершины образует широкий плоский зонт – нечто вроде шляпки гриба диаметром в десятки метров. Именно эти темно-зеленые «грибы» заинтересовали первых исследователей, облетавших джунгли на шаттлах «Сантьяго».
Иногда возле дерева обнаруживалась прогалина, и тогда колонисты спускались, чтобы продолжить экспедицию пешком. Биологи, которые входили в состав этих групп, пытались найти объяснение форме дерева и странной дифференциации клеток на поверхности ствола и внутри его, вдоль радиальных линий. Они быстро установили, что сердцевина дерева мертва, а живые ткани образуют относительно тонкую оболочку.
Я уже отметил некоторое сходство этих деревьев с витыми подсвечниками. Но более точной будет, пожалуй, аналогия с высоченной тонкой спиральной горкой – такие стоят в парках аттракционов. Помнится, я видел одну в Нуэва-Икике. Она стояла без дела уже который год; нежно-голубая краска шелушилась и год от года облезала. Ствол дерева имеет форму правильного конуса, обвитого от основания до вершины аккуратной спиралью, причем ее витки нигде не соприкасаются друг с другом. Эта спираль гладкая, точно полированная, и покрыта причудливым орнаментом из коричневых и зеленых фигур, поблескивающих наподобие металлической чеканки. В промежутках между витками можно разглядеть остатки такой же спирали, то ли разрушенной временем, то ли поглощенной деревом, – а иногда и более старые слои. В этих тонкостях разберется разве что опытный ботаник.
Дитерлинг определил главную спираль. У основания, там, где спираль, казалось, должна была уйти в землю наподобие корня, зияло глубокое отверстие. Он указал:
– Смотри, братишка, она пустая почти до самой вершины.
– И что это значит? – спросил Родригес.
Он умел обращаться с молодыми особями, но не разбирался в тонкостях биологического цикла этих тварей.
– Это значит, что дерево вывело потомство, – произнес Кагуэлла. – И молодняк уже покинул свой дом.
– Они прогрызают себе путь в теле собственной матери, – прокомментировал я.
Пока еще неизвестно, есть ли у гамадриад такое понятие, как пол. Не исключено, что они прогрызают себе путь в собственном отце – или в ком-то еще, не знаю. Когда закончится война, биология гамадриад увлечет тысячи исследователей.
– И какой величины они были? – поинтересовалась Гитта.
– Примерно с нашу пленницу, – указал я носком ботинка на отверстие в основании спирали. – Может, чуть меньше. Но не настолько, чтобы хотелось встретиться с ними без тяжелой артиллерии.
– А мне казалось, они слишком медлительны, чтобы представлять для нас угрозу.
– Эти особи почти взрослые, – сказал Дитерлинг. – В любом случае от гамадриады трудно убежать в зарослях.
– Но захочет ли змея нас глотать… то есть поймет ли, что мы годимся в пищу?
– Может, и не захочет, – ответил Дитерлинг. – Но это будет слабым утешением после того, как она по нас проползет.
– Хватит, – буркнул Кагуэлла, обнимая одной рукой Гитту. – Гамадриада – зверь, такой же дикий, как и любой зверь в лесу. Разумеется, он опасен для дураков, которые не знают, как с ним справиться. Но мы-то к числу этих дураков не относимся…
В зарослях позади нас затрещало. Мы испуганно обернулись, ожидая увидеть безглазую голову почти взрослой гамадриады, которая надвигается на нас с неуклонностью товарного поезда через податливую растительность, не способную остановить ее натиск.
Вместо этого мы увидели доктора Вайкуну.
Когда мы покидали лагерь, он не выразил желания присоединиться, и сейчас я задался вопросом: что заставило его передумать? Только не сочтите, что меня радовала перспектива оказаться в обществе этого вурдалака.
– В чем дело, доктор?
– Мне стало скучно, Кагуэлла.
Высоко поднимая ноги, доктор зашагал по скошенной мною траве. Его одежда, как всегда, выглядела безупречно в сравнении с нашей, на которой каждый день появлялись новые прорехи и пятна, – длинная, мышиного оттенка полевая куртка с расстегнутой спереди молнией. На шее болтались изящные очки-бинокль, а волосы были прихотливо завиты, что придавало ему вид хмурого отощавшего херувима.
– А вот и наше дерево!
Я уступил ему дорогу. Моя потная ладонь еще сжимала рукоять моноволоконной косы. Интересно, что бы случилось с этим уродом, увеличь я ненароком радиус секущей дуги? Почему-то подумалось: его мучения не искупили бы тех, что он причинил людям за многие годы своей «профессиональной деятельности».
– Экземпляр хоть куда, – заметил Кагуэлла.
– Последнее слияние, похоже, случилось пару недель назад, – сказал Дитерлинг, которого присутствие доктора смущало не больше, чем его хозяина. – Взгляните на распределение типов клеток.
Доктор вразвалочку двинулся вперед, чтобы увидеть то, о чем говорил Дитерлинг.
Тот извлек из бокового кармана своей разгрузки плоскую серую коробочку. Этот прибор, изготовленный ультра, величиной с карманную Библию, был снабжен экраном и несколькими кнопками с загадочной маркировкой. Прижав устройство боком к спирали, Дитерлинг ткнул большим пальцем в одну из кнопок. На экране появились бледно-голубые увеличенные изображения клеток. Приплюснутые цилиндрики походили на беспорядочно сваленные мешки с телами в морге.
– Здесь преимущественно эпителиальные клетки, – проговорил Дитерлинг, водя пальцем по деталям картинки. – Обратите внимание на структуру липидной мембраны. Она мягкая – и это верный признак.
– Признак чего? – спросила Гитта.
– Животной ткани. Если бы я взял препарат вашей печени, он бы не слишком отличался по структуре от этого.
Он переместил прибор к другой части спирали, чуть ближе к стволу:
– Теперь взгляните сюда. Абсолютно иные клетки, расположенные куда более упорядоченно, с ровными сросшимися стенками – это обеспечивает прочность структуры. Видите дополнительный слой по обе стороны оболочки? В ней преимущественно целлюлоза.
Он коснулся другой кнопки, и клетки стали прозрачными, наполнились какими-то туманными силуэтами, похожими на привидения.
– Видите коконовидные органеллы? Это зарождающиеся хлоропласты. А структура вроде лабиринта – эндоплазматическая сеть. Все это можно наблюдать исключительно в растительных клетках.
Гитта постучала по коре в том месте, куда Дитерлинг первый раз направлял сканер:
– Значит, здесь дерево больше напоминает животное, а там – растение?
– Разумеется, это морфологический градиент. Ствол состоит из сугубо растительных клеток – ксилемный цилиндр вокруг сердцевины. Когда змея впервые прикрепляется к дереву и оборачивается вокруг ствола, она все еще животное. Но в тех местах,
