— Я вѣдь и сама когда-то здѣшняя крестьянка была, сирота, училась въ земской школѣ, на счетъ земства фельдшерскіе курсы кончила — ну, а потомъ и служила земству, — разсказывала словоохотливая докторша.
Часы стали куковать двѣнадцать. Всѣ встали изъ-за стола и взяли стаканчики, которые уже успѣлъ налить докторъ шипучимъ виномъ, привезеннымъ Сухумовымъ. При первомъ ударѣ часовъ Раиса тотчасъ-же взглянула на икону и перекрестилась. Ни примѣру послѣдовали и нѣкоторыя другія дамы. Учительница Хоботова говорила:
— А мнѣ на Новый годъ выигрышъ вышелъ. Навѣрное выиграю на выигрышный билетъ что-нибудь.
— На билетъ отъ конки? — пискливо засмѣялся учитель Ивановъ.
— Зачѣмъ-же отъ конки? У меня есть билетъ настоящій, пополамъ съ братомъ, который служитъ на желѣзной дорогѣ. Онъ не отречется.
Всѣ чокались и поздравляли другъ друга съ Новымъ годомъ.
— Прежде всего здоровья и затѣмъ хорошую, тоже здоровую супругу, — желалъ докторъ Сухумову. — А остальное у васъ есть все…
— Спасибо. Съ Новымъ годомъ! Съ Новымъ счастьемъ! — отвѣчалъ тотъ.
— Новаго счастья не надо! Не свалилось-бы то, которое теперь есть… Я и моя Лукерьюшка не прихотливы, не требовательны… Ахъ, да… Хорошій микроскопъ надо, мой плохъ… Пожелайте мнѣ на микроскопъ скопить.
— Съ Новымъ годомъ! — чокался съ Раисой Сухумовъ. — Пожелалъ-бы вамъ жениха хорошаго, но вѣдь это выйдетъ ужъ черезчуръ банально.
— Не надо, не надо мнѣ жениха, — махнула та рукой. — Мѣсто въ церковно-приходской школѣ пожелайте.
Дамы при поздравленіи чмокались другъ съ другомъ.
— Вамъ чего, Иванъ Иванычъ, пожелать? — спрашивала докторша учителя.
— Новыя печи пускай земство въ училищѣ сдѣлаетъ. Вѣдь учить становится невозможно отъ холоду или угару.
— И полы новые, полы… — прибавила учительница Хоботова. — Снизу садитъ, какъ изъ подвала.
Докторша разливала по тарелкамъ пельмени и передавала гостямъ.
— Мнѣ что-жъ никто ничего не пожелалъ? — спрашивалъ акцизный, наливая себѣ и учителю водки.
— Тебѣ Владиміра четвертой степени. Ты чиновникъ! — крикнулъ ему черезъ столъ докторъ.
— Да ужъ пора-бы… Двадцать шестой годъ служу. За выслугу слѣдуетъ. Цыпъ, цыпъ, цыпъ! Ну-ка выпьемъ еще по рюмочкѣ отравы-то, господинъ алкоголикъ, — подмигнулъ акцизный учителю Иванову.
Пельмени были превосходныя. Сухумовъ ѣлъ ихъ съ большимъ аппетитомъ и говорилъ доктору:
— Честь и слава хозяйкѣ. Я никогда не ѣлъ ничего подобнаго… Вѣдь это блюдо особенное, мѣстное… Въ Петербургѣ у насъ его ни за какія деньги не достанешь. У насъ въ Петербургѣ нынче совсѣмъ нѣтъ хорошихъ русскихъ трактировъ. Всѣ хорошіе рестораны въ рукахъ французовъ. Развѣ въ Москвѣ… Но и въ Москвѣ мнѣ никогда не приходило въ голову спрашивать пельмени.
— О, она у меня насчетъ стряпни великая мастерица! — похвастался женой докторъ. — Нужды нѣтъ, что на кулинарныхъ курсахъ не была.
— Гдѣ-же вы такъ научились, Лукерья Савишна? — интересовался Сухумовъ.
— О, куда, куда меня судьба не бросала! Была и экономкой у помѣщика… приходилось и къ поварамъ присматриваться. А когда ребятишекъ-то отъ цынги мы подкармливали, такъ мнѣ и кухаркой пришлось мѣсяцъ быть и звали меня кашеваршей. Двѣ должности: какъ фельдшерица за врача отвѣчала и сама стряпала. Охъ, какія тогда были времена! Людей настоящихъ на это дѣло было мало — ну, мы сами и работали и въ пяло и въ мяло, какъ говорится.
— Книжку поваренную хорошую ей купилъ, — повѣствовалъ докторъ. — Чего не знаетъ, по книжкѣ стряпаетъ… Вѣдь грамотная, слава тебѣ Господи… А вкусъ у ней отъ природы хорошій. Но главное, въ чемъ ея достоинство? Сама хорошо поѣсть любитъ, сама сладкоѣшка. А кто самъ хорошо поѣсть любитъ, тотъ и стряпать всегда хорошо будетъ. Это аксіома. Вотъ она у меня какъ раздобрѣла! Купчиха…
Поданъ былъ гусь. Хлопнула вторая бутылка шипучки. Всѣ выпили еще по стаканчику. Акцизный и учитель по прежнему тяготѣли къ водкѣ. Акцизный былъ ужъ совсѣмъ пьянъ и покраснѣлъ вдвое. Передъ гусемъ онъ поднялся изъ-за стола и сталъ провозглашать хозяевамъ дома его многая лѣта. Многая лѣта всѣ подхватили хоромъ. Учитель дирижировалъ вилкой. Сухумовъ, опасаясь за свой желудокъ, боялся сначала ѣсть гуся ночью, а ѣсть хотѣлось. Онъ спросилъ доктора.
— Хронически питаться такими блюдами, разумѣется, вамъ вредно, а разъ-то одинъ, да къ тому предстоитъ еще часовая дорога домой на свѣжемъ морозномъ воздухѣ… Кушайте на здоровье! Никакую свѣжую ѣду хорошо проваренную или прожаренную я не считаю за вредную… Сырого, птомаиннаго, съ зародышами глистовъ — вотъ чего надо остерегаться. А тамъ, гдѣ пища температуру въ восемьдесятъ слишкомъ градусовъ выдержала — все обеззаражено! Благословляю. Не ѣшьте только кислой капусты — газы развиваетъ.
И Сухумовъ началъ кушать гуся.
А учитель Ивановъ въ это время, перемигнувшись съ женой и съ Раисой, встали изъ-за стола и запѣли «Да исправится молитва моя». Тріо было хорошее. У Раисы былъ прекрасный контръ-альтъ. Пѣніе выходило стройное. Сухумовъ умилялся на Раису.
Около двухъ часовъ ночи гости распростились съ хозяевами и стали уѣзжать домой.
XXXIV
Сухумовъ былъ въ восторгѣ отъ встрѣчи Новаго года въ семьѣ доктора. Никогда еще не приходилось ему встрѣчать Новый годъ въ такомъ обществѣ.
«Какая простота! Какая естественность! — говорилъ онъ себѣ мысленно. — Какіе прекрасные цѣлостные люди! Все отъ души… Ничего искусственнаго… И доктора жена — Лукеръя Савишна, не скрывающая своего происхожденія изъ крестьянской среды, безъ всякой рисовки вспоминающая свои тяжелые черные труды на помощь голодающимъ… Какая это прелесть! Многія-ли стали-бы это вспоминать, разсказывать при мнѣ, напримѣръ, человѣкѣ „знающемъ ихъ какихъ-нибудь два мѣсяца? Всякая другая бывшая крестьянка, вышедшая замужъ за доктора, за чиновника, старалась бы все это скрыть…“
И Сухумовъ сіялъ отъ удовольствія. Глаза его заблистали прежнимъ здоровымъ блескомъ, на щекахъ выступилъ румянецъ, котораго давно уже не было.
«Восторгъ, восторгъ одинъ!» — повторялъ онъ мысленно, прощаясь съ докторомъ и его женой, усаживаясь въ сани вмѣстѣ съ Раисой, подбиравшей свои юбки, окутывавшей ноги платкомъ и съ веселымъ смѣхомъ кричавшей доктору:
— Прощайте! Прощайте! Пріѣзжайте къ намъ кушать заливного поросенка! Дяденька за христославленье въ приходѣ съ четырехъ дворовъ поросятъ получилъ.
И тутъ Сухумову вспомнились прежнія встрѣчи Новаго года у покойной матери въ Ниццѣ, у ней-же въ Парижѣ, когда онъ вступалъ въ юношескій возрастъ: чопорность, притворство, слова, смысла которыхъ никто не чувствовалъ, ложь обстановки, угощеніе, взятое въ долгъ. Припомнилась и встрѣча Новаго года въ Петербургѣ, у вдовы-тетки, урожденной княжны. Тутъ лжи и чопорности было еще больше. Къ ней пріѣзжали только за полъ-часа до ужина изъ театра безсемейные, одинокіе или вдовые люди, чтобы поздравить ее, чокнуться съ ней бокаломъ шампанскаго и исчезнуть сейчасъ-же послѣ ужина. А разговоры какіе? О производствѣ, о повышеніяхъ, о наградахъ, о театральныхъ сплетняхъ, преимущественно изъ балетнаго міра…
«Ложь, ложь… Какая это ложь была, какъ я теперь припоминаю! Какая дѣланность! Все показное, все искусственное!» — негодовалъ онъ мысленно.
Онъ вспоминалъ о себѣ, онъ самъ былъ тогда весь проникнутъ ложью, вспоминалъ, что, не довольствуясь встрѣчей Новаго года у тетки, сейчасъ-же выскакивалъ въ половинѣ ужина изъ-за стола и летѣлъ, чтобы застать конецъ ужина у какой-нибудь другой вліятельной дамы и принести ей поздравленіе.
Но негодованіе Сухумова тотчасъ-же прошло, когда онъ обернулся къ сидѣвшей рядомъ съ нимъ въ саняхъ Раисѣ. Бойко бѣжали лошади по хорошей снѣжной дорогѣ. Полозья саней поскрипывали. Сухумову порошило въ лицо. Раиса взглянула на него однимъ глазомъ изъ-за платка и спросила:
— Что это вы задумались? Или дремлется?
— Прелесть моя, я любуюсь вами! Я въ восторгѣ отъ васъ! — воскликнулъ Сухумовъ и самъ испугался своего восклицанія.
— А это ужъ совсѣмъ нехорошо… Зачѣмъ такія слова? Говорите лучше что-нибудь другое… Говорите правду… — пробормотала она стыдливо.
— Я правду и говорю, Раиса Петровна. Эта правда вырвалась у меня изъ глубины души, — говорилъ Сухумовъ съ жаромъ, но вспомнивъ, что на козлахъ сидитъ работникъ, который слушаетъ его рѣчи, понизилъ голосъ и сталъ шептать ей:- Знаете, что я вамъ скажу? И эти слова будутъ искренней правдой. Встрѣча съ вами здѣсь въ деревнѣ прямо оживила меня, изнемогавшаго отъ моихъ физическихъ и… нравственныхъ недуговъ. Я пріѣхалъ сюда совсѣмъ никуда негоднымъ, расшатаннымъ человѣкомъ, а теперь я ожилъ! Я живъ!
Раиса сидѣла, опустя голову, и тихо отвѣчала:
— Не я васъ оживила, а докторъ Нектарій Романычъ. Ему и будьте благодарны.
