— А, Старшего. Старшие ушли, а другие из их числа придут через год, а то и позже. Они ходят от селения к селению, чтобы земля от них не уставала.
— Наверное, мой Старший — другой, он землю собой не тяготит. В общем, я почему-то сбился с дороги и оказался посреди озера, в воде.
— У Старших бывают такие пути, — произнес он напыщенно, — в которых они не дают нам отчета. Когда Старший говорит, ты его слушаешь, зовет — ты находишь, но неизвестно как. А прямое наше дело — блюсти дом и очаг.
— Ваше? А вы сами кто?
— Младшие.
— Животные?
— Ну конечно. Все мы животные, потому что живем: земля, камни, деревья, крылатые светильники, вон как ваш, над головой. Зачем спрашиваете о пустяках?
Я понял. Животным он называл просто все живое, живущее. Но Дюранда…
— Хорошо, отставим. Похоже, мой Старший меня не звал или я не так расслышал, вот я и потерялся. Не прогоните?
— Как можно! Принимать гостей — тоже наша здешняя работа. Простите, а как ваше самоназвание?
— Джошуа, можно Джо или Джош. Ты — Лориен, а об остальных я, кажется, тоже догадался. Муська — мышь?
— Крыса. Черная в легкую пежину. Мыши поменьше будут и посмирней.
— Идем дальше по аналогии. Ужастик — уж. Змея.
— Конечно.
— Пульхерия?
— Кошка. Такая пуховая и нос кнопкой.
— Макаки и есть макаки.
— Именно, — кивнул он, — что с них взять! Снежные. Народ хотя и простого ума, но закаленный и трудолюбивый. Каждый в четыре руки вкалывает, простите за вульгаризм. Иначе с такими экземплярами, как Муська и Вальтер, долго не протянешь.
— Да, я помню, вы жаловались. Вальтер кто — собака?
— Ну, в общем да. Увидите.
— Слушай, друг, а почему вы все попрятались?
— Детишка велела, чтобы вас не смущать. Вы днем явились, когда мы ходим по лесу, и заняли наше помещение.
— Ох, извини, как нехорошо вышло-то. Дома ведь все одинаковые, а я…
Лориен замахал лапками.
— Что вы. Это нам честь и радость — вы не знаток наших обычаев, значит, вдвойне гость. Вот мы и решили устроить себе приключение. В деревьях сейчас тепло и ласково. Муська с Ужастиком остались — ведь вы их и не видите, малы они больно.
— Тогда… тогда скажи всем, что я прошу их вернуться.
— Великолепно! Я ужа пошлю, он прыткий, — Лориен повернулся на полу, как волчок, и заскакал к выходу. У порога обернулся:
— Утром встаньте пораньше, будем делать большую уборку.
Как ни удивительно, однако я заснул, и прекрепко. Время от времени я все же выныривал из этого состояния и слышал, как Лориен деликатно шебаршится в соседних комнатах, сокрушенно бормоча себе под нос. Он был из ночных жителей, это и позже сказывалось на его поведении.
На восходе солнца меня разбудили свежие кухонные ароматы. Лори, похоже, не ложился совсем, но был бодр и энергичен. Мы вдвоем позавтракали, помыли и расставили по местам посуду, протерли гладкие полы влажной шваброй и воском, а ковры — жесткой щеткой. Перебрали сундуки. Мне он выделил один полупустой, предварительно уплотнив его содержимым все прочие. Остальные твари не спешили выйти из подполья, только Муська и вернувшийся Ужастик время от времени беззвучно шмыгали под ноги, наводя на меня оторопь.
Между делом навозили воды. Я, кстати, спросил об упряжи.
— Валькина; только его поди еще в него засупонь, — проворчал лемурик.
Потом он соорудил обед, поставил горшки в утепленный ящик (это его я вначале принял за переносную колыбель), и мы уселись ждать.
К середине дня, наконец, началось. Сперва из лесу торжественно выступила пышная кошка, голубовато-серая, как песец, и очень независимого вида: некоторая кукольность и курносость физиономии этому не мешали. Затем закачались ветки, повеяло легким ветерком — поверху скакало обезьянье племя, мохнатое и сероватое. У самого порога, где восседали мы с Лори, оно попрыгало на землю и расселось рядком на корточках.
— Незнакомый Старший, Пульхерия, — сказал один с прононсом и чуть картавя. — Добрый?
— Мняу, — неопределенно подтвердила киса, принюхиваясь к моим ботинкам. Я ощутил легкое покалывание в мозгах: похоже, меня зондировали и передавали дальше по линии. — Мурр.
Она потерлась о мои брюки ушами и удалилась внутрь помещения, не пожелав пойти на ручки. Обезьяны остались — полного вотума доверия я не получил.
Сразу же после этого на тропе замельтешило нечто желто-черное. То была девочка: она показалась мне карлицей, потому что ехала верхом на собаке с пушистыми лапами бежевого цвета, добродушной мордой, тупой, как колун, и темным чепраком в завитушках. Седла и стремян не было — девочка управляла с помощью ошейника. Я разглядел и ее: довольно-таки милое личико с бровями вразлет, прямой носик, масть почти в тон собаке, светло-рыжая. Цвет кожи не молочно-белый, как этого ожидаешь при таких волосах, а нежно-смуглый, как топленые сливки. Небольшой рот, губы сизого оттенка, будто туты наелась или, скорее, черники; а глаза светятся яркой голубизной. Одета она была в недлинную рубаху того же цвета, что и волосы, и кожаные рейтузы с характерным серым сетчатым рисунком по серому же, но более светлому тону.
— Вы — Джош. Имя, будто ежика гладишь по иголкам. А я Руа, Ру, — так она представилась. Голос был низкий, певучий и довольно взрослый.
Ну нет, никакой она была не карлицей. Обыкновенная двенадцатилетняя девчонка. Но ее пес! Он был размерами почище сенбернара, какие в горах вытаскивают на себе путников из-под лавин; даже его водяная сбруя не давала о нем полного представления.
— Мама Кенга и крошка Ру, — я встал и поклонился, — Очень тронут.
Зачем я пошутил о сказочном кенгурином семействе, сам не знаю. Может быть, из-за прыгучести Лориена.
— Мамин путь настал, когда я еще почти не помнила себя, — спокойно ответила она. — А это Вальтер.
— Э… А он не кусается?
— Нет. Валька добрый, хотя немного склочник. Брешет для порядка, и то нечленораздельно, — она пригнулась, чтобы почесать ему подмышку, пес обернулся и лизнул ее в щеку. Затем они ступили на крыльцо и зашли в дом, я следом. Лориен вскочил мне на плечо, остальная компания, лопоча, ввалилась вся разом.
Девочка подъехала верхом к умывальнику и стала мыть руки.
— Ты что, так и ездишь по дому на собаке? — снова пошутил я.
— По дому — почти нет.
У двери в гостиную она ухватилась за перильца и стала сползать с Вальтеровой спины. Обезьяны подскочили, чтобы ее поддержать.
Тут я уяснил все и окончательно.
Ноги у нее были парализованы. Видимо, затем, чтобы не быть всем прочим в тягость, или по внутреннему стремлению к независимости, которым бывают одержимы калеки, она отделилась от других Старших. Обходилась без костылей — или они не сумели их изобрести? Гладкие полы были необходимы ей, чтобы ползать там, где не находилось упора для рук, и делала она это грациозно, будто и в самом деле исполняла па авангардного балета. Да и ноги были как у танцовщицы: крепки и округлы, с сильными икрами. А ее чулки…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
