— Постоянно?
— Да, уже не первый год… Я тогда еще, если поймете, надеялся, что жена с сыном одумается и вернется… очень скучал по сыну. И не хотел афишировать наши с Машей отношения. Тем более что так сложилось еще при жене — я имею в виду пятницу как день свидания.
— Понятно, — кивнул Турецкий. — И, надо полагать, встречались вы тоже всегда в одно и то же время?
— После спектакля Маша уезжала одна, спустя какое-то время я отправлялся следом.
— Какое время?
— Ну… минут, наверное, двадцать, может, немного больше…
— Давайте посчитаем, — прервал его Турецкий, — это может оказаться важным… Итак, насколько понимаю, спектакль завершался в одиннадцать?
— Да, по пятницам — в одиннадцать. Потому что короткий рабочий день, можно было начинать его пораньше, но позже, чем в выходные…
— Хорошо, — кивнул Александр Борисович. — Плюс полчаса вы выжидали, плюс на дорогу… Сколько?
— Ровно сорок две минуты, — вздохнул с тоской Строганов.
— Итого получается, что к дому Краевой вы добирались где-то в десять — пятнадцать минут первого… Верно?
Юрий молча кивнул.
— А она? Она соответственно на полчаса — сорок минут раньше вас, то есть где-то около полуночи Краева была уже дома, — утвердительно сказал Турецкий. — Валерий, что там говорит судмедэксперт о времени наступления смерти?..
— От двадцати трех вечера до трех утра, — моментально отозвался Померанцев.
— Годится, — кивнул Александр Борисович и снова обратился к Строганову: — Продолжайте…
— Ну в ту пятницу я, как уже говорил, катался по городу, пока не решил поехать к Маше, несмотря на поздний час. Я понял, что не могу не помириться с ней, собирался извиниться…
— В котором часу вы подъехали к ее дому?
— Вот тут я вам вряд ли помогу, — невесело покачал головой Строганов. — Я знаю, что была ночь, поскольку улицы опустели, но время… Нет, не знаю, я не смотрел на часы.
— Теперь, если можно, подробнее, — мягко попросил Турецкий.
— Да-да, конечно… Я помню, что, после того как вошел в подъезд, даже лифт не стал вызывать, мне казалось, что пешком быстрее: я очень спешил помириться, через ступеньки перепрыгивал, добираясь до Машиной квартиры… И в первую секунду обрадовался, что дверь приоткрыта, значит, не спит… А потом… Потом я ее увидел и поначалу подумал — Маше плохо стало, она упала в обморок… Нет, я не знаю, что я подумал, не помню!..
Строганов сжал руки, в тишине кабинета хрустнули суставы пальцев.
— Знаете, это было, как в дурном сне… — горько произнес он. — Я увидел кровь, когда схватил Машу за плечи и попытался ее поднять… Потом эту жуткую рану… Потом — пистолет…
— Вы не пытались ее окликнуть в первую минуту, когда думали, что ей просто стало плохо?
— Не знаю, наверное, может быть… Помню, что, когда понял, что Маша мертва, убита… у меня гортань сжало, как петлей, я бы в этот момент и под пыткой не издал ни звука…
— Вы помните, как подняли пистолет?
— Нет, помню, что увидел его вначале у Машеньки на спине, словно кто-то специально, в насмешку его туда положил, а уж потом он почему-то оказался у меня в руках… Потом я увидел Пуфа, он лежал на пороге, в дверях, которые в гостиную ведут, он показался мне мертвым, и я… я… В общем, после этого я пришел в себя уже на улице, куда-то бежал, потом вспомнил про машину, вернулся… Как добрался домой — не помню. И уже дома увидел, что у меня пальцы и ладони, вообще руки — в крови… в Машенькиной крови!..
Строганов не выдержал и, содрогнувшись, закрыл лицо ладонями, плотно прижав их к глазам. Но предложить певцу воды Турецкий не успел: Юрий сумел взять себя в руки, выпрямился и поднял лицо на Александра Борисовича.
— Извините, — проронил он. — Видимо, это все, что я могу рассказать…
— Понимаю, — кивнул Турецкий и перевел взгляд на Померанцева. — Сейчас прочтете и подпишете протокол, после чего мы с вами и со следователем Померанцевым поедем забирать этого несчастного кота — разумеется, если вам удастся это сделать, Юрий Валерьевич.
— Я постараюсь, — устало кивнул Строганов, а Валерий поглядел на своего шефа с некоторым удивлением: чего это, мол, ему приспичило именно сейчас заниматься котом?
Из квартиры погибшей певицы, едва Турецкий, сняв печать, приоткрыл отпертую им дверь, пахнуло вовсе не кошачьим духом, а влагой и немного застоявшимся воздухом: Гудкова, видимо, убралась здесь, помыла полы и проветрила квартиру, которая теперь должна была, после завершения следствия, отойти к государству: родственников у Краевой не было.
Мужчины ожидали, что встретит их отчаянное кошачье мяуканье, но в квартире стояла тишина — очевидно, кот спал.
Юрий Валерьевич, а вслед за ним и Турецкий с Померанцевым, уверенно направился в сторону кухни:
— Пуфик, Пуфик, кыс-кыс-кыс!.. — Прежде чем Померанцев, побаивающийся после всех рассказов Гудковой этого звереныша, успел его остановить, Строганов широко распахнул кухонную дверь и, не обращая внимания на раздавшееся тут же из-под дивана-«уголка» шипение, присел на корточки: — Иди сюда, маленький котик, это я… Иди, кысик, иди!..
Шипение прекратилось, и из полутьмы «задиванья» высунулась полосатая кошачья голова, при виде которой Турецкий, никогда в жизни не видевший столь крупных котов, слегка присвистнул.
Вид Пуфа между тем был достоин сожаления: тусклая шерсть, болтающаяся внизу на ошейнике жеваного вида тряпка, в которую за эти дни превратился бант…
Строганов между тем продолжал нежно и ласково манить Пуфика, называя его всевозможными ласковыми именами.
Кот, перестав шипеть, казалось, напряженно вслушивается в голос Юрия, словно решая, можно ли ему верить… Прошло не менее минуты, прежде чем, прижимаясь к полу, он слегка подался вперед, пристально глядя на Строганова громадными зелеными глазами, и неожиданно издал жалобное, тоненькое мяуканье, похожее на плач младенца… И в этот-то трепетный момент Александр Борисович Турецкий вдруг резко хлопнул в ладони, добавив к этому еще и резкое «Брысь!..».
Передать реакцию мужчин на столь непредсказуемый и, можно сказать, невероятный поступок помощника генерального прокурора почти невозможно, но была она у них прямо противоположной: ахнул и возмущенно уставился на Турецкого Строганов, онемел, приоткрыв от неожиданности рот, Померанцев.
Что же касается кота, то, как и следовало ожидать, яростно зашипев, он метнулся назад, в спасительный угол, забившись под диван как можно глубже.
— Вы… В-вы… — Юрий почти задохнулся от возмущения, не в силах найти подходящие к случаю слова, а Александр Борисович, не обращая на него ни малейшего внимания, развернулся к Валерию:
— Быстро вызванивай либо какую-нибудь ветеринарную службу, либо кого-нибудь из наших с сетью!..
— С сетью? — глупо переспросил Померанцев, лихорадочно размышляя, не повредился ли, часом, его начальник в уме.
— Обязательно с сетью! Да, лучше наших, звони Володе…
— П-послушайте! — повысил голос Строганов.
— Извините, Юрий Валерьевич. — Турецкий повернулся наконец к нему. — Но с Пуфом вам придется подождать… До тех пор, во всяком случае, пока специалисты аккуратненько не снимут с него ошейник…
— Ошейник! — на этот раз ахнул Померанцев, и не только ахнул, но и хлопнул себя по лбу. — Александр Борисович, я дурак!..
— Ошейник?.. С Пуфа?.. — Юрий изумленно смотрел на Турецкого. Теперь уже он заподозрил, что с прокурорскими не все в порядке.
— Да, — кивнул Александр Борисович. — Видите ли, пока я не увидел это полосатое чудовище величиной с маленького тигра, я все-таки не до конца представлял сцену, разыгравшуюся здесь в ту ночь… По счастью, Пуф оказался в ошейнике…
— И что это значит? — по-прежнему недоумевал Строганов.
— Видите ли, такой котяра, как ваш Пуф, если он бросится на человека и вцепится в него, а он, судя по всему, так и поступил, во-первых, совершенно точно вынудит жертву с ним сражаться, при этом, если на убийце, скажем, были до этого перчатки, вряд ли от них остались хотя бы клочья… В том смысле, что именно клочья и остались… Иными словами, киллер боролся с Пуфом голыми руками, видимо каким-то образом пытаясь отодрать его от себя. Так он оказался в прихожей, потому и вынужден был протирать здесь все подряд: вряд ли он запомнил, до чего успел дотронуться, прежде чем оглушил… или придушил кота…
— Вы хотите сказать, — начал понимать Строганов, — что на ошейнике Пуфика могли остаться его отпечатки пальцев?..
— А также другие следы! — подтвердил Турецкий. — Хоть какие-то следы обязательно остались: слишком неожиданной для убийцы была эта ситуация… Если повезет, обнаружиться может даже его кровь…
— Могу представить, — сказал Померанцев, — как обалдел этот сукин сын, когда на него набросилось нечто, злобно рычащее, довольно огромное… Производящее шум, который ему был решительно ни к чему!
