Вокзальная площадь тонула в сугробах. Извозчики, закутанные в овчинные тулупы, хрипло зазывали приезжих, лошади, покрытые инеем, фыркали, тряся бубенцами. Китайские кули в ватных штанах и меховых наушниках тащили ящики с углём, их косы, заплетённые в чёрные ленты, были припорошены снегом, будто сединой. Женщины в синих халатах продавали с тележек леденцы из засахаренных ягод на палочках, их крики: «Хунго, хунго!» — резали морозный воздух.
Меня проводили к саням, обитым бархатом. Кучер, лицо которого скрывал шерстяной шарф, щёлкнул кнутом, и мы с целой кавалькадой из охраны рванули вперёд.
Улицы Харбина напоминали зимнюю сказку, сотканную из двух миров. Деревянные дома с резными ставнями утопали в снегу по самые окна, а на подоконниках горели свечи в жестяных банках. Я поинтересовался у Чичагова, севшего в мои сани, зачем днем тратить свечи и узнал, что так жители борются с промерзанием окон.
По дороге генерал продолжал мне мягко пенять за хунхузов. Ни одного стоящего пленника взять не удалось, допросить тоже не получилось — у нас в поезде никто не знал китайского.
— Николай Михайлович! — опять оправдывался я. — Так эти бандиты убивали своих раненых при отходе. А их начальник в плен тоже не стремился — руководил с холма. А как побежали — так и он ускакал…
Генерал начал объяснять, что нам стоило сделать, а я тем временем крутил и крутил головой. Посмотреть было на что. Русские особняки в стиле модерн стояли, как пряничные дворцы, их балконы украшали гирлянды из сосулек. На углу, у фанзы с бумажными фонарями, старик-китаец жарил каштаны на железной сковороде, и дымок от углей смешивался с паром от чайника на жаровне. А рядом, у лавки с мехами, русский купец в бобровой шубе торговался с монголом в волчьей дохе: «Да ты что, брат, за песца полсотни просишь? Да он замёрзший, глянь — усы обледенели!».
Мы проехали мимо строящегося Софийского собора — его кирпичные стены были скрыты под деревянными лесами, а рабочие в валенках грелись у костра, попивая из жестяных кружек что-то обжигающе горячее. Запах дыма, смешанный с ароматом жареного имбиря из ближайшей харчевни, снова ударил в нос. Вдруг ветер донёс звон колокольчика — это монах из буддийской пагоды в синем одеянии шёл по снегу в одних обмотках, словно мороз ему нипочём.
На перекрёстке мальчишки-китайцы играли в местную «чеканку», подбрасывая ногой пернатый мячик. Их щёки пылали, как спелые яблоки. А из-за заснеженного забора доносился визг: там русские дети катались с горки на санках-ледянках, крича: «Ура-а-а!» — и чуть не сбили старушку, несшую на коромысле два полных ведра замерзшей рыбы.
«Метрополь» вырос перед нами, как ледяной дворец. Его фасад, украшенный резными снежинками из дерева, блестел под солнцем, а бронзовые львы у входа казались припорошенными алмазной крошкой. Швейцар в медвежьей шубе и цилиндре бросился расчищать путь: «Плошу, ваше пелевосходительство! Добло пожаловать! Там уже самова для вас поставили, у!».
Я оглянулся. Напротив гостиницы, под крышей, украшенной ледяными сосульками, китайский каллиграф выводил иероглифы на красной бумаге — «зимние пожелания» для Нового года. Его кисть замерзала на лету, оставляя чёрные росчерки, похожие на ветви покрытых инеем деревьев. Рядом, у павильона с шерстяными одеялами, стояла пара: русская барышня в горностаевой муфте и китайский чиновник в шапке с павлиньим пером. Она смеялась, поправляя шаль, а он, краснея, пытался объяснить что-то на смеси русских слов и жестов.
— Харбин — он как сугроб, — генерал выбрался из саней, заметил мой взгляд. — Сверху холодно, а внутри всё кипит.
Войдя в вестибюль «Метрополя», я вздохнул: тепло печей обняло, как родное. Наконец согреюсь. Люстры, украшенные хрустальными сосульками, бросали блики на паркет, а из ресторана доносился запах борща и жареной утки.
Ждать, когда меня зарегистрируют, не стал, и, поднявшись в номер на четвертом этаже, подошёл к окну, возле которого стояли сразу две горящие свечи. Харбин лежал внизу, как заснеженная шкатулка. По реке Сунгари, скованной льдом, ползли сани с грузом дров, оставляя за собой чёрные следы. А на другом берегу, в сизой дымке, маячили контуры китайского квартала, где фонарики-«денджуны» светились красными точками, словно угольки в пепле.
И мост… Он выглядел, будто попал сюда из фантастического романа Жюля Верна. Опоры, похожие на крепостные башни, уходили в ледяную воду, поддерживая ажурные металлические пролёты, спаянные заклёпками. Двенадцать мощных ферм, каждая длиной больше ста метров, простирались, словно позвоночник гигантского дракона. Завораживающая красота. Особенно с учетом города, который, казалось, отстал от этого чуда техники на десятилетия. Два с половиной километра — и построили в очень короткие сроки. Расскажите еще про отсталую аграрную страну, которая от сохи не отошла. Наверное, тут инопланетчики постарались.
* * *
Харбин — дело хорошее, меня здесь не то чтобы любят, но воспринимают спокойно, даже с легкой опаской. Наезды Чичагова — они больше потому, что генерал за себя переживает. Случись что со мной по дороге, спросят с него. Вот и нервничает человек. Легко представить, что шайка хунхузов, применив неожиданную партизанскую тактику, была более удачливой. А взорвись та мина под моим вагоном? Или до того, как казаки почти все покинули вагон? В Петербурге разбираться бы не стали, виноватых назначать там умеют, на своей шкуре попробовал.
А вот Владивосток — совсем другое. Адмирал Алексеев наверняка считает Дальний Восток своей вотчиной. И дело вовсе не в должности — не на улицу уходит, а остается в обойме. По словам Сергея Александровича, обижен не будет. Но одно дело, когда человек сам добивается каких-то постов и прочих плюшек, а другое — если его просто отодвигают в сторону. Да хоть военным министром его поставь — всё равно не будет радоваться. Наверняка Безобразов сейчас пытается что-то предпринять. Не удивлюсь, даже если он сможет переиграть назначение, судя по его влиянию на царя. Там, конечно, и Сергей Александрович свою партию играет, но всё может случиться. А, ладно, что ни делается — всё к лучшему.
По случаю приезда устроили прием в офицерском собрании. Неспешно сейчас дела творят. Поневоле вспомнишь, как какой-то политик за сутки успел трое переговоров провести, что ли — и все в разных странах. А тут — приехал, отдохнул, сходил в собрание, пообщался неторопливо.
Чичагов продолжал меня неназойливо опекать. Повсюду ходил со мной, со всеми знакомил. Я решил ввернуть идею насчет бронепоезда. И оказалось, что умный я не один.
— Так ведь все вагоны, идущие по Китаю, имеют противопульную защиту по низу, — сообщил генерал. Даже назвал имя конструктора, кто это придумал.
— Странно, не заметил. Впрочем, у меня на глазах казака убило шальной пулей, влетевшей через окно. Вот вам и защита.
— От судьбы не уйдешь, — произнес Чичагов железобетонную отмазку. — Но некоторое количество броневагонов и бронепоездов имеется. Надо только их вытащить на свет божий.
— А вам что для этого надо? Занимайтесь. Думаю, после начала боевых действий они могут оказать неоценимую помощь.
— Думаете, будет война? От дипломатов приходят обнадеживающие сведения.
— Уверен, что будет. Надо готовиться. А дипломатов слушайте поменьше. У них работа такая — сладко говорить. У военных — другое. Как по мне, лучше перебдеть. От лишних усилий по подготовке личного состава хуже не будет. Подумайте над тем, чтобы поставить на железнодорожные платформы пушки.
Генерал задумался:
— Выдержат ли? Хотя если поставить новые трехдюймовые… Есть облегченный образец.
Чичагов подозвал кого-то из артиллеристов, начал с ним обсуждать тихо, почти на ухо мое предложение. А меня взяли в оборот офицеры собрания. И опять речь шла про войну. Я вспомнил свою папочку с газетными вырезками, ту самую, что демонстрировал Сергею Александровичу. Дал весь расклад по японцам — армии и флоту. И нашел полное понимание у военных.
