— Самъ я налью, самъ, — сказалъ докторъ.
— Ну, гдѣ тебѣ! — махнула она рукой. — Ты и себѣ-то наливать, когда случится, такъ меня кличешь.
Она говорила часткомъ, скороговоркой и наконецъ удалилась въ кухню.
Озябшіе въ дорогѣ гости, усѣвшись вокругъ стола въ столовой, пили чай съ большой охотой. Столовая была маленькая, съ низкимъ потолкомъ. Въ ней, кромѣ небольшого буфетнаго шкафа съ посудой, стоялъ еще шкафъ доктора съ книгами. Сухумовъ сидѣлъ рядомъ съ Раисой и прихлебывалъ съ ложечки изъ стакана чай, наполовину разбавленный густыми сливками, но говорить съ ней не могъ. Раису то и дѣло отвлекала жена учителя, заведшая разговоръ о какихъ-то двойныхъ особенно прочныхъ прошивкахъ для наволочекъ къ подушкамъ.
— И вѣдь какъ прочны! Корпыхаева говоритъ, что десять лѣтъ у ней служатъ — и заново. Наволочки-то ужъ истрепались, а прошивки, какъ вчера связаны, — прибавила она. — Но нитки, нитки надо въ особомъ составѣ три дня передъ вязаньемъ мочить. Она мнѣ и состава этого дала двѣ порційки. Вотъ попробуемъ. Сухумовъ прислушивался и думалъ:
«Вотъ она деревня-то… Вотъ она интеллигентная деревня… Не помѣщичья деревня, а начавшая замѣнять ее служебная интеллигентная. Попъ, поповское семейство, учитель, его семья, докторъ, акцизный — вѣдь это-же все деревенская интеллигенція, у которой совсѣмъ особые интересы, не похожіе на интересы помѣщичьей деревни. Совсѣмъ особая жизнь… Да и къ петербургской средне-интеллигентной жизни она не подходитъ. Въ мелочахъ — и то разнится. Найди въ Петербургѣ врача, чтобъ жена его сама ужинъ стряпала! Не найдешь. А здѣсь стряпаетъ съ охотою, да еще съ какой охотою-то! Да и вкусы… Станетъ развѣ въ Петербургѣ или Москвѣ средній интеллигентъ угощать гостей за ужиномъ пельменями и гусемъ! Ни за что не станетъ. Выберетъ что-нибудь другое, полегче. А здѣсь ужинаютъ щами, пирогами, пельменями, гусемъ съ капустой».
— Леонидъ Платонычъ, вамъ чаю еще налить прикажете? — предложила ему Раиса, видя, что стаканъ его пустъ. — Вѣдь я за хозяйку осталась.
— Пожалуйста, я изрядно прозябъ въ дорогѣ, - отвѣчалъ Сухумовъ, улыбнувшись ей, и продолжалъ разсуждать про себя:
«Найди такихъ рукодѣльницъ въ Петербургѣ, какъ Раиса или Глафира Гавриловна Иванова — не найти. Барышенъ-гимназистокъ, ищущихъ жениховъ, найдешь на каждомъ шагу, курсистокъ, повторяющихъ послѣ пятаго слова фамилію Мечникова, сколько хочешь, собинистокъ или фигнеристокъ — этими прудъ пруди, буддистокъ даже найдешь, а рукодѣльницъ — не сыщешь».
И Сухумову, нѣсколько лѣтъ прожигавшему жизнь за границей и среди такъ называемой веселящейся золотой молодежи въ Петербургѣ, эта деревенская незатѣйливая жизнь уже нравилась.
Акцизный Степановъ, выпившій стакана три пуншу и бесѣдовавшій съ докторомъ, взялъ снова гитару.
— Дѣтей не разбужу, если запою? — спросилъ онъ.
— Нѣтъ, они спятъ крѣпко, — сказалъ докторъ. — Но лучше перейдемъ изъ столовой въ кабинетъ. Кабинетъ отъ дѣтской подальше. Къ тому-же бабѣ моей пора здѣсь столъ накрывать къ ужину. Господа гости! Перейдемте-ка въ кабинетъ, если ужъ напились чаю. Кумъ мой хочетъ васъ пѣніемъ своимъ позабавить.
Всѣ перешли въ кабинетъ.
Кабинетъ доктора была угольная комната, очень тѣсная, съ круглой желѣзной печью. Стѣны комнаты были сплошь заставлены мебелью. Наибольшее мѣсто занимала большая кавказская тахта — ложе доктора, который спальни не имѣлъ, а жена его спала въ дѣтской съ ребятишками. Далѣе занимали мѣсто полки съ книгами, завѣшанныя зеленымъ коленкоромъ. Письменнымъ столомъ служили доктору два карточные стола, составленные вмѣстѣ и покрытые зеленымъ сукномъ, стоялъ небольшой столикъ съ микроскопомъ и съ фильтромъ Пастера, а два подоконника оконъ были сплошь заставлены пробирными стаканчиками въ станкахъ, заполненные жидкостями. Въ углу лежали, сваленные въ кучу, растрепанные журналы, книги, газеты. Стульевъ было всего три, и одинъ изъ нихъ былъ занятъ картонами съ какими-то чертёжами. Дамы и учитель Ивановъ опустились на тахту. Усадивъ акцизнаго и Сухумова, докторъ, шутя, сказалъ сидящимъ на тахтѣ:
— Ну, а я сейчасъ васъ заклиню и буду изъ васъ масло жать. Держитесь!
И онъ опустился между Ивановой и Раисой. Дамы взвизгнули.
— Ай-ай! Докторъ! Что-жъ это такое! Вы плечо мнѣ сломали! Словно медвѣдь… — говорила Раиса.
А акцизный уже бренчалъ на гитарѣ и пѣлъ:
«Только станетъ смеркаться немножко,Буду ждать, не дрогнетъ-ли звонокъ,Приходи, моя милая крошка,Приходи посидѣть вечерокъ!..»
Онъ пѣлъ недурнымъ баритономъ, старался придать голосу нѣжность, но, не взирая на чувственный страстный романсъ, красноватое лицо его съ щетинистой, полусѣдой прической и коротко подстриженной бородой оставалось угрюмо и спокойно.
Онъ кончилъ и ему зааплодировали. Онъ запѣлъ другой романсъ:
«Спрятался мѣсяцъ за тучку!..»
— Браво, кумъ, браво! Наддай только пылу побольше, жару! А то у тебя ликъ, словно ты сейчасъ пять граммъ сѣрнокислаго хинный проглотилъ безъ облатки! — кричалъ ему докторъ.
— Погоди! Нѣжныя любовныя улыбки я не умѣ-то дѣлать, — отвѣчалъ акцизный. — А вотъ запою «Настоечку двойную», такъ и улыбка явится. Каждому свое…
— Настоечку, настоечку! — кричали дамы и стали аплодировать.
— Сейчасъ, сейчасъ… Дайте только акцизному покурить… — сказалъ акцизный, сдѣлалъ нѣсколько затяжекъ папироской, откашлялся и запѣлъ:
«Настоечка двойная,Настоечка тройная,Сквозь уголь пропускная,Удивительная!
— «Удивительная!» — подхватили хоромъ дамы учитель и докторъ.
Куплетовъ было нѣсколько, пѣли долго, а въ столовой докторша стучала тарелками и ножами, изъ кухни доносился звонъ песта о мѣдную ступку.
— «Умилительно», «оживительно», — повторялъ докторъ, но тутъ показалась докторша, раскраснѣвшаяся, отирающая платкомъ потъ съ лица, и сказала.
— Ну-съ, все готово… Двадцать минутъ до Новаго года осталось. Пожалуйте за столъ садиться. Водочки сначала, кто пьетъ, закусочки… Пожалуйте…
XXXIII
Сѣли за столъ и стали смотрѣть на стѣнные часы съ кукушкой, висѣвшіе на стѣнѣ въ столовой. Учитель и акцизный стали пить водку, закусывая маринованными грибами. Тыкалъ вилкой въ соленый груздь и Сухумовъ. У него разыгрался аппетитъ и онъ хотѣлъ поддержать его соленой закуской. Запахъ жаренаго гуся изъ кухни пріятно щекоталъ ноздри.
— А вы что-же водочки? Это у насъ на черносмородинныхъ почкахъ настоена, — предложила ему докторша.
— Не пью. Запрещено… — отвѣчалъ Сухумовъ. — Но когда-то выпивалъ.
— Это какъ мой докторъ. Онъ тоже пивалъ… и много пивалъ, но потомъ проклялъ. Теперь пьетъ только, какъ лѣкарство или когда ужъ очень озябнетъ въ дорогѣ, чтобъ согрѣться.
— Когда-то я даже до алкоголизма доходилъ и дѣлалъ наблюденія надъ появлявшимися у меня патологическими измѣненіями въ организмѣ, - прибавилъ докторъ. — Самое вредное это пить водку ежедневно, за каждой ѣдой.
— Не нахожу этого… — пробормоталъ акцизный, улыбнувшись, и подмигнулъ доктору.
— Однако, я тебя лѣчилъ уже отъ опухшей печени и разлитія желчи… Это вѣдь все продуктъ…
— Ну, и пускай будетъ продуктъ. Иногда и продуктъ можно перенести, ради матери продукта, которая все-таки даетъ иногда утѣшеніе въ нашей сѣренькой жизни.
Акцизный улыбнулся еще разъ, толкнулъ въ бокъ учителя и снова протянулъ руку за бутылкой.
А дамы въ это время гадали. Онѣ написали на бумажкѣ каждая по три желанія, свернули ихъ въ трубочку, бросили въ тарелку съ водой и ждали, которыя изъ трубочекъ раскроются до боя часовъ. Раиса написала три желанія: свадьба, сестра милосердія, мѣсто учительницы. Билетикъ съ сестрой милосердія уже развернулся.
— Вотъ моя судьба въ будущемъ году… — показала она дамамъ.
— А въ сестры милосердія поступишь, такъ сейчасъ-же и замужъ выйдешь, — сказала ей докторша. — Налетитъ врачъ и сейчасъ-же тебя изъ общины выклюнетъ. Молоденькія долго не засиживаются.
— А у васъ есть желаніе поступить въ сестры? — спросилъ Сухумовъ.
— Отчего-же? Надо-же куда-нибудь дѣться. Нельзя весь вѣкъ сидѣть на шеѣ у дяди.
Развернулся и билетикъ со свадьбой.
— Вотъ, вотъ… Это чей? — спросила докторша Раису.
— Мой.
— Ну, что, не говорила я тебѣ? Сначала въ сестры, а потомъ и замужъ за доктора… Милая, я куда хуже тебя была въ общинѣ, да и то меня Нектарій Ромаыычъ выудилъ.
— А вы были развѣ сестрой милосердія? — удивился Сухумовъ.
— Какъ-же… Я и сестрой была, я и фельдшерица… Вѣдь мы здѣсь въ губерніи когда-то отъ голодухи крестьянъ подкармливали, отъ цынги ихъ лѣчили, отъ голоднаго тифа. А докторъ Кладбищенскій налетѣлъ на меня и забралъ въ полонъ.
