Си открывает багажник, и мы молча опустошаем его. Тяжелые папки с бумагами оттягивают, царапают пакеты уголками: давно оплаченные счета, гарантийные талоны на давно сломанные приборы, старые медицинские журналы. Си и Тилли заявили, что сами наведут порядок в кабинете отца, и закрылись там. Конечно, я возмутилась. Если захочу, я могу быть такой же упертой, как Си. Но, увидев покрасневшее лицо Тилли и слезы в ее глазах, я перестала настаивать, пожала плечами и сделала вид, что мне все равно. Когда сестры вышли из кабинета с пакетами в руках, я открыла дверь и зашла.
Ковер в папином кабинете такого же темно-красного цвета, что и дорожка, поднимающаяся по лестнице и занимающая там весь пролет. В углу, возле окна без занавесок, стоит широкий письменный стол с золотистой лампой, изогнутой и заостренной, словно ракушка. Стены покрыты древесной стружкой, выкрашенной в желтовато-белый много лет назад. Слева от стола висит репродукция, какой-то жуткий голландский пейзаж: деревья приземистые и серые, небо затянуто тучами. В комнате еще чувствуется слабый запах отцовского табака. Сколько раз я бывала здесь? Можно пересчитать по пальцам одной руки.
Я распахиваю ящики картотеки один за другим. Я пыталась сделать это, когда мне было тринадцать или четырнадцать, но обнаружила, что они заперты. Закрытые двери — приметы тайны. Я искала и искала ключи, пылая яростью, но ничего не нашла. На этот раз ящики с металлическим лязгом открылись. Верхний по-прежнему заполнен тонкими зелеными папками, узкий почерк моего отца на крошечных, покрытых пластиком метках. Табели успеваемости сестер. Их музыкальные сертификаты. Заметки о них в газетах. Я вытащила пожелтевшие газетные вырезки. «Девушка из Хэмпстеда бежит к победе» — и фотография Си в спортивной форме, поднимающей медаль на толстой полосатой ленте. Я бросила ее на место и выбрала школьный отчет: «Трудно сказать, почему Алиса все бросает на полпути — проекты, задания на размышления, эссе. Возможно, потому, что ей скучно, а возможно, потому, что ей не хватает упорства, чтобы довести начатое до конца». Миссис Уорд. Запах сахарных слоек, кривые зубы. Я положила отчет назад и захлопнула ящик. Следующий ящик тоже был полон зеленых папок, но они были пусты, и этикетки с названиями вытащены из пластиковых держателей.
* * *
В обувном шкафу стоит металлический ящик, похожий на депозитные банковские ячейки. Названия благотворительных организаций, которым отойдут пожертвования, с одной стороны окрашены в веселый зелененький цвет. «Прости, прости», — повторяю я про себя, словно слыша, как мешки с его обувью падают на мешки с обувью других людей. По воскресеньям он накрывал кухонный стол газетами и выстраивал свои ботинки. Он наливал полировочную жидкость на мягкую желтую тряпку, а скраб и блеск — на толстую деревянную щетку с ручкой. «Алиса, ты можешь увидеть в них свое лицо?» — спрашивал он. Я подносила ботинки к носу, вдыхая резкий химический запах. «Пока нет, надо еще», — говорила я. Суровый надсмотрщик, называл он меня. Когда бы он ни покидал дом, даже после того, как вышел на пенсию, он надевал отглаженные брюки и сияющие ботинки. Не думаю, что у него когда-либо была пара кроссовок. В конце концов, большинство из них, связанные в пару шнурками, оказались в благотворительных магазинах, что пропахли старыми коврами, где полки из ДСП забиты разнокалиберными тарелками, неполными чайными парами, уродливыми хрустальными вазами, фарфоровыми животными и удрученно выглядящими куклами.
* * *
— Думаешь, папа тоже чувствовал это? — спрашиваю я у сестры на обратном пути.
Она хмурится.
— Ну, то, что ты говорила про Мартина. Думаешь, он… ну… был готов умереть ради нас?
Подросток на велосипеде снует между машинами. Серая толстовка, телефон прижат к уху. Я тоже когда-то чувствовала себя так — будто я неуязвима.
— Да, я уверена, — отвечает Си. — Он просто не любил проявлять чувства. Но это не значит…
— Мне всегда казалось, что ему было бы достаточно вас двоих.
— Ох, Алиса.
В ее голосе сквозит что-то такое, от чего у меня сводит желудок. Я смотрю на нее. Она это замечает, но продолжает глядеть на дорогу.
— В каком смысле? — спрашиваю я.
Лицо сестры становится напряженным.
— В смысле, как ты могла так подумать. Он любил тебя.
— Ты говорила, что родители поссорились, когда я родилась.
— Ничего подобного. Когда я могла такое сказать?
Пожимаю плечами:
— Давно. Мне тогда было лет шесть или семь.
— Ну, вряд ли это так уж важно.
— Почему бы и нет.
— Дети болтают всякое. Мы были еще совсем маленькими.
— Тебе было уже пятнадцать. И вообще, Тилли говорит, что дети порой подмечают больше, чем взрослые.
— Что ж, я не думаю… Знаешь, они ведь ссорились иногда, в этом нет ничего странного. Наверно, я просто вредничала.
Мы едем молча. Когда машина останавливается возле дома, Си выключает зажигание и поворачивается ко мне.
— Прости, — говорит она.
И это настолько невероятно, что я даже не знаю, что сказать в ответ.
* * *
Мы пьем чай за кухонным столом. Окунаем имбирное печенье в чашку, пока пальцы не коснутся поверхности, а потом быстро вынимаем и суем в рот, чтобы оно не успело размокнуть. До семи еще несколько часов, но я хочу, чтобы сестра скорей ушла. Мне надо сосредоточиться.
— Тилли ждет нас в гости сегодня, — говорит Си. — Хочет приготовить угощение для нас. И Тоби.
Произнося имя Тоби, она поджимает губы.
— У меня вечером встреча.
К своему ужасу, я отчаянно краснею.
Си прищуривается:
— С кем это?
— Как дела у Тилли и Тоби? — спрашиваю я.
— Зачем только она тратит свою жизнь на человека, который никогда с ней не останется? — начинает было Си, но наталкивается на мой взгляд. И нет чтобы замолчать. Нет, она расправляет плечи и заявляет: — Она сама себя губит. Такое ощущение, что на самом деле она не хочет всего того, о чем якобы мечтает.
— Она любит его, — говорю я.
Си качает головой:
— Иногда мне кажется, что вы выросли в какой-то другой семье.
Я беру печенье и ломаю пополам. Может, Кэл передумал? Может, все-таки решил, что я этого стою?
— Так ты не придешь к Тилли? — спрашивает Си.
— Я не могу.
— Алиса, а ты уже решила…
Я складываю руки на груди и приподнимаю бровь.
— В смысле, когда дом… — Сестра слегка вздрагивает. У нее все-таки есть чувства. — Ты снова уедешь в Китай?
— В Монголию.
— Уедешь?
Я пожимаю плечами. Си смотрит на меня, я перехватываю ее взгляд.
— Может быть, я остепенюсь, устроюсь на работу, — говорю я.
Си смеется, и мне хочется ее стукнуть. Она забирает чашки и ставит их в раковину.
— Что это тут, Алиса? — спрашивает она.
Черт!
— Вот уж не думала, что ты завзятый садовод.
Она наклоняется над раковиной и тянется к подоконнику, рассматривая поддон с землей, стоящий на пожелтевшей газете. Я мчусь туда со всех ног. Сердце подпрыгивает куда-то к горлу. На темно-шоколадном прямоугольнике виднеется пять… нет, семь… восемь крошечных зеленых росточков. Они размером с ноготь младенца, но каждый уже распадается на два стебелька. Они растут. Я оттесняю сестру и касаюсь мизинцем одного ростка.
Привет. Добро пожаловать.
Си стоит слишком близко. Я чувствую ее дыхание.
— Что это такое? — спрашивает она.
— Не знаю. — Голос дрожит. Я шумно сглатываю. — Они все разные. Я их нашла в сарае.
Не знаю, какие семена проросли, какие нет, и понимаю, что никогда этого не узнаю, если только не выкопаю их. Но если вырыть их сейчас — они погибнут. А когда они окрепнут достаточно, чтобы их можно было пересадить и осмотреть, от кожицы семян уже не останется и следа.
— Я сделала глупость, — говорю я. — Всю неделю проторчала в этом чертовом доме.
— Ты отлично поработала, Алиса.
— Такое чувство, будто я вымарываю его.
Сестра кладет мне руку на плечо и поглаживает, как ребенка. И меня это успокаивает — невольно.
* * *
Надеваю мамино платье и туфли, подкрашиваю глаза бирюзовыми тенями в тон. Зачесываю волосы наверх, оставляя по одному локону с каждой стороны, чтобы смягчить контур лица. Мы всего лишь идем в закусочную. Наверно, это чересчур. Ну а вдруг он передумает? Я должна быть одета как подобает по такому случаю.
Туфли на каблуках. Наверное, ей тоже это нравилось — чувствовать себя выше, чем на самом деле. Я прихожу на десять минут раньше, хотя старалась опоздать. Сажусь за один из маленьких квадратных столиков из искусственного камня, выстроившихся вдоль стены, и заказываю джин-тоник. Когда появляется Кэл, мой бокал уже почти пуст. Благодаря джину я чувствую себя хрупкой, воздушной.
Я поднимаюсь. Он наклоняется через столик и целует меня в щеки. Чувствую мягкое покалывание его бородки, аромат его лосьона после бритья.
