пустынную площадь, на которой кто-то рассыпал воздушную кукурузу (на Украине
воздушную кукурузу (по-украински: баранци) делали еще во времена Тараса Бульбы).
Теплая южная ночь опускалась на землю, и уже появились первые парочки, а слева,
в доме, где до революции жил поп, располагался немецкий клуб с бюстом Гебхарда
Блюхера, обрамленный двумя рейсбаннерами.
— Почти в каждом украинском городе есть немецкий клуб, — сказал Антон. — А у
вас, выходит, всем заправляют янки?
— К сожалению.
— Странно… Очень странно… Вальдемар прав: у вас там не правильная история…
— "Для каждой нации правильная история равноценна ста дивизиям"? — процитировал
я Гитлера.
— Эх, Вальдемар, если ты думаешь, что там, где стоит статуя свободы, живут
неподкупные объективисты, ты очень заблуждаешься. Один английский публицист
писал: "Историю войны пишут победители".
— Это Джордж Оруэлл.
— Оруэлл? Не знаю такого. Стоп! Давай сверим: я буду называть фамилии, а ты
вспоминай, есть ли эти люди у вас… Парфенов?
— Не знаю…
— Детский писатель школы Гайдара… Кнут Гамсун?
— Норвежский писатель, сочувствовал фашистам.
— Совершенно верно, только не фашистам (фашисты — это в Италии), а
национал-социалистам… Невзоров.
— Есть! Он вел у нас на ЛТ патриотическую программу "600 секунд", а тут я его
видел в роли телеведущего.
— Карл Готт?
— Чешский певец и киноартист…
— Немецкий, немецкий киноартист чешского происхождения. Ему сейчас за полтинник.
Тут мы подошли к празднично иллюминированному киоску у нашего дома, и он
встретил здесь двух своих друзей — Стеценко и Безверхого. Безверхий написал пару
фантастических новелл в стиле Лемма и предлагал их Антону в ореховскую
пионерскую газету. Тот взял черновики и пообещал посодействовать.
Когда мы входили в подъезд, я сказал:
— У меня создалась такое впечатление, что в СССР живут только немцы и евреи.
Он остановился, подумал секунды три и ответил:
— По большому счету это так. Русский патриотизм безвозвратно утерян. На него
ставят лишь мечтатели или фанатики. Реальных сил только две: либо евреи
превратят Россию во враждебную Германии и Европе страну и погонят русских парней
убивать немецких братьев, либо мы воссоединимся с Германией и Европой на
принципах господства арийской расы. Видишь ли, через сто лет негры станут
господствующей расой США, уже сейчас…
Навстречу нам спускалась женщина лет тридцати с чертами Эдиты Пьехи, слабо
различимыми в тусклом свете лестничных лампочек, которая, видимо, слышала часть
нашего разговора и была знакома с Антоном:
— Здравствуй, Антон. Что-то тебя не видать. Совсем зазнался?
— Здравствуй.
— А это кто такой красивый?
— А это тот самый Вальдемар, который ленинградец, — и Антон слегка подмигнул
мне. — А это Галя.
— Очень приятно, — моя реплика.
— Надолго к нам?
— Не знаю. (Это зависело от моего прототипа на брегах Невы.)
— Ну, пока, — и она спустилась дальше.
— Это и есть бывшая жена начальника вокзала, — тихо сказал мне Антон. — Она
развелась с мужем еще десять лет назад и осталась жить здесь одна в
четырехкомнатной квартире.
— Десять лет назад… А сколько же ей лет?
— А сколько дашь?
— Ну, тридцать…
— Нет, ей сорок три года.
— Однако!.. Вы что? открыли секрет вечной молодости?
— Не без этого.
АВЕНТЮРА ОДИННАДЦАТАЯ,
в которой происходит не только то, что в ней описывается.
Стремление "гуманизировать" (которое весьма наивно полагает, что решило вопрос с
том, "что человечно") есть тартюфство, под прикрытием которого определенный род
людей стремится достигнуть господства.
Ф.Ницше.
Сон, а я уснул буквально на полуслове (мне постелили в зале, напротив тихо
рокочущего телевизора), был еще хлеще. Я познакомился с девушкой; сначала я
слушал лишь ее голос, и только потом сообразил, что она находится в утробе своей
матери, а я веду с нею беззаботную беседу, будто мы сидим на скамейке в парке, и
ведь ей еще находиться в таком стеснительном положении еще около двух месяцев.
Я очнулся на восходе солнца, которое уже окрасило обои в зале в розовый цвет
(залом в украинской квартире называется большая комната, даже одна из двух). Я
умылся и пошел на кухню, где возле окна висела целая вязанка сушеных окуней и
верховодок. Я съел три рыбки, запил квасом и через наушники, подсоединенные к
радио, прослушал новости: Генеральный Секретарь ЦК КПСС Алексей Иванович Архипов
посетил Львов и выступил перед партийной общественностью города; завтра будет
уложен последний рельс на АЯМе — Амуро-Якутской Магистрали; подписано
Постановление Совета Министров СССР о создании Зайсанского гидрозаповедника;
Народная Армия Ирана нанесла серьезное поражение сепаратистам в районе Захедана;
уже пять лет действует паромная переправа Одесса — Стамбул, приносящая сторонам
огромную прибыль и сокращающая путь от Одессы до Стамбула в четыре раза;
продолжаются ожесточенные бои ниппонских и марионеточных филиппинских войск с
повстанцами на южнофилиппинском острове Минданао; претендент на пост президента
США сенатор-республиканец Роберт Доул уверенно лидирует в предвыборной гонке,
чему способствуют разоблачительные материалы, касающиеся личной жизни Клинтона;
германские ученые в ряде опытов показали, что вирус имунодефицита Эйч не
представляет опасности для представителей белой расы и, благодаря этому,
распространен преимущественно в негроидных районах планеты.
Потом была воскресная юморина. Жванецкий (а он и здесь неплохо устроился)
повествовал об Оклахомском инциденте с присущей ему неподражательностью:
— Это ж надо до такого додуматься?! детсад и райотдел ФБР поместить в одном
здании! Во дебилы! Они б на каждом таком здании табличку вешали: "Американская
мечта"! чтоб всем сразу понятно было…
Из кухонного окна сквозь густые ветви деревьев я разглядел одиноко идущую через
площадь в нашу сторону девушку в красном визитном костюме и с чемоданчиком.
Интуиция подсказала мне, что это и есть тщетно ожидавшаяся вчера девушка Антона.
Все, за исключение главы семейства, затемно уехавшего на рыбалку в сторону
Токмачки, еще крепко спали, и я был вынужден сыграть роль гостеприимца. Девушка,
не ожидавшая увидеть на пороге искомой квартиры меня, вначале решила, что
ошиблась адресом, но я разубедил ее. Когда мы уже сидели на кухне, и я чистил
для неё рыбку, появился Антон, заслышав шум голосов. Он молниеносно оделся,
причесался, перемигнулся с нею, и они куда-то ушли. Я тоже подался побродить по
городу.
Если центральные улицы имели более современный, знакомый мне вид, то в закоулках
сохранилось множество незнакомых довоенных домов. Никто из многочисленных
прохожих не узнавал меня, да и я никого. Лица людей, виденных в детстве, гораздо
быстрее стираются из памяти, чем фасады домов. На дверях мебельного магазина
висела табличка "Требуются…", и тут же важное примечание: "Работаем по
субботам" (Вальдемар объяснил мне, что многие евреи соблюдают субботнюю
заповедь, и потому не могут найти иной работы, кроме шитья на заказ и уборки
помещений — служащие в Советской Стране принципиально трудятся шесть дней в
неделю).
Я дошел до парка (до того, где не было качелей и сидели старушки, курирующие
малышей — эдакая шпенглеровская утопия), где я в самом юном возрасте впервые с
удивлением, близким к паническому ужасу, обнаружил, что ящерица действительно
отбрасывает свой хвост (до того я знал это чисто теоретически). Потом сделал
большой крюк и оказался у по-монастырски замшелой стены ореховской больницы, где
я побывал лишь раз в жизни: в трехлетнем возрасте у меня было подозрение на
туберкулез (я произносил "беркулез"). К больнице, будто в назидание, примыкало
городское кладбище, в котором покоилась моя прабабушка — ровесница века, которая
в семнадцатилетнем возрасте записалась в один из ударных женских батальонов и
даже воевала (мама рассказывала, что прабабушка нашла в занесенном снегом
немецком блиндаже рецепт изготовления какого-то французского крема для лица в
красочной брошюрке, которую хранила еще полвека). Она закончила институт
благородных девиц в Минске, говорила на трех иностранных языках, а годы свои
провела за конторкой бухгалтера в райсобесе, и вспоминала французский лишь для
