8. Какое-то время я хотел стать архитектором.
9. Изменить чью-то жизнь к лучшему.
10. Не стать таким, как мой отец.
Думаю, твоя мама любила меня за то, что я мог сорваться и поехать куда угодно в любой момент. По крайней мере, ей так казалось. «Ты так молод, так свободен, — говорила мне она. — Пользуйся этим на полную катушку». Я кивал и отвечал: «Да, да, конечно». Интересно, что она бы подумала обо мне сейчас. Свободен я до сих пор — это правда. Зато уже старый, с больным сердцем. Слишком устал и напуган, чтобы позвонить в твою дверь.
Но я не сдаюсь. Не хочу, чтобы ты считала меня трусом, сачком. Я долго думал — бродил и думал — и наконец составил план.
Я создам для тебя особое место. Никакой роскоши. Мне на это хватит недели. Значит, надо опять приниматься за поиски, а это меня успокаивает, усмиряет пошаливающее сердце. Я знаю, какие цвета мне нужны. Знаю, что хочу сказать.
Вчера я шел на север — туда, где улицы широкие и тихие, с полированными автомобилями по краям. Проходя мимо дома с серебристыми воздушными шариками в окне, сквозь ограду я увидел, как во дворе резвились нарядные дети. Взрослые собрались вокруг длинного соснового стола, покачивая чашки с чаем в руках. Я вспомнил об Антоне и его письме. Представил себе, как его дочь водит пальцем по нарисованным цветам, и понадеялся, что он оставил ей адрес, куда написать ответ. Представил себе, как он кладет цемент на кирпичи, строит дом в Дагенхэме и думает о ней.
На низкой садовой ограде я нашел бледно-голубое кольцо с белой ромашкой, как-то застывшей в пластике.
Под скамейкой, на краю поросшего травой треугольника, скорлупка, отливающая серебром. Она напомнила мне о гирлянде из ракушек, которая висела над дверью в доме родителей. Когда дул сильный ветер, ракушки гремели по стеклу.
На подоконнике, рядом с фуксией в пузатом глиняном горшке, нашелся темно-синий треугольник пластика.
В пространстве, где парковочный счетчик входит в не совсем круглое, вырезанное для него отверстие в тротуарной плитке, я увидел винтажную пуговицу, обтянутую белым шелком.
Под шиной автомобиля я нашел золотую звезду с загнутыми лучами — одну из тех наклеек, которые учителя облизывают и крепят на детскую работу, если она хорошо сделана.
Я дошел до главной дороги — и все тут же изменилось: рев мчащихся автомобилей, мешанина из зданий, не сочетающихся друг с другом. Шестая женщина, к которой я подошел попросить немного мелочи, ответила: «Давайте я угощу вас чаем». Она, верно, решила, будто я принимаю наркотики, чтобы прогнать пустоту. Я пошел за ней следом. В кафе с ярко-зеленым меню она заказала мне чай и стала смотреть, как я высыпаю туда четыре пакетика сахара. Женщина была чересчур худенькая. Волосы она стянула в хвост. Красное пальто с большими пластиковыми пуговицами. Серьги в форме вишен свесились до воротника. Я хотел бы посидеть с ней, выпить чаю, но стаканчик картонный, навынос, а она уже открыла дверь.
По дороге обратно в Хит я увидел, как пожарная машина мощными струями заливает горящее офисное здание. Языки пламени все еще облизывали кирпичи; в воздухе стоял запах раскаленного металла и расплавленного пластика. Пару лет назад мне довелось пожить на выгоревшем складе в Уаппинге: почерневшие прямоугольники окон, бархатно-серые комнаты — все вокруг было покрыто слоем мягкого пепла. Он впитался в поры моей кожи, и ладони стали похожи на устья чернильных рек — вид с высоты птичьего полета. Пожив на том складе, я стал кашлять, как старик, но там было сухо, поэтому я ушел, только когда приехали бульдозеры.
* * *
Я выбрал место неподалеку от твоего дома — всего-то надо пройти немного по парку. Это небольшой закуток: пять-шесть футов в длину, где-то два в ширину. Он спрятан в зарослях рододендрона. Не дворец, конечно, но здесь тихо и сухо. Жить можно. Очищаю землю от листьев и палочек, разглаживаю ее ладонями. Вытряхиваю содержимое пакета — выплескиваю цвета. Вынимаю из кармана клубок, подбираю цвета, нанизываю их на нитку, один за другим, и привязываю к веткам. Алиса. Доченька. Люблю. Прости. Отец. Начало каждого слова висит в центре этого убежища, покачиваясь из стороны в сторону, словно там гуляет ветер. Беру скрученную золотую фольгу, обвязываю ее посередине ниткой и подвешиваю. Теперь кусочек пурпурно-розового картона: проделываю гвоздем дырочку и продеваю в нее еще одну нитку. Теперь, когда я начал, я чувствую себя лучше.
Много лет назад, еще когда отец был жив, я снял крошечную комнату в грязном доме. Она была похожа на клетку с холодными белыми стенами и узкой кроватью. Я начал собирать цвета — осколки и кусочки, которые я находил на улицах или в кладовой супермаркета, где тогда работал. Я приклеивал их прямо на стены. Это было против правил съема жилья, но хозяин никогда не заходил, а я уехал оттуда, не оставив нового адреса. Помню одной девушке это нравилось, нравилось водить пальцами по этим выпуклостям на стенах. На следующее утро я проснулся — а ее уже не было, но в тот же день под мою дверь просунули конверт. В нем было перо сороки — сотни оттенков черного; огрызок красного карандаша; ребристая ракушка вроде тех, что мы подбираем в детстве, идя вслед за родителями по бесконечной песчаной полосе. Я аккуратно приклеил их, воображая, как в следующий раз она будет их искать, но она так и не вернулась.
* * *
Я дал себе срок — неделю. Мои волосы начинают немного отрастать. У меня нет зеркала, но я надеюсь, что уже не выгляжу как стриженая овца. Вот только щеки покрылись щетиной. А бритвы у меня нет, и в приют зайти я пока не могу. По крайней мере, в тот. Конечно, можно им сказать, что тебя не было дома, что ты уехала на время, но я никогда не умел врать.
Когда я все доделаю, это место будет чудесным, такого ты не видела нигде и никогда. Представляю, как ты сядешь в центре, скрестив ноги, и будешь рассматривать цвета, улыбаясь и кивая. Ведь наконец-то ты все поймешь.
Десять мест, где я занималась сексом1. Гостиничный номер в Иркутске. Грязный ковер, сломанный душ, из которого капало всю ночь.
2. Молодежный хостел в Сингапуре. Мы подперли дверную ручку нашими рюкзаками.
3. Картахена, Колумбия. Он был младше меня.
4. Бостон, Массачусетс. Подозреваю, он был женат.
5. Палатка на берегу озера Уиндермер. Мне было семнадцать. Потом мы лежали и слушали дождь.
6. Тогда, в Греции, на балконе.
7. На крыше дома Кэла, глядя на Лондон. Я скучаю по тому, как он гладил меня по волосам.
8. Туалет одного из баров в Чизвике. Хотя об этом лучше не вспоминать.
9. Заднее сиденье такси где-то в Ньюкасле. Я слишком много выпила.
10. Если подумать… нет, в этом доме — никогда.
Приходит Си в спортивном костюме — серебристые кроссовки, бежевая кофта вся в пятнах от дождя, — и мы загружаем в ее автомобиль мешки с вещами отца. Сумки похожи на древесные грибы, выросшие на сиденьях. Поток машин мечется, дыбится и рычит, а по бокам от него снуют пешеходы, сжимаясь под зонтами, спеша скорей нырнуть в дома. В салоне стоит сладковатый запах пластика.
В закусочной, в семь. Может, не ходить?
— Тебе нравится быть мамой? — спрашиваю я у Си, когда мы сворачиваем на Холлоуэй-роуд. Она ведет машину удручающе аккуратно.
Сестра склоняет голову набок, будто потягивая шею.
— Да, мне нравится, — говорит она, распрямляясь.
Я смотрю на нее искоса. Светлые блестящие тени на веках, коричневая тушь.
— По-моему, до появления ребенка ты и не знаешь, что такое любовь, — продолжает она. — Поворачивать тут?
— На следующем перекрестке, вон там, возле паба, — показываю я.
— Рождение Мартина — это… — Она краснеет. — Ради него я готова была убить кого-нибудь или броситься под грузовик. Я и сейчас готова, ради любого из них.
— Вон там, да.
Мы сидим и слушаем тиканье поворотника.
— Тебе не кажется, что это немного… странно?
— Думаю, это заложено в нас природой. И если подумать, в этом есть смысл.
Мы сворачиваем в переулок, проезжаем между плотными рядами новых высоток. Балконы разноцветные, точно детские игрушки.
— Нет, в смысле везти вещи отца на свалку.
— Это центр переработки отходов. А что еще прикажешь с ними делать?
Мы следуем по указателям: поворачиваем налево, поднимаемся по бетонному скату, проезжаем под черно-желтым ограничителем высоты. Я хочу увидеть такую мусорную свалку, как по телевизору — в голливудских фильмах или документальных лентах о жизни в странах третьего мира. Хочу увидеть огромную гору мусора, которая простирается до горизонта. Небо, затянутое тучами, и одинокие фигурки людей, пытающихся найти что-нибудь ценное. Каркающих ворон, кружащих над мусорными кучами. Пиршество крыс. Хочу ощутить вонь. А вместо этого выхожу из машины и оказываюсь в неярко освещенном здании из бетона, похожем на многоэтажную парковку. Шесть огромных контейнеров выстроились в ряд, сбоку на каждом из них — железные ступеньки, ведущие на платформу. В дальнем конце зала стоят ящики поменьше — для компьютеров, картриджей для принтера, одежды, обуви. Мужчина в ярко-желтой куртке смотрит на нас из окошка маленькой зеленой будки. Мы с сестрой наблюдаем за тем, как парочка лет двадцати перевозит сплющенные картонные коробки. Мужчина с трудом приподнимает ящик с пола. Женщина бегает вверх-вниз по ступенькам, вытягивает руки над контейнером и разжимает их. Четверо ямайцев вытаскивают из грузовика диван — такой огромный, что они влезли бы на него все вместе. Он им явно нравится, им жаль с ним расставаться, но надо двигаться дальше.
