Ужаснуться. Это не кол.
Это – ноль.
Кое-как уснуть, чтобы через полчаса проснуться в холодном поту от набравшего еще больше красок, ожившего кошмара, и понять, что избавиться от снов тебе не поможет уже ничто, что они так и будут преследовать тебя до конца твоих дней. Запустить пальцы во влажные волосы, назвать себя выродком – против фактов не попрешь, кем еще? – натянуть футболку, шорты, кроссовки и сделать вид, что хотя бы хочешь попытаться сделать этот день лучше вчерашнего.
«Мальчик-ноль».
«Больше никогда!»
***
«Больше никогда!»
Сырая погода совершенно не располагала к тому, чтобы вставать в рань собачью и плестись на улицу, но накануне Уля клятвенно обещала себе сырники и вечернюю карбонару отработать утренней пробежкой по району. И вот теперь злая как тысяча чертей, задыхаясь, потому что взяла неверный темп и сразу не подумала о правильном дыхании, чувствуя, как заходится сердце, она выруливала в близлежащий парк. Хотелось проклясть и того, кто вообще придумал сбрасывать вес таким образом, и всех тех, кто своим бодрым подтянутым видом бесил её сейчас до зубовного скрежета. А их в шесть утра на улице оказалось на удивление много: красивых, стройных, парящих над землей в своих модных беговых кроссовках и не менее модной яркой форме. Парящих с таким безмятежным видом, словно не совершают сейчас над собой неимоверное усилие, будто не мечтают о теплой постели или завтраке. А еще – абсолютно сухих, блин, в то время как с неё уже семь потов успело сойти! Да как они это делают?!
Что бы Том там ей ни говорил, а поди попробуй порадуйся жизни, когда не выспался. Сначала она проснулась в два ночи от звука ревущего мотора и подумала: «Черт бы тебя побрал, Чернов…». Только успокоилась и закрыла глаза, как в общем коридоре раздался звонкий и не сказать что трезвый женский смех. Уля, поняв, что, кажется, больше не уснет, подумала: «Твою мать!». Когда они там устроили, судя по душераздирающим женским стонам, БДСМ-вечеринку, вспомнила, как утром защищала – чего уж там, защищала, – Егора перед матерью. Которая сейчас наверняка тоже уже не спит и с круглыми глазами в полной темноте смотрит в потолок. И подумала: «Я ща тебе на хрен дверь выломаю и повторю просьбу сделать потише! Нет, лучше сразу кляп вам принесу, для антуража!». Спустя час всё стихло, она сомкнула глаза в осознании, что спать осталось меньше трех часов, что пробежка необходима, иначе все старания коту под хвост, что её ждет скучный перевод технической документации с английского на русский, что Вадим не написал, что Коржу пора на прививку, что бабушке надо позвонить, что у Егора рубец под ключицей и татуировка где-то на ребре или спине… И треклятый будильник – нет бы сломаться! – прозвонил ровно в шесть, скотина! И вот она бежит по грязному мокрому асфальту и чувствует, как колет в подреберье.
Только, значит, вырулила в парк, как на параллельной дорожке заметила знакомые вихры. Ни с кем не перепутаешь! Сосед нарезал круг, но в отличие от одухотворенных физиономий других бегунов вид имел такой безучастный и отрешенный, словно лишился разом сердца, мыслей и души. Весь его облик говорил: это его самое обычное времяпрепровождение в ливень, ураган и зимнюю стужу, и для него сейчас вокруг никого нет – ни таких же, как он сам или она, ни несчастных собачников, которые на самом-то деле спят на ходу, пока их жизнерадостные питомцы делают свои дела, ни метущих тропинки дворников – он один. И этот облик настолько отличался от привычного ей, что Уля усомнилась в реальности происходящего и заморгала чаще.
Спохватилась. Один или нет, замечал ли Егор в действительности что-то вокруг себя или не видел ничего и никого, но тем не менее он продолжал неспешно бежать навстречу – по параллельной тропинке, отделенной от её собственной живописным кустарником и редкими каштанами. И Ульяне, по первой растерявшейся от того, чему именно она только что стала невольным свидетелем, вдруг резко захотелось сгинуть куда-нибудь в кусты, вон к той милой собачке. Поспешно плюхнувшись на ближайшую лавочку, Уля резко нагнулась и принялась перешнуровывать крепко-накрепко завязанные шнурки. Спустя пару секунд украдкой повернула голову, взгляд уперся в удаляющуюся спину, скользнул по белым наушникам-затычкам… Пронесло…
Можно расслабиться и обмозговать.
«Ты там внутренности свои еще не выплюнул? Интересно, как бегается на прокуренные легкие?» — попыталась накрутить она себя, вспоминая пачку со страшной картинкой у него на столе и его самого в сигаретном дыму – вчера на общем балконе. Увы, судя по легкости, с которой Егор двигался в сторону выхода из парка, ничего выплевывать он не собирался. Тут облом. — «Неужели выспался? Смотрите-ка на него! Вот же ты жук!».
Больше прицепиться, к великому сожалению, оказалось не к чему. Обескураженно глядя ему в след, все еще злая, но почему-то уже не как тысяча, а всего лишь как сто чертей, Ульяна подумала о том, что загадка раннего явления соседа за солью разгадана: он просто бегает по утрам. Просто. Бегает. Вот этот… Бегает, да.
«О, сколько нам открытий чудных…»
Посидела еще немножко и приняла волевое решение на этом пытки над собой закончить и печальный опыт больше не повторять. Уж лучше дополнительное занятие по шаффлу или пилону, чем вот это вот всё. Жажда одолела, но как назло ни один магазин в такое время не работал – воде было взяться неоткуда. Прекрасное начало дня, просто шик! На подходе к подъезду хотелось лишь одного: лечь на лавочке, крест на крест сложить лапки на груди и тихо сдохнуть. Но лавочка, к огромному её удивлению, оказалась занята.
«И чего вам всем не спится в такую рань?!»
— …я вчера смотрела свою любимую передачу, по утрам только её смотрю, — опершись на клюку, вдохновенно вещала баба Нюра, — так вот Малышева говорит, что лучше всего гемоглобин повышает отварная свекла! Егорушка, надо кушать много свеклы, уж больно ты бледный!
— Сегодня же куплю кило, — стоя напротив, клятвенно заверил старушку Егор. Жаль, со спины не видно, что там у него с лицом-то. Уля могла биться об заклад, что говорит он это лишь для того, чтобы отвязаться, а в глазах наверняка черти пляшут. Приблизившуюся соседку он, ясен красен, не заметил, как, впрочем, и баба Нюра, продолжающая озабоченно разглядывать своего собеседника сверху донизу.
Соблазн незаметно проскочить мимо был велик ровно настолько, сколь велик был соблазн съязвить, не сходя со своего места.
— Купи-купи, милок, — на полном серьезе уверовав в его намерения, закивала баба Нюра. — Послушай старую! В гроб краше кладут!
«Или сказать?..»
А ведь другого шанса может и не представиться. Внезапный прилив смелости толкнул вперед, к виновнику всех её бед на настоящий момент.
«Почтим минутой молчания трагическую гибель здравого смысла…»
— А потому что по ночам надо спать, да, Егорушка? — приподнявшись на цыпочки, чтобы он наверняка расслышал, прошелестела Уля в ухо и, стремительно отступив на шаг, развернулась к бабушке с самой сахарной улыбкой, на которую только оказалась способна в это время суток в этом состоянии. — Здрасьте, баб Нюр! Чудесная погодка!
— Здравствуй, деточка… — вновь закивала та, светло улыбаясь.
Егор вздрогнул, замер, обернулся и уставился на неё – удивленно-растерянно-отчужденно. Взгляд его до костей пробрал. Что угодно в нём улавливалось, но только не признаки раскаяния в содеянном под покровом ночи, только не покаяние. Как обычно. На что она вообще надеялась? На извинения?
«На фиг. Надо было сразу домой»
— Малая? Уже набегалась?
«Иди в пень!»
Уля улыбнулась еще приторнее, мысленно посылая соседа по всем известным ей адресам. То была жалкая попытка подкормить адресными проклятиями пару десятков до сих пор не разбежавшихся чертей. Но… Вот смотрит она на него, по-прежнему не такого, вспоминает не вовремя, о чем накануне думала, на балконе его вспоминает и в парке и леденящую кровь шутку про оборотня тоже, и почему-то куда-то все они прячутся, черти эти, и довести свой котел с адским зельем до кипения не выходит. Ей, потной после пробежки, голодной как волк и ни разу не бодрой – спасибо, «Егорушка»! – хочется сейчас очень многого одновременно: в душ, есть, упасть лицом в подушку. И должно бы, по идее, хотеться убивать. Но – не хочется.
