как следует!
— Эй, маляр! — заорал Ункс. — Иди к нам. Поцелуй красотку!
— Друг другу вдувайте, — ответил Дюрер.
Дисмас подавил стон. И вот так будет все шестьсот миль?
«Святой Франциск, наикротчайший из святых, ниспошли во благости своей — один-единственный раз! — чтобы спутников моих, всех до единого, поразила чума, или оспа, или, если тебе угодно, молния…»
— Гм, чудесная поездочка, — доверительным тоном пробормотал Дюрер.
— Не разговаривай со мной.
— Да ладно тебе, Дис… Слушай, прости, что так вышло.
— Молчи, кому говорят! Ни слова больше.
— Но я же не виноват!
— Не виноват? Ах вот как?! А кто пририсовал подпись Кранаха? Да еще и своим же семенем!
— Откуда мне было знать, что они засунут плащаницу в очаг?
— При чем тут очаг? Ризница сгорела! Так что помалкивай, а то пририсую тебе подпись Кранаха вот этой кисточкой, — пригрозил Дисмас, поигрывая кинжалом.
Немного погодя Дюрер сказал:
— Между прочим, не ты один настрадался…
Тут уж не выдержал Дисмас. Он резко остановил повозку и спросил:
— Мне послышалось или ты сейчас сказал, что не я один настрадался? У тебя совесть есть?
— А что такого? Я тоже настрадался. Сидел себе спокойно в мастерской, а меня похитили какие-то отморозки. Это не страдания, что ли?
— То есть страдания — это когда тебе мешают заниматься живописью в мастерской, так? А хочешь узнать мое определение?
— Я же не говорю, что ты тоже не настрадался.
— Вон отсюда.
— Что?
— Пошел вон. Сойди с повозки.
— С удовольствием.
Дюрер сошел на дорогу.
— Что ж, до свидания. Удачи тебе. — Он двинулся прочь.
— Э, нет. Никаких «до свидания». Остаешься с нами до самого Шамбери. Дойдешь туда пешочком. Шестьсот миль. Прогулка тебе не помешает. Заодно и настрадаешься, будет о чем ныть.
Дисмас обернулся к ландскнехтам:
— Художник идет до Шамбери пешком. Если вздумает сбежать — пристрелите. Цельтесь в голову, не промахнетесь — из нее самомнение так и прет.
Отличное начало путешествия.
Следующие несколько миль Дисмас рассеянно размышлял об иронии судьбы. По его приказу ландскнехты грозили Дюреру тем самым оружием, которое под Чериньолой было обращено против Дисмаса и Маркуса.
В повозке имелся потайной отсек, куда ландскнехты загрузили внушительный арсенал: аркебузы, пики, алебарды, топоры, мечи и пару огнестрельных ручных штук, называемых пистолями, а также несколько бочонков проклятого пороха. Нищенствующие бродячие монахи с такой поклажей вызвали бы подозрение, поэтому, чтобы лишний раз не рисковать, Дисмас решил обходить крупные поселения, а на ночлег останавливаться в лесу, подальше от дороги.
Однажды вечером, у костра под звездным небом, Дюрер раскрыл альбом для эскизов. Дисмас и Дюрер вот уже неделю не обменялись ни словом. Дюрер подставил босые ступни поближе к огню.
— Ну и что ты там калякаешь? — спросил Дисмас.
— Не твое собачье дело.
Дисмас взглянул на рисунок:
— Это твои ноги? Еще один автопортрет. Пойдет нарасхват.
— Да что ты вообще понимаешь в искусстве?! — не поднимая головы, буркнул Дюрер. — Ты — зачуханный швейцарский филистер… Ха! Зачуханный швейцарский филистер… Целых три синонима.
— Эй, маляр! — завопил Ункс. — А мой елдак слабо́ намалевать?
За неделю наслушавшись идиотского трепа ландскнехтов, Дисмас пришел к выводу, что из троицы придурков Ункс был самым тупым, зато самым сильным и статным.
— Я не пишу миниатюр, — ответил Дюрер.
Ункс поднялся над Дюрером, обнажил меч и упер острие Дюреру в грудь:
— Такой размер тебя устроит?
Дюрер щелкнул по клинку. Сталь зазвенела.
— Стоит крепко. Что есть, то есть.
Решив, что честь его восстановлена, Ункс снова уселся. В мерцающем свете костра Дюрер продолжил рисовать свои ступни в кровавых мозолях.
Изображение постепенно приобретало четкие очертания. Работа ма́стерская, спору нет, хотя такую картинку вряд ли кто-то купит. Однажды Дюрер нарисовал сложенные в молитве руки, а потом сделал с рисунка гравюру, которая отлично продавалась. Но сложенные в молитве руки — это одно, а вот покрытые мозолями ступни — совсем другое.
— Назови это «Ноги паломника», — предложил Дисмас. — Глядишь, и спрос появится. — Он скрутил рогожу валиком и сунул под голову. — Только не забудь поставить подпись Кранаха, — сонно пробормотал он, — своим же свежевыжатым семенем.
— Я посчитал это самым достойным медиумом для подписи Кранаха. Лучше, чем мед, или карамель, или луковый сок, или уксус…
— Какой же ты все-таки… Нарцисс. Поэтому мы с тобой и сдохнем.
Дюрер отложил рисование:
— Думаешь, сдохнем?
— Да.
Дюрер долго смотрел в костер, а потом вытащил из альбома чистый лист:
— Я нарисую твой портрет. Останется на память.
— Я не хочу, чтобы обо мне помнили.
— Глупости. Я предлагаю тебе бессмертие.
— Ты меня соблазняешь прямо как Сатана… О господи, с кем я связался?!
— Знаешь, почему мне заказывают портреты? По стенам развешивать? Нет, все боятся забвения. Всем хочется бессмертия.
— Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует — все суета!{16} Видит Бог, тебе это лучше всех известно.
— Да уж… внемлите богослову Дисмасу…
— Я не богослов. Меня убьют из-за твоего тщеславия. Хорошо хоть, что умру, исполняя епитимью. Какой-то богослов объяснил Спалатину, что в чистилище я попаду всего на семьсот лет. Интересно, сколько времени отпущено тебе, коль скоро ты один повинен в наших злоключениях? Может, тебя отправят не в чистилище, а куда-нибудь потеплее.
Дюрер снова отложил альбом:
— Дис, не злобствуй.
— Я тебя обидел? Ай-ай-ай, стыд и позор!
— Между прочим, у меня случаются приступы меланхолии. Зачем было говорить, что мне прямая дорога в ад?
— Я же не желаю тебе вечно гореть в аду… Хотя если честно, то последние пару месяцев я сулил тебе именно это.
— Лютер утверждает, что наказания, налагаемые священнослужителями, — чушь собачья, — сказал Дюрер. — Священники нам совершенно не нужны. С Господом можно говорить напрямую.
— Знаешь, на твоем месте я бы уже давно завел разговор с Господом.
— С какой стати священники или там кардиналы властны порицать нас или отпускать наши грехи? Я согласен с Лютером: спасение обретается через веру. Только через веру.
— Если тебе невтерпеж, ставь на кон свою бессмертную душу. А я лучше исполню епитимью.
— Это твоя месть, да? Мучить меня видениями ада все шестьсот миль, да?
— Нет, изначально такого плана у меня не было, но идея неплохая, — сказал Дисмас. — Спокойной ночи.
19. Граф Лотар
Путники обошли стороной Карлсруэ и двинулись не по Рейнской дороге, а на юго-запад, в Шварцвальд. Этот путь был труднее, но по главным трактам сновали имперские соглядатаи. В государстве без правителя всякое случается.
Император Максимилиан умер. Трон Карла Великого пустовал. Приближались выборы преемника. Спалатин по секрету рассказал Дисмасу, что Фридрих отказался выдвигать свою кандидатуру на престол, несмотря
