— Хорошо, сейчас дам тебе твой мундир, — робко пробормотала Каллиопа.
Она заметалась по дому, принялась рыться в шкафах и чемоданах. Наконец извлекла из какого-то чемодана мундир, засыпанный нафталином, и стала чистить его.
Полковник нетерпеливо ходил взад и вперед по комнате.
— Минутку, Ариетидис, оторвались пуговицы…
— Тьфу ты, дьявол!
— Сейчас пришью. Не сердись, — сказала Каллиопа.
— Ты со своей невозмутимостью взбесишь даже самого терпеливого осла. А если мундир мне нужен немедленно? Ты представляешь, как в генеральном штабе отнесутся к этим проволочкам из-за пришивания пуговиц? Я должен был бы уже находиться там. Они, наверно, думают: «Странно, до сих пор нет Перакиса!» До тебя все еще не доходит!..
В конце концов Каллиопа поверила, что мужа ее могут отправить на фронт, и страшно заволновалась. Вытирая слезы, смотрела она, как он надевает мундир.
— Аристидис, неужели призовут и тех, кто в отставке?
— А на кого опереться? На желторотых юнцов? Родина нуждается сейчас в старых кадровых офицерах. Мы прошли через все бури, у нас опыт. Дай мне мои офицерские ботинки.
— Офицерские ботинки? У тебя распухнут в них ноги. Ты разве забыл, что…
— От тебя, Каллиопа, у меня скорей распухнет голова. Давай быстрей. Хватит причитать!
Она принесла ботинки и стала на колени, чтобы помочь мужу надеть их. Но полковник вскочил со стула вне себя от гнева.
— Только этого не хватало! — закричал он.
— Но ты сам, Аристидис, не справишься с ними. И сердце у тебя колет, когда ты нагибаешься.
Стоя в стороне, Каллиопа молча наблюдала за мужем. Перакис долго пыхтел и бранился. Он никак не мог засунуть пятку в ботинок, и ему казалось, что виновата жена, не спускавшая с него глаз.
— Не пойти ли тебе на кухню? — проворчал он. — Что ты мозолишь мне глаза? Только несчастье приносишь.
— Хорошо, хорошо, — покорно согласилась Каллиопа и оставила его в спальне одного.
Наконец полковнику удалось надеть ботинки. Но при каждом шаге ему казалось, что гвозди впиваются ему в ступни. Он кривил ноги и передвигался с трудом.
Потом начались мучения с портупеей, сжимавшей его так, что трудно было дышать.
— Гм! Праздная жизнь, и вот результаты, — ворчал он, подойдя к зеркалу.
Но вдруг при виде своего отражения он оживился: на него из зеркала смотрел подтянутый, еще довольно бравый мужчина с высоко поднятой головой. И полковнику показалось, что стоило ему надеть мундир, как он сразу помолодел, вычеркнул двадцать лет, прошедшие с последнего военного похода… На самом деле он жестоко ошибался.
Ему сразу не пришло в голову, что, пока он стоит неподвижно, перед ним в зеркале лишь его фотография, которая через несколько секунд исчезнет. Как только он пошевельнется, начнутся покалывания в боку, легкая одышка, боль в ногах.
Перакис улыбнулся своему отражению, уверенный в том, что ему удалось обмануть время.
Потом, важный и торжественный, он вышел в переднюю. Каллиопа бросилась его догонять с чашкой горячего целебного отвара в руке.
— Пожалуйста, без этих глупостей. Убери свою чашку, — сказал он.
— Ты что ж, уйдешь натощак?
— Ладно, ладно. Не ворчи.
Он снизошел до того, что выпил залпом весь приготовленный отвар.
Надев шинель и фуражку, он помедлил немного. В передней появился Георгос.
— Гм! Может быть, нас сразу отправят на вокзал… Кто знает, — пробормотал он.
— Что? И ты не зайдешь домой? — испуганно спросила жена.
— Война есть война, Каллиопа.
Он стоял перед ней несколько растерянный.
Каллиопа бросилась ему на грудь и зарыдала. Она любила этого человека, упрямого, властного, превратившего ее жизнь в пытку. Она любила его, потому что лишь она одна во всем свете знала, какая у него прекрасная, чистая душа.
Полковник неловко погладил ее по волосам.
— Ну-ну, иди! Ну-ну, иди!..
Отстранив жену, он бросил строгий взгляд на сына.
— Смотри за ней, слышишь? Ты уже не ребенок. — Голос у него дрожал.
— Пана, но могут призвать и меня.
— Только этого не хватало: дать винтовки в руки безусым юнцам. — Последовал ряд наставлений. — Каждый месяц первого числа будешь ходить получать мое жалованье. Гм! II чтоб из твоих рук оно полностью переходило в руки матери. Слышишь? — сказал он со значительным видом.
— Хорошо, отец!
— И смотри, несчастный, не свяжись снова с какими-нибудь дурными женщинами или мерзкими певичками!
О дурных женщинах и мерзких певичках полковник говорил при всяком удобном случае, чтобы напомнить сыну о его прошлогодних отлучках из дома.
— Ах, Аристидис! — прошептала сквозь слезы Каллиопа.
— Гм! Ну, я пошел…
Дойдя до площади, полковник Перакис нанял такси. Портупея душила его.
— В генеральный штаб. Быстрей! — сказал он шоферу.
34
Улицы города, запруженные людьми, напоминали разбушевавшиеся реки. Завывал ветер.
В дверях и коридорах генерального штаба толпились офицеры. Они шумно приветствовали своих товарищей, обсуждали последние новости.
Полковник Перакис, распрямив плечи, прошел среди них. Он терпеливо сносил мучения, причиняемые ему портупеей. «Черт побери! От праздной жизни человек становится изнеженным, — думал он, медленно, с достоинством проходя по коридорам и то и дело останавливаясь на минутку. — Во что бы то ни стало надо проделать в портупее еще одну дырочку, иначе я пропал. К тому же в этих проклятых ботинках так распухли ноги…»
Два младших офицера обогнали его. Он приветствовал их снисходительной улыбкой. Да, его помнят до сих пор, хотя столько лет он не показывался на люди. Теперь, конечно, эти два офицера делятся впечатлениями: «Ты видел, кто прошел? Это полковник Перакис. Удивительно! Столько лет минуло, а он нисколько не изменился! Что ты говоришь? Да, он в отставке, но какое это имеет значение! Ты даже не представляешь, как щепетилен он в вопросах чести». Старый полковник был взволнован до глубины души, и слезы готовы были навернуться ему на глаза.
Ах, только бы не задохнуться из-за этой портупеи!
Он отыскал нужную ему комнату и, войдя туда, остановился перед молодым офицером в очках, который писал что-то, склонившись над грудой бумаг.
У полковника неистово билось сердце.
— Полковник Перакис, — представился он.
Офицер почтительно встал.
— Чем могу служить вам, господин полковник?
— Я предоставляю себя в распоряжение родины, — сказал он прерывающимся от волнения голосом.
Офицер несколько минут помолчал в нерешительности, потом задал ряд вопросов: какого возраста полковник, когда вышел в отставку и так далее.
— Знаете, господин полковник… в данный момент… Но все-таки зайдите через несколько дней, — вежливо присовокупил он.
На лице старика отобразилось страдание. Нетрудно было, конечно, понять смысл этих слов. Он готов был протестовать. Несомненно, если бы он рявкнул на этого молодого офицерика, как он умел это делать прежде, то сразу же поставил бы его на место. Но слова застряли у него в горле. Он сразу как-то сник, плечи его согнулись.
— Я хотел бы отправиться на фронт, — прошептал он. — Жаль…
— Если вы позвоните…
— Гм! Правда, ведь теперь есть телефоны… — улыбнулся полковник.
Он отдал честь и ушел.
Несметные толпы наводнили центральные улицы города. Люди, охваченные патриотическим подъемом, выкрикивали антифашистские лозунги. Солдат качали, передавая из рук в руки, как знамя. Крики «Ура!», «Да здравствует победа!» сливались с импровизированными куплетами, высмеивающими итальянского диктатора:
Муссолини дурак, не потерпим мы так…
Флаги, военные марши, слезы, крики — опьяняющий подъем высоких героических чувств.
Человек двести студентов, огромной толпой продвигавшихся с площади Синтагма, окружили полковника.
— За победу! За победу!..
Старик растерялся. Его худое лицо с большим носом и оттопыренными ушами сморщилось вдруг, и из глаз полились слезы. Бессмертная родина! В те времена, когда он скакал на коне, размахивая саблей, всех этих юношей еще не было на свете. Полковник с достоинством выпрямился.
— Мы победим! — с гордостью произнес он.
Вдруг десятки рук легко, как пушинку, подняли его высоко в воздух.
— Не надо! Что вы делаете? — дрожа от возбуждения, отбивался он.
— Ура-а-а!
Толпа вокруг становилась все гуще.
— Нет-нет. Меня не надо!.. — покраснев, кричал он. — Я в отставке.
Но за гулом голосов не слышно было его слабых протестов. К тому же он чуть не потерял вставную челюсть, и ему пришлось закрыть рот. Перакис пытался с помощью языка водворить челюсть на место, но она впилась в десну. Черт побери! Студенты прошли по улице Стадиу и поравнялись с памятником Колокотронису. Толпа все росла и росла. Полковнику казалось, что его держит какая-то одна гигантская рука, и он чувствовал, что не в состоянии не только вырваться, но даже пошевельнуться.
