— Мы еще не совсем готовы к осмотру, — говорю я. — Надо еще постелить новые ковры, переделать кухню. Все будет готово где-то на следующей неделе.
— Пустяки, — говорит мужчина. — Спасибо, что разрешили взглянуть хотя бы так, чтобы иметь представление.
Подергивая пальцами аккуратную козлиную бородку, он начинает задавать вопросы. Сколько здесь комнат? А ванных? Каминами можно пользоваться? Мы уже определились с ценой? А что насчет сада? Район здесь тихий? Под какой муниципальный налог он подпадает?
Мужчина останавливается посреди каждой комнаты, медленно поворачивается, кивает, что-то подсчитывает в уме. Женщина трогает стены, двери, подходит к окнам и выглядывает на улицу.
Мне удается держать себя в руках, пока мы не заходим в папину комнату. Смотрю, как они бродят по ней. Женщина чуть ли не мурлычет. Конечно, это будет хозяйская спальня. Они поставят сюда широкую кровать с металлической спинкой.
У женщины будет туалетный столик с тремя зеркалами, которые можно развернуть так, чтобы увидеть свой профиль. Представляю, как она сидит на низеньком пуфике, мажется ночным кремом. А мужчина лежит в кровати и читает при свете лампы с шелковым абажуром.
— Собираетесь поселиться тут с семейством?
Женщина оттягивает ворот пальто:
— Нет, только мы вдвоем.
Вымученная улыбка.
Я киваю.
— Просто я не уверена, что этот дом подойдет для детей.
Гости обмениваются взглядами.
— Мне тут никогда не было уютно.
— Но это прекрасный дом, — возражает женщина, поглаживая угол шкафа.
— Можно мы заглянем на второй этаж? — спрашивает мужчина. — Буквально на пару минут, для полноты картины.
— Вы так любезны, — добавляет женщина. Кремовое пальто, перехваченное поясом на талии. Коричневые кожаные ботинки. Она в хорошей форме.
Я поднимаюсь наверх, они идут следом. Открываю дверь своей комнаты. Не хочу их пускать сюда.
— Вы правы, это действительно важно.
— Простите?
— Найти дом, в котором вам будет уютно. Настоящий дом. Не представляю, почему вам здесь не нравилось. — Она указывает на стол, мамин портрет, сад в окне, сосновые полки, разбросанные вещи, которые я не успела выбросить: книжки, камешки, старый плюшевый мишка.
— Это же просто чудо, — говорит она.
Помню, как папа впервые оставил меня дома одну на весь вечер. Мне было лет четырнадцать-пятнадцать, так что возможность остаться дома в одиночестве казалась тогда роскошью. Можно было делать что угодно, есть что угодно, смотреть по телевизору что угодно. Вот наконец отец ушел, оставив после себя лишь легкий аромат мыла и пены для бритья. Я налила себе горячий шоколад с тремя ложками сахара, уселась в папино любимое потертое кожаное кресло в гостиной, и тут на меня вдруг навалилась оглушительная тишина. Стало не по себе. Я включила телевизор и сделала звук громче, но тишина все сгущалась. В горле пересохло, сердце забилось чаще. Я сказала себе, что это все глупости. Не помогло. Тогда я попыталась понять, чего я так испугалась. Воров, насильников, привидений, пожаров, темноты, наводнения… или чего-то другого, чего-то из кирпичей и штукатурки, с дверями и окнами, с камином, выложенным кремовыми изразцами в зеленый листочек, с огромным красным диваном и темными, грузными книжными шкафами.
Я стала щелкать пультом, но никак не могла выбрать передачу. Мне захотелось в туалет, но я даже подумать боялась о том, чтобы выйти из комнаты. К тому времени как папа вернулся, мой мочевой пузырь был словно набит острыми камнями. Отец потрогал мне лоб и спросил, как я себя чувствую. Отмахнувшись от его вопросов, я медленно-медленно потопала в ванную.
Ванная. Комната Си. Комната Тилли. Чердак. Веду пальцами по стене всю дорогу до прихожей. Гости благодарят меня целую вечность. Наконец женщина берет в руки зонтик, я улыбаюсь, киваю им, захлопываю дверь и прижимаюсь лбом к шершавому стеклу. Мне нужно проветриться. Пройтись. «Лучший способ вымести паутину из углов», — как сказал бы отец.
На улице тихо. Воздух пахнет мокрым асфальтом. Машины шуршат колесами, проезжая мимо. В парке несколько человек с решительным видом выгуливают собак. Под широкими ветвями дерева хихикает парочка. Ветер вырывает у меня зонтик. Закрываю его и чувствую, как дождь лижет мне лицо.
Будь отец сейчас рядом, он покачал бы головой и велел не валять дурака. «Не трясись так над домом. Это всего лишь дом, — сказал бы он. — И открой зонтик, а то простудишься. Знаю я тебя. Полминуты тебе хорошо, а потом жалуешься весь день, что промокла и продрогла насквозь». Стараюсь не думать о папе, но ничего не могу с собой сделать.
Кладу зонтик на скамейку возле пруда — кто-то будет за это мне благодарен. Поднимаюсь на Парламент-хилл и смотрю на туманный Лондон, здания-призраки.
Если бы Кэл был сейчас здесь, он взглянул бы на меня и рассмеялся. «Ты похожа на мокрую мышь», — сказал бы он, а потом обнял за плечи и прижал к себе. Спускаюсь по склону, теряя город из виду. Земля под деревьями скользкая, грязно-коричневая. Дождь стучит по листьям, будто сердце, что бьется неровно.
Вынимаю из сумочки телефон. «Не надо». Нахожу номер Кэла и нажимаю на вызов. Он отвечает после первого же гудка.
— Алиса? — Голос настороженный.
— Ты занят?
— Нет, нет. Подожди минутку.
Я слышу шорох. Бумаги? Одежды? Представляю, как он выбирается из комнаты.
— Алиса, как ты? Я не ожидал, что…
— Мне хотелось, чтобы они были от тебя.
— Что?
— Подарки. На пороге дома.
— Алиса, с тобой все хорошо?
— Я знала, что они не от тебя. Но мне так хотелось. Хотелось, чтобы это был ты.
Голос обрывается, я делаю резкий вдох и тяжело сглатываю.
— Алиса, да что с тобой?
Смотрю на зеленый склон, прижимая трубку к уху:
— Я на холме.
— Сейчас не та погода, чтобы гулять.
— Сегодня к нам приходили смотреть дом.
— Сочувствую.
— Я хотела… — Я наступаю в лужу. Грязь облепляет подошвы кроссовок.
— Да?
— Нет, ничего. У тебя кто-то есть, так ведь?
— Алиса, я…
— А что твои родители, не против?
— Ты несправедлива.
Ненавижу его. Ненавижу ее. Ненавижу то, как сжимается сейчас мое сердце.
— Слушай, я собираюсь… — И не могу положить трубку.
— Хочешь, встретимся? Поговорим?
Будем сидеть за столиком в кафе или пабе. Он не прикоснется ко мне.
— Алиса?
Я хочу сказать ему, что он мерзавец, но едва ли это справедливо. Хочу сказать, что тогда мне казалось: это единственный выход. Все оборвать. Уйти.
— Мы переделываем кухню. Папину кухню. Это как-то неправильно.
— Может, зайдем в ту закусочную?
Итальянская закусочная, куда мы ходили, когда нам было лень готовить. Клетчатые скатерти. Стены из искусственного камня. Воздух пропитан запахом чеснока.
— Я могу выбраться завтра. В семь? — предлагает Кэл.
Он закажет пиццу «Фиорентина». Я закажу спагетти вонголе. Мы возьмем один салат на двоих и порцию чесночного хлеба. На стол поставят чуть подтаявшую красную свечу в бутылке из-под вина. Будут звучать слезливые итальянские мотивы.
— По-моему, между нами еще не все кончено, Алиса.
— Мы уже это проходили.
— Да, я знаю, но ты же мне позвонила, Алиса.
— Перестань твердить «Алиса, Алиса»! Ты что, какой-нибудь чертов риэлтор?
Я слышу, как он медленно вдыхает.
— Ладно, мне пора. Удачи тебе в путешествиях… или что ты там придумаешь на этот раз.
— Давай в семь.
Я запрокидываю голову и подставляю лицо дождю.
Кэл молчит, но не отключается.
— Увидимся там? — спрашиваю.
— Хорошо.
Он дуется.
— Хорошо, — говорю я и жду, пока он положит трубку.
* * *
Когда я возвращаюсь домой, на крыльце ничего нет. Как и всю неделю. Кто бы это ни был, он перестал приносить подарки. И теперь мне их не хватает. Смешно.
В прихожей на коврике лежат два письма. Я не трогаю их. Иду наверх, набираю ванну, опускаюсь в нее и чувствую, как горячая вода прогревает мои кости, расслабляет усталые ноги. Вылезаю, укутываюсь в халат, который раньше принадлежал отцу — да, я тоже выбросила не все, — и наливаю горячий шоколад в красную кружку с щербинкой на ручке. Кухня кажется тихой и грустной, будто чувствует, что ее дни сочтены. Беру чашку и поднимаюсь на чердак. Ложусь на пол и смотрю в окно на потолке — жду, пока в небе появятся звезды.
Десять вещей, которые я собирался сделать в жизни1. Открыть свою собственную галерею.
2. Стать художником.
3. Жениться.
4. Завести детей.
5. Я всегда хотел побывать в Арктике. Просто потому, что там так пусто.
6. Стать хорошим сыном.
7. В детстве я хотел стать астронавтом. Мне было четырнадцать, когда я увидел то фото с поверхности Луны.
8. Какое-то время я хотел стать архитектором.
