— Берут себе, чтобы со временем самим стать мелкими предпринимателями…
— Заколдованный круг… Вот где проявляется ваша буржуазная сущность! Всякий
Робин Гуд мечтает стать шерифом. Нет, у нас все по-другому. Во-первых, мы не
воруем у торгашей деньги.
— А что же вы с ними делаете?
— Они их поедают…
— Серьезно?!
— А куда девать деньги-то?! Можно было бы сжигать, но это менее эффектно.
— Насколько я понял, ты действуешь не в одиночку.
— Ты правильно понял, и мы сейчас направляемся на встречу с моими соратниками.
Уже вечерело, а мы все еще сидели в засаде под видом картежников, собравшихся на
кружку пива под прикрытием дровяного склада. Наша жертва проживала на втором
этаже небольшого домишки. Еще в обед один из нас под видом агента соцстраха
выяснил у соседки, что хозяин возвратится поздно вечером. Но надо было ждать,
другого случая могло не представиться.
Наконец около девяти в кухонном окне жертвы зажегся свет. Мы встрепенулись. Под
окнами его квартиры росло несколько больших черешень; по стволу мы забрались на
балкон и через небрежно прикрытую дверь бесшумно проникли в зал. Торгаш был не
один, и это едва не испортило наши планы; но тут же мы услышали женский голос —
его собутыльницей была какая-то девка, которой не хватало на покупку немецких
полусапожек с гермесовскими крылышками. В масках и с преувеличенно большими
пистолетами мы вошли на кухню в момент их первого поцелуя. Он — рябой и плохо
выбритый — сразу понял, кто мы, а его гостья окаменела на все время нашего
посещения.
— Сколько вам надо? — спросил он, бледнея с каждым словом.
— Все! — Антон был намеренно немногословен, дабы его голос не запомнился жертве.
— Но ребята!.. имейте же совесть…
Пять дул смотрело на него. Из тайника под половицей он достал внушительных
размеров пакет со сторублевками, и я засомневался, съест ли он это все. Но нет,
по приказу лаконичного Антона, он порезал их пополам и, запивая водой из-под
крана, начал пережевывать. На глазах у него выступили слезы, а сами глаза все
бегали: не ждать ли откуда подмоги. Но подмоги не было: ни один дворник, сосед
или налоговый инспектор не появились в ту гибельную для его капиталов минуту. На
триста тринадцатой купюре он взмолился:
— Может, хватит?..
— Тебе посолить? — Антон был неумолим.
Эта трапеза — самая дорогая в жизни нашей жертвы — продолжалась около получаса.
Наконец, последние три сторублевки Антон вручил торгашу, которого уже начинало
рвать, и сказал:
— Это твоя зарплата. Помни это.
— Но это мои кровно заработанные деньги, — заартачился тот, хотя было уже
поздно.
— Ты не космонавт и не балерина. Не может столько человек твоего пошиба
заработать честным путем. Пора!
Пока рыцарь предпринимательства ползал по полу, отрыгивая остатки своего
состояния, мы покинули его квартиру тем же путем, что и пришли, и быстро
рассыпались в кромешной тьме. Наш мотоцикл стоял у дверей сберкассы.
— Ты осуждаешь это? — спросил меня Антон.
— Нет! Как раз наоборот! — ответил я, вспомнив шикарные автомобили новых
русских, подъезжающие к дверям ресторанов прямо по тротуару, и прохожих,
жмущихся к стенам домов (сопровождавший меня студент-испанец — он изучал в нашем
университете прозу Лескова — увидев это, сказал: "Я удивляюсь, как у вас до сих
пор не было революции!") — Может, потому, что ни один моих предков за последние
десять тысяч лет не стоял за прилавком.
— Да и мои тоже, — кивнул Антон. — А сейчас нам нужно алиби, и оно у нас, как на
счастье, есть — сегодня свадьба в Немецком клубе.
Перед тем, как появиться в клубе, мы зашли в буфет ореховского вокзала и выпили
по целой бутылке шампанского. ("Это, " — сказал Антон, — "для маскировки, будто
мы там уже давно были.") На подступах к Немецкому клубу было людно, стояли
автомобили свадебного кортежа, украшенные национал-социалистической символикой,
а шафер жениха в альпийской шапочке выговаривал за что-то шофёру одной из машин.
Мы проскользнули в свадебную залу на первом этаже и заняли первое же свободное
место с двумя столовыми приборами. Было уже около десяти вечера, и свадебные
торжества давно перевалили за экватор и разбились на несколько несвязанных
частей. Люди пили на брудершафт, обсуждали политику, рассказывали анекдоты,
справа от нас уже немолодой немец довольно бесцеремонно знакомился с молоденькой
немочкой в вицмундирчике Ореховского сельскохозяйственного техникума, а оркестр
на эстраде пел общеизвестную песню:
К жене пришель молодой любовник,
Когда мушь пошоль за пивом,
За пивом, за пивом, трала-ла-ла,
Когда мушь пошёль за пивом.
Бутылки шампанского натощак оказалось многовато для моего желудка, и как я ни
закусывал, но вскоре стал ощущать себя как бы на палубе корабля, причем справа
по борту до меня доносились комплименты, все до единого позаимствованные из
новейшего немецкого романа, в стиле юнгержанства, а слева по борту Антон
запоздало поздравлял жениха и целовал руки невесте: ее изображение плыло и
плясало у меня в глазах, будто отделенное толщей текучей воды. Потом я пошел с
кем-то танцевать (помню лишь легкое платьице из шелка и миниатюрные ручки,
прижимавшие меня к себе), потом я сам как-то по-лермонтовски признавался в любви
(Антон потом рассказал мне, что я танцевал с дочерью главного инженера
"Орсельмаша", которой до брачного возраста по самым оптимистическим подсчетам
оставалось года два), потом он вел меня какими-то закоулками, а я кричал, что я
знаю, что все это мираж, сон, что все это — потемкинские деревни, и стоит мне
толкнуть ближайшую картонажную стенку, как я сразу окажусь в своем прежнем
американизированном обиталище по кличке демократическая Россия.
АВЕНТЮРА ТРИНАДЦАТАЯ,
в которой все идет своим чередом.
И такие люди, как вы, должны подать пример: вернуть стране военные барыши,
распахнуть для народа свои закрома, забыть об охотничьих угодьях и прочих
английских штучках, а вместо шампанского пить молоко с добрых немецких пастбищ.
Г.Штрассер.
Последствия нашей предыдущей авантюры нас не беспокоили. "Грабитель никогда не
будет жаловаться на грабителей, " — резюмировал Антон. При первой же встрече с
моей танцпартнершей — четырнадцатилетней девочкой с длинной русой косой (ее
звали Хильда Барним) — я так искренне извинялся, что, наверное, был бы прощен
даже Дианой. Моя синекура в качестве ассистента у Антона заключалась в
обслуживании небольшого кинопроектора, чем я и занимался три-четыре раза в
неделю. Остальное время Антон подробно выслушивал мои рассказы о моей параллели
и долго размышлял над услышанным.
Событием последней недели мая был ультиматум Фюрера немецкого народа президенту
США с требованием извиниться за омерзительное освещение в средствах массовой
информации США немецкой действительности ("Извинится, никуда не денется, " —
предсказывал Антон. — "Такое уже было два раза: в 61-м и 79-м. Янки, видишь
ли, это такие существа, для которых главное — их личное благополучие,
исчисляется в долларах на душу населения, на подвиг в массе своей они не
способны"). Клинтон некоторое время отмалчивался, но под угрозой ядерной
бомбардировки Нью-Йорка первого июня сказал что-то невразумительное, что вполне
устроило немецкую сторону, также не желавшую раздувать конфликт. Второго июня
наши войска взяли штурмом столицу Ассама — Гувахати, завершив, таким образом,
разгром войск прониппонских сепаратистов. Ниппония же предъявила претензии на
нейтральный ранее Тибет, но созванная пятнадцатого числа в Коломбо международная
конференция по тибетскому вопросу выявила негативное отношение к этому России и
Германии, да и США тоже не остались в стороне. В Копенгагене был торжественно
открыт тоннель, связывающий датскую столицу с Мальме. В Москве какая-то
правозащитница осквернила памятник "антисемиту" Кирову и была до смерти забита
одним из прохожих — об этом Антону написал его дядя, работавший когда-то в
Московском угро.
Вальдемар также прислал мне короткое письмо, ибо, напоминаю, не был силен в
эпистолярном жанре:
"Здравствуй, Вальдемар. В нас усе добре. Сдаем выпускные экзамены. Виола уже
сдала два на отлично, я завтра сдаю немецкий. Экзаменатор — Рудольф Йоганович —
прославился тем, что подрался прямо на торжествах по поводу годовщины комсомола
