— Воевода Претич! — прошептал кто-то с почтением в голосе и умолк.
Воцарилась тишина, даже слышно было, как потрескивали в храме свечи. Воевода неторопливо подошел к Алеше, стал, оперся на посох обеими руками. Он был очень стар, но в его осанке еще чувствовалась прежняя сила, черною ночкой смотрели из-под косматых бровей пронзительные глаза. Тряхнул гривой волос — всем показалось: иней должен посыпаться.
— Имя? — коротко спросил он.
— Алеша Попович из Ростова! Наш славнейший витязь! — закричали в один голос толпы людей. — Это он с Муромцем спас Чернигов! Не замайте их, светлые бояре! Но тронь их, Претич!
— Молчать! — чуть повысил голос Претич, и народ притих — столько было величия в жесте, которым он поднял над головою посох.— Ваши речи, что поле, поросшее чертополохом! Илья Иванович из города Мурома и ты, Алексей из Ростова, властью, данною мне от великого князя земли русской Владимира Крестителя, изгоняю вас из града сего, как богохульников и смутьянов. Отныне каждый горожанин может бросить в вас камнем, не получив возмездия. Приведите им коней.
Холопы со всех ног бросились исполнять поручение, толпа заволновалась, закричала, но Претич снова поднял посох, и все умолкли, словно перед ними стоял колдун — вот-вот из рукава молния засверкает. Илейка насупился, обида вошла в сердце. Растерялся и Попович. Он не думал, что приговор воеводы произведет на всех такое впечатление. Хоть и шумели, а все-таки заступиться за них не решились, слушали старого воеводу, видно было по всему — заслужил уважение.
— Однако князь справедлив, и от его имени и от имени города за большое ратное дело дарю вам полные шапки серебра. Сколько войдет в них — все ваше, — тем же спокойным голосом продолжал Претич, — подставляйте шапки!
Алеша шагнул первым, Илейка было замялся, но его ободрила толпа: «Бери, Муромец, бери!»
Живыми, говорливыми ручейками потекло серебро в подставленные шапки богатырей. Уперли в них глаза завистливыо купцы, не могли отвести взглядов. Народ восторженно ревел: «Счастье привалило храбрам! Теперь они богачи!»
— От щедрот своих даст вам город, — тихо, так, чтобы не все слышали, сказал Претич,— и не богохульствуйте, идите с богом! Много светов сменилось — новые времена на Руси...
Как бы в подтверждение ого слов, из-за спины появились один за другим десятка два тяжеловооруженных воинов. Прошли, громыхая доспехами, неся на плечах сияющие секиры, и остановились па паперти, отгородив именитых от народа. Да, крутым оказался город Чернигов и порядки в нем суровые. Люди честят и славят богатырей, а приняли их изгнание как должное. Что же, однако, мужицкое войско? Ведь оно здесь стоит, внизу, перемешавшись с горожанами. Только слово сказать — и закружится все, встанет с ног на голову, все изменится на Руси. Великий клич бросить бы отсюда, с паперти храма, чтоб полетел над землей, пошел бы собирать еще более грозное воинство — мужицкую правду. И тогда конец ненавистному боярству.
Сперло дыхание. Вот-вот решится судьба Ильи и многих, кто стоит внизу, ожидая вещего гласа, одного только слова, чтобы вспыхнуло пламя крамолы. Стоят внизу, затаили дыхание, глаза горят из-под сдвинутых на брови шапок, чуть перебирает ветерок бороды, словно лён теребит. Назревает великая смута. Все почувствовали это. Именитые застыли на паперти, крепко сжав посохи, истуканы в золотых и серебряных кафтанах. Ждали... Дрогнул даже воевода Претич — не думал он, что так обернется дело. Первым шагнул вперед, совсем близко увидел Илейка желтое лицо в глубоких морщинах, медвежий взгляд. Претич зашептал, и его шепот слышали все даже в дальних рядах:
— Не помысли, Муромец... Великий стон пойдет по Руси, смуты поднимутся,.. Одолеют нас печенеги, всем конец придет... Возьми грамоту и передай ее князю Владимиру в Киеве…
Он вложил в руку Ильи небольшой свиток.
Прилетел на свет черный жук и звонко шлепнулся о беленую стену собора, звезда протащила за собой светлый хвост, прорезала темноту ночи.
Илейка отвернулся от Претича. Не принесет счастья Руси теперешняя смута, раздорами и усобицами ослабнет страна, и покорят ее печенеги. Не будет добра!
Тяжко говорить, когда сперло в груди, когда сердце будто на тетиве лука трепещет, но и молчать нельзя. Илейка повернулся к народу и громко сказал:
— Прощайте, люди! Уходим от вас. На печенегов! А чтоб не было обиды, возьмем мы с Алешей по монетке, и каждый из вас, кто бился с кочевьем, пусть подойдет и возьмет.
С этими словами Илейка положил свою шайку на каменные плиты паперти. То же нехотя сделал Попович. Он воровато запустил руку в шапку и, достав пригоршню монет, сунул их в рот, Претич махнул посохом, подошла стража. Народ заволновался, каждый стал подходить и брать по монетке. Кланялись по два раза: нагибаясь над шапками и потом, когда прощались с богатырями. Илейка смотрел каждому в лицо, многих он никогда не видел, но его все знали. Вот подошел смерд, голый по пояс, наклонился — топор звякнул о камень, на спине смерда свежезапёкшаяся рана. Другой конфузливо пере бросил с руки на руку копье, взял монету. Шли парни в распахнутых рубахах, пазухи ах набиты чем-то, подобранным на ноле брани; крестился и выбирал монету поплотнее хозяйственный мужик. Кто-то хотел поцеловать руку Илейки, а тот ее отдернул...
Говорили:
— Будь здоров, Муромец! Счастливой дороженьки! Спасибо вам, храбрые витязи! Славно повоевали долго не сунутся к нам печенеги! Прощайте пока! Расстаемся, Муромец! Назад по своим селам пойдем. Весело побредем, с песнями возвратимся.
Подошел и Никандр - сельский староста, ваял монетку и протянул её Илейке:
— Бери мою долю! Дарю тебе от душа и спасибо говорю от села, что на холмах. Уходим не все — половина легла под стенами.
Илья обнял его, расцеловал:
— И тебе счастливо, Никандр. Авось свидимся.
— Ничего, Никандров много на Руси. Шагай смело, Илейка, служи свою службу, мы тебя не оставим.
Следом за старостой подошел смерд с перевязанной головой, попытался нагнуться, да но смог.
— Рана тут у меня, Муромец. Кровью зальюсь. Подай чешуйку.
Илья нагнулся, выхватил монету, сунул ее в руку смерда.
Б— лагодарствую, вот ведь хотел тебе поклониться, да не могу, рана зудит, проклятая.
Он взял монетку и пошел прочь.
Серебро в шапках быстро уменьшалось, и каждый норовил встать вперед. Подошел черед и Андрейки Бычьего рога. Он тряхнул руку Ильи, с сожалением глянул в глаза. «Э-эх!» — только и сказал и махнул рукой, будто укорил в чем то.
Шапки опустели, последние в очереди, кому не досталось серебра, обиженно задвигались: «Мы тоже крови своей не жалели!» Но Претич цыкнул на них и пообещал каждому дополнительно от себя. Илейка поднял шапки, вывернул их, вытряхнул, надел на себя и на Алешу. Они спустились по ступенькам, где ждали их оседланные кони.
— В поток их! (*в поток – в изгнание) — злорадно крикнул кто-то из толпы.— Как татей, в поток!
Илейка только успел разглядеть на груди человека бляху, какие носили боярские дружинники. Храбры вскочили на коней и, не оглядываясь, поехали шагом, окруженные многоголосой толпой.
— Прощай, воевода! — издали крикнул Илейка и широко перекрестился на купола собора.
— Прощай, прощай! — отозвался Претич.— Ах ты, ершовый парус!
— У безбожника глаза на подошвах,— не выдержав, завопил с паперти епискуп во всю мощь своего голоса,— анафема!
— Анафема! Анафема! — подхватили молчавшие доселе купцы и потушили ладонями свечи.
Алеша даже поперхнулся от ярости, монеты так и посыпались у него изо рта.
— Ах вы, толстобрюхие! Погодите — еще вернусь! Натоплю из вас сала и свечек понаделаю! Чтоб вас всех перекосило от пят до ушей! Погодите, еще наложу вам ершей за пазуху!
Смех и крики народа поддержали его. Хмель победы висел в воздухе, и каждый, вдыхая его, чувствовал себя свободным и счастливым. Проезжали по улицам города, залитым светом костров, длинные тени плясала по бревенчатым степам и тесовым кровлям. Выплывали и пропадали во мраке пыльные купины деревьев, наклонившиеся через дощатые заборы, журавли и долбленые корыта у них, бани и сеновалы, и сваленные у порога вязанки хвороста. Все уходило во тьму, в прошлое, как невозвратное, и смутная печаль уже томила сердце Илейки.
