Надеваю мамино платье и туфли, подкрашиваю глаза бирюзовыми тенями в тон. Зачесываю волосы наверх, оставляя по одному локону с каждой стороны, чтобы смягчить контур лица. Мы всего лишь идем в закусочную. Наверно, это чересчур. Ну а вдруг он передумает? Я должна быть одета как подобает по такому случаю.
Туфли на каблуках. Наверное, ей тоже это нравилось — чувствовать себя выше, чем на самом деле. Я прихожу на десять минут раньше, хотя старалась опоздать. Сажусь за один из маленьких квадратных столиков из искусственного камня, выстроившихся вдоль стены, и заказываю джин-тоник. Когда появляется Кэл, мой бокал уже почти пуст. Благодаря джину я чувствую себя хрупкой, воздушной.
Я поднимаюсь. Он наклоняется через столик и целует меня в щеки. Чувствую мягкое покалывание его бородки, аромат его лосьона после бритья.
— Похоже, мне есть что наверстывать, — говорит Кэл, указывая на мой бокал.
Он подзывает официанта и заказывает бутылку вина.
Наблюдаю за тем, как он вешает куртку на спинку стула, достает из кармана мобильный, ключи и кошелек, выкладывает их на стол. Я залпом допиваю коктейль. Кэл усаживается напротив и смотрит на меня. Нет, я не заговорю первой.
— Выглядишь прекрасно, — произносит он.
Я почесываю подбородок, опускаю глаза. Надо было надеть джинсы. На нем джинсы и клетчатая рубашка, которую я купила ему сто лет назад, хотя, подозреваю, он даже не вспомнил об этом, когда ее выбирал.
— Как ты?
Пожимаю плечами.
— Разбираешься с домом?
Киваю.
— Тебе, наверно, нелегко.
Его мобильный жужжит в режиме вибрации. Кэл бросает на него взгляд, но не отвечает на звонок.
— Я все равно никогда не чувствовала себя там как дома.
— И все-таки.
— А как твоя квартира? Ты не переехал?
Он бросает на меня взгляд, и я на секунду задумываюсь, не видел ли он, как я сидела в парке, наблюдая. Я же провела там всего минуты четыре, ну, может, пять.
Но он улыбается и отвечает:
— Нет, все по-старому. Собака Джули в прошлом месяце умерла, так что теперь спокойней стало.
Джули — соседка. Когда она уходила из дому, ее собака постоянно выла.
— Бедная Джули.
— Нет худа без добра.
Зачем я только пришла сюда?
Официант приносит бутылку. Кэл обменивается с ним шутками про виноградники и сорта почвы, потом катает вино по бокалу, делает глоток и довольно кивает. Официант наполняет мой бокал.
— Вы готовы сделать заказ? — спрашивает официант.
Так я и думала: пицца «Фиорентина», спагетти вонголе, салат, чесночный хлеб.
Смотрю, как Кэл пьет. Это всегда выводило меня из себя. Выпивка — пожалуйста. Секс до брака — пожалуйста. Бекон на завтрак — пожалуйста. Лишь бы никто не узнал — никто из тех, чье мнение и правда важно.
— Ну что, выкладывай мне все, — говорит он.
Я люблю тебя. Ненавижу. Скучаю по тебе. Я уже не знаю, кто я.
— Ездила в Россию, а потом оттуда — в Монголию.
Он кривит губы:
— Как поезд?
Мы говорили о том, чтобы отправиться в путешествие вместе.
Я сглатываю:
— Хороший. Длинный.
Подношу бокал к губам и отпиваю слишком быстро — вино стекает по подбородку мне на платье. Пытаюсь оттереть пятно платком. Кэл протягивает мне соль, и я сыплю ее на платье. Прижимаю платок к губам, стараясь не заплакать.
— Химчистка с этим справится, — успокаивает меня Кэл.
— Это мамино платье.
Мой голос дрожит.
— Алиса… — Кэл берет меня за руку, и я не возражаю. — Я скучаю по тебе, Алиса.
Разглядываю наши ладони на столе. Его кожа такая прохладная, сухая, родная.
— Да, мы обо всем уже поговорили. Знаю, тебе было нелегко. И я помню, что ты тогда сказала.
— Я это серьезно.
— Знаю.
Мне хочется, чтобы он сказал, что передумал. Но он молчит.
— У тебя кто-то есть?
Кэл выпускает мою руку, откидывается на спинку стула, берет вилку и крутит ее:
— Не так чтобы…
Я смеюсь, а он бросает на меня оскорбленный взгляд.
— А у тебя? — спрашивает он.
Я переспала с одним мужчиной в Иркутске, в гостиничном номере с покосившимися зеркалами и серым плюшевым покрывалом на кровати. Потом я закурила, а он сказал, что у него астма и это номер для некурящих. Тогда я завернулась в покрывало, вышла на балкон и докурила сигарету там. Внизу тянулось унылое шоссе, до отказа забитое машинами. Их шум напомнил мне о Лондоне.
Наконец приносят мои спагетти. Внутри створок раковин моллюски кажутся крошечными и сморщенными.
— Как с работой? — спрашиваю.
Кэл кивает:
— Хорошо. — Он отрезает кусок пиццы, подносит его ко рту, и моцарелла тянется следом тонкими нитями. — Просто отлично. Я все там же, в больнице Святого Томаса. Недавно опубликовал несколько работ.
Я всегда пыталась представить, какой он на работе. Мне кажется, там он куда решительнее и аккуратнее, чем дома.
Кэл предлагает мне кусочек пиццы. Я запрещаю себе говорить «да».
— Как там наши «условия и требования»? — спрашивает он.
Я невольно улыбаюсь:
— Как обычно. Тилли по-прежнему встречается с Тоби. Си по-прежнему помешана на контроле.
— Ты к ней жестока.
— Она ко мне тоже.
— А дома ты надолго?
— Не уверена, что я дома.
— Тогда в Лондоне надолго?
Пожимаю плечами:
— Не знаю.
— Алиса, ты выглядишь несчастной.
— У меня отец умер. Помнишь? — Я беру ракушку. С одного конца она заостренная, коричневая, с другого — гладкая, фиолетовая. Перегибаю ее пополам, и створки расходятся в стороны. — Полечу в Дели, наверно. На следующей неделе. С домом Тилли и Си разберутся дальше сами. Там уже почти все готово.
— Я мог бы поехать с тобой.
— У тебя работа.
— Возьму отпуск. Может, попробуем снова, Алиса?
— Мы и разговор-то еле поддерживаем. К тому же у тебя кто-то есть.
— Да это ничего…
— А на ней тебе можно жениться?
— Я не хочу жениться, Алиса. Мне казалось, и ты тоже.
— Не хочу.
— Тогда я не понимаю, в чем проблема.
Чувствую, как слезы наворачиваются на глаза.
Сжимаю губы.
— Ты знаешь, в чем проблема, — шепчу я.
— Но нам ведь было хорошо вместе, разве нет?
Кэл наклоняется через стол и накрывает мою ладонь своей. Я не отстраняюсь.
— Мне нельзя было подойти к телефону у нас в квартире, — говорю я.
Он вздыхает:
— Сейчас все равно у всех мобильные.
— Дело не в этом. А в том, что мне было нельзя. В том, что мне нельзя было выйти за тебя замуж, если бы я захотела. Нельзя было родить от тебя детей.
— Я думал, ты не хочешь детей.
Он убирает руку, но я все еще чувствую кожей ее тепло.
— Почему мы не можем жить снова так, как раньше? — спрашивает он.
— Мне уже почти тридцать, Кэл.
— И что? Мы же уже говорили об этом. Никакого брака. Никаких детей. Только ты и я, живем вместе. Это работало. И было здорово.
«Нет, мы никогда не говорили об этом. О самом главном».
— Я люблю тебя, Алиса.
— Не надо.
— Это правда. — Он повышает голос.
Представляю, как все будет. Я снова в его квартире. Омлет с тостами на завтрак по воскресеньям. Пиво в холодильнике. Мой распорядок зависит от его графика на работе. Я коплю деньги, уезжаю куда-нибудь раз в полгода, потом возвращаюсь и рассказываю ему о своих приключениях. Кэл прав. Я не хочу вступать в брак. Или заводить детей. Я всегда это знала. А если бы и захотела, мне все равно не с кем. «И дальше будет не с кем, пока ты теряешь время с ним», — сказала бы Си.
Нет, это будет шаг назад. Катастрофа.
Я бросаю есть, откидываюсь на спинку стула и складываю руки на груди.
— Я вернусь, если ты расскажешь родителям о нас.
Рот у Кэла забит пиццей. Дожевав кусок, он кладет приборы по бокам от тарелки:
— Ты же знаешь, как все обстоит, Алиса.
По выходным — его выходным — мы шли к реке, покупали кофе навынос и спускались на пляж, если был отлив. Там мы охотились за сокровищами — камешком в виде сердца, серебристой гайкой, которую можно было надеть на палец. Мы просыпались вместе. Засыпали вместе.
— Значит, нет, — говорю я.
Его взгляд полон тоски.
— Я тебя не понимаю.
— Нет, не понимаешь.
Я не могу всю жизнь прожить за скобками. Но я не могу объяснить это ему.
— Мы встречались три года, Алиса. Нам было хорошо вместе. Между нами было что-то. Я никогда не пытался изменить тебя. Не пытался удержать от поездок.
Не надо было вообще звонить ему. Во второй раз ничуть не легче.
— Ты ведь даже такой малости не можешь для меня сделать, Кэл.
Вижу, как его глаза темнеют.
— По-твоему, потерять свою семью — это малость? — произносит он медленно и тихо. — Всю семью, всех до единого. Ты готова пойти на такое ради меня? Разбить им сердце? Никогда не увидеться с ними снова?
Я смотрю на него. Мне нравятся его глаза, его густые ресницы. Линия подбородка. Форма ушей. Касаюсь бирюзового шелка на левом запястье. Швы обметаны вручную. Я испортила мамино платье. Вспоминаю, как мы с папой и сестрами сидели на балете, ели мороженое из картонных коробочек, обсуждали либретто.
