— Заведующий.
— За тридцать. Грамотный. Дело знает. На хорошем счету.
— Та-а-к… Тут к вам арабские стенки поступали, кажется?
— К нам всякие стенки поступают, товарищ Зорин.
— Имею в виду арабские, с музыкой которые.
— Сколь работаю здеся с музыкой мебели не поступало. Может, я вас не совсем правильно понял?
— Вы меня правильно поняли. Сам видел: платяной шкаф открываешь, скажем, пижаму повесить, а тут тебе — мелодия бравурная. На какую-то нашу похожа. «Не брани меня, родная», — вроде? Ну, русская народная песня такая.
— Как же! Матушка моя покойница ладно ее выводила при застолье добром, да под рюмочку рябиновой. А пижаму я не ношу — барская это привычка, пижамы носить.
— Я тоже пижаму не ношу. Как вас по батюшке-то?
— Сидоренко моя фамилия. Макар Макарович я.
— Очень приятно. Мне бы надобно точно знать насчет этих самых стенок. Можно?
— Отчего же нельзя, счас накладные погляжу. Вы здеся побудете или со мной?
— Я здесь побуду.
Бараки, — они тянулись в три ряда, шлакоблочные, с низкими шиферными крышами, огороженные дощатым забором с колючей проволокой поверху, — производили мрачноватое впечатление, и Зорин затосковал, раскаиваясь уже, что поперся сюда с утра пораньше, но тотчас же успокоил себя злорадной мыслью о том, что вислозадый блондин арабской стенки не получит, что Быков, а также егерь Васька Мясоедов останутся с носом. Ради этого стоит постараться. Потом заместитель переключился на размышления о том, зачем вислозадому блондину нужна именно арабская стенка и никакая другая? «Скорее всего, из-за музыки он на нее зарится». Представилось, как блондин созовет гостей («А жена у него ничего, Шурочка, кажется?»), как откроет дверь платяного шкафа, скособочит голову и послушает со сладкой улыбкой музыкальный стон, исходящий из ниоткуда.
— О-о! — удивятся гости. — Где отхватил?
Блондин поднимет палец тычком и ответит со значительностью:
— Уметь надо! Связи…
Чего доброго, еще и побахвалится, что недаром пьет коньяк с заместителем председателя горисполкома, на «ты» с ним. И вообще… У Зорина от таких размышлений опять, как давеча в кабинете, заходила ходуном левая нога. «Не бывать тому, хоть вы лопните все!»
Скорым шагом прибежал счетовод, он уже издали облегченно закивал, улыбаясь: есть на складе те самые арабские стенки, о которых было спрошено.
— Желаете посмотреть, где стоят?
— Желаю.
Стенки стояли на видном месте, как раз напротив застекленной конторки, где располагался заведующий складами. В конторке был небольшой канцелярский стол, несколько стульев да шкаф, заваленный бухгалтерскими фолиантами в самодельных переплетах. Здесь было темновато, от бетона несло костоломной сыростью. Зорин зябко поводил плечами:
— Нежарко тут у вас.
— Зимой еще ничего, зимой батареи топят, а вот по весне — ревматический климат, товарищ заместитель.
— Да-а. Так вот. Эти стенки надо спрятать воо-он туда, — Олег Владимирович показал кулаком в темное складское нутро. — И загородить их стульями, что ли. Стульев у вас много?
— Стульев — миллен.
— Стульями и загородите, да так, чтобы никто не нашел.
— Когда это сделать?
Зорин почувствовал на своем затылке горячее дыхание ненавистного блондина и решительно сказал:
— Сейчас же, немедленно! А вместо арабской мебели, поставите сюда другие ящики, какие угодно.
— Сложно это…
— Что сложно?
— А переставить.
— Почему?
— Грузчиков уговаривать надо, я с ними не умею обращаться. Симка, тот умеет, — я нет.
— Они же на работе, грузчики?
— На работе, само собой.
— И что же?
— Дык ить они уже поставили эти ящики, так?
— Так.
— Это они обязаны: выгрузить, разгрузить, остальное их не касаемо. — Мужичок вздохнул, глядя на большого начальника с сочувствием, и развел руками. — Позвать?
— Кого?
— А старшего.
— Зовите.
Откуда-то из-за конторки явился рябой детина, косоватый на один глаз, в драной кепке и с большим лицом малиновой красноты, встал боком, почесался, зевая. Счетовод застенчиво объяснил, какая предстоит задача, детина слушал и не слушал, вперившись в потолок, и пошел назад, пренебрежительно махнув рукой: устал я, дескать, слушать глупости ваши.
— Не в настроении! — сказал счетовод сокрушенно. — С похмелья. Они завсегда с похмелья.
— Безобразие!
— Оно, конечно, безобразие, да где их возьмешь, трезвых-то грузчиков: дефицит. Сима Чемоданов говорит: их, мол, в Красную Книгу заносить надо, как редкостных животных. Такое дело…
— А как их расшевелить?
— Пока не похмелятся, ногтем не колупнут, это уж точно.
— Безобразие!
— Оно, конечно, безобразие…
— Вы ему объяснили, кто я такой?
— Не объяснял, счас, если хотите, объясню?
— Пожалуйста.
Счетовод подался в конторку, где горела лампочка без абажура, помаячил там за стеклами неясно, будто в текущей воде, и исчез. Зорин топтался посреди склада и впадал в меланхолию от сознания своей беспомощности, ему тотчас же захотелось вернуться в кабинет, где на всякой даже мелочи лежит печать большой власти, где ковры заглушают шаги и даже телефонные звонки звучат вкрадчиво, где каждое слово имеет вес и силу закона. На неизмеримую долю мгновения причудилось вдруг заместителю, что тело его уменьшается. В детстве Зорину одно время очень хотелось хоть ненадолго сделаться совсем крошечным, с муравья, например, чтобы покататься верхом на бабочке-капустнице или вызвать на смертный бой клеща, обитающего на малине. В детстве мечта не сбылась, зато теперь, кажется, сбывалась. И совсем некстати. Заместителю показалось, что побеленный потолок склада на железных балках стал удаляться в голубиную высь, стены раздвинулись, а счетовод, который возник, из конторки, имеет голову величиной с пивную бочку. «Что это со мной, господи!»
— Литруху просят, — сказал счетовод, и голос его раскатился окрест, подобно грому.
— А?! — Олег Владимирович задрал голову, но с замиранием сердца обнаружил, что опять стремительно вырастает, и загородил голову ладошкой, чтобы не удариться о железо наверху.
— Литруху, мол, просят.
— Вы им объяснили, кто я такой?
— Конечно. Нам, мол, один хрен: что бог, что царь, что Никита Редькин, пусть шевелится.
— Кто это пусть шевелится?
— Так вы, наверно, я уже набегался.
Зорин неаккуратно растворил рот и долго не мог произнести ни слова: горло у него заколодило, он пучил глаза, тыкал себя пальцем в грудь и протяжно мычал.
— Счас еще рано, в одиннадцать алкоголь давать начинают, — сказал виновато счетовод и вздохнул. — Коньяк — дорого, да и не пьют они коньяк-то. А другого выхода нет, товарищ Зорин. Надо бежать.
Глава 14
Аким Никифорович Бублик встал на ветру под фонарем и развернул бумажку, вырванную из тетрадки. Бумажка была сложена вчетверо. Сильно мешала картонная коробка величиной с небольшой чемодан, прижатая к телу локтем. Бублик не знал еще, что лежит в коробке, это пока его не интересовало. Бумажка трепетала на ветру, но удалось прочитать следующее: «Сима! Сделай подателю сего что можешь. Привет и поклон. Твой дядя Гриша Лютиков», ниже была замысловатая подпись.
— Ну, слава те, господи! — Аким Никифорович сунул бумажку во внутренний карман пиджака, вздернул повыше картонную коробку, заторопился вдоль нешумной улицы и тут только почувствовал, что слегка пьян. «Ну, вот, как ни мучилась, померла спокойно, — думал Бублик с усладой. — Без рыжих обошлось. Без конопатых. Из кабинета погнал, жлоб! Накось выкуси: будет у меня стенка стоять, такая же точно, как у Быкова. И Быков пусть заткнется, мокрогубый. Все пусть заткнутся, а мы свое возьмем не мытьем, так катаньем, потому как рогами шевелить умеем, а как же!»
Люди навстречу попадались нечасто, ветер с посвистом цедился сквозь тополиную рощу, начинающую застенчиво зеленеть; на проезжей части, на асфальте, кувыркались обрывки газет, дальние огни качались и подмаргивали, будто там, вдали, разжигали костерки. И сама улица покачивалась, как длинный мост, подвешенный на канатах. Поскольку улица качалась и дыбилась, Бублик спотыкался, удивляясь тому, что если брать в целом, то он, можно считать, трезвый, а вот ноги слушаются плохо. В душу Акима Никифоровича, незваное, наплыло буйство, ему захотелось тотчас же стукнуть кого-нибудь по плечу и сказать, что жить в общем-то можно, если малость шевелить рогами. Навстречу как раз шел небольшого роста мужчина в кепке с длинным козырьком. Гражданин тот нес в оранжевой сетке две бутылки молока, хилый вилок капусты и пучок лука.
— Здравствуйте! — сказал Бублик.
— Добрый вечер, — встречный товарищ не удивился тому, что его фамильярно останавливает незнакомый, он понял издали, что блондин с коробкой под мышкой слегка хмельной и в том как раз состоянии духа, когда нужен слушатель и собеседник.
