Женщины облегчённо вздохнули.
— Пока я жив! — добавил Вовчик, и мощно загоготал, довольный собственным остроумием.
«Боже мой, как тяжело! — с тоской подумала Наина Иосифовна. — И в такой обстановке будут воспитываться Глебушка и Боря. Неужели они никогда отсюда не выберутся?!»
Она торопливо собрала свои кастрюли: слава Богу, макароны — их завтрак — были готовы, и поспешно вышла из кухни.
Тут на кухню ввалился Софокл.
— Ё-моё, — сказал он. — Слыхали новость? Мне счас Николаич сказал — он «ящик» смотрел. Говорит, Зюзюкин дал распоряжение Ленина с кладбища обратно выкопать и снова в Мавзолей положить.
— Брешешь, Софка? — засомневалась Харита Игнатьевна.
— Вот-те крест! Николаич ко мне заходил — плачет, бедный. Говорит, все мои начинания, всё, что бы я ни сделал, коту под хвост. Вот, говорит, Ленина из Мавзолея вынес, да похоронил по-христиански. Так нет, и это Зюзюкин проклятый отменил. Ей-Богу! — побожился Софка и истово перекрестился.
— Свят, свят, — запричитала и Ниловна. — Это где ж видано, чтобы покойников выкапывали?
— Во дела-то! — хмыкнул Вовчик. — Значит, тёсу моего будут выкапывать и с триумфом по новой в Мавзолей положат! — и вдруг заржал во всё горло: — Носятся-то с ним, как с писаной торбой! А вдруг его уже черви есть стали? Выкопают, а он поеденный? Го-го-го!
— Так он же проспиртованный! — сообразил Софокл. — Его ни один червь не возьмёт!
— Ты у нас, Софокл, тоже проспиртованный, — заметила Серёгина. — Тебя тоже ни один червь не возьмёт.
— Ты, Софка, будешь храниться вечно, как Ленин! Го-го-го! — открыл свою необъятную пасть Вовчик.
И все увидели, что золотая фикса у него только одна спереди, а остальные зубы железные.
Сёстры стояли обнявшись у окна своей комнаты, вздрагивая каждый раз от очередного приступа гогота, доносившегося с кухни.
В аскетически убранной комнате сестёр все полки шкафов были уставлены книгами с аккуратными в них закладками. Несколько книг лежало на ночном столике — это были стихи. На стенах висели репродукции великих мастеров, а на окне стояли горшочки с цветами. У сестёр воспитывались две кошки, которых дальше порога своей комнаты они не пускали.
Когда-то у сестёр была шикарная квартира где-то в провинции. Квартира всегда была полна гостей, друзей и веселья. Но сёстры обменяли её на шестнадцатиметровую комнатушку в Москве. Ольга работала в школе учительницей младших классов, а Ирина — телеграфисткой. Обе получали нищенскую зарплату, на которую не могли даже сходить в театр, который обожали. Обе были больны, и дохли от тоски и одиночества: им перевалило за полтинник, и кроме друг друга, кошек и цветов в горшочках у них никого не было.
— Ах, Ольга, — тяжело вздохнув, говорила Ирина. — Как мы страдаем! Ну когда же мы узнаем, для чего все эти наши страдания?!
— Ничего, Ирина, — утешала сестру Ольга. — Нужно работать, много работать! А потом мы отдохнём! Мы ещё увидим небо в алмазах!
Была ещё третья сестра — Маша. Она жила с мужем в другой коммуналке. Оба окончательно спивались, чем приносили ещё большие страдания Ольге и Ирине.
Иногда Маша приходила к сёстрам в гости. Тогда они стояли обнявшись втроём, у окна, зарешёченного крепкими решётками.
ЧМ — крёстный отец
Дальновидные и проворные олигархи и бизнесмены ещё до выборов свалили за бугор переждать результаты. Те, кого задержали дела, ломанулись туда же после выборов, но их останавливали на границе, брали подписку о невыезде и возвращали обратно. На подписку они клали с прибором, так же, как и на зюгановское постановление жить на пенсию и зарплату служащего в коммунальной квартире. Они потихоньку исчезали из поля зрения органов, уходили в подполье и продолжали заниматься своими делами. А дела у них были крутые и серьёзные.
Начинался очередной передел собственности и сфер влияния. Но гораздо кровавее, чем когда бы то ни было: потому что подпольный, и потому, что собственники в своё время не скупились на оружие. И ещё потому, что им было что терять.
По Москве ползли слухи, будто в городе орудуют различные мафиозные группировки, и каждую ночь на улицах происходят их разборки. Каждую ночь москвичи под окнами слышали выстрелы, автоматные очереди, визги тормозов, рёв мощных моторов иномарок. Каждое утро то в одном месте, то в другом ранние прохожие натыкались на кровавые лужи и отстрелянные гильзы. Перепуганные жители боялись выходить на улицу. Едва темнело, они закрывались по своим углам и сидели, не высовываясь, поглощая на нервной почве с трудом раздобытые продукты. И чем больше они нервничали, тем больше поглощали продуктов, и тем меньше их становилось в продаже, и труднее их было достать.
И ещё ходили слухи, что глава самой сильной и влиятельной группировки, которая держит в руках весь город — Крёстный отец по кличке Черномор. И много всяких слухов и догадок ходило о Черноморе…
Как-то Михаил Сергеевич стоял на своём рабочем месте у гостиницы «Россия» — плакатик на шее, шляпа в руке — доллары стриг (наши, «деревянные», тоже, правда, обратно не возвращал). Вдруг к нему бесшумно подкатил белый лимузин с затемнёнными стёклами, открылась задняя дверца и к его шляпе протянулась мужская рука с зелёной купюрой. Михаил Сергеевич, машинально скользнув взглядом по руке и дальше, отметил про себя: «А костюмчик-то целое состояние стоит…» Заглянув в шляпу, он не поверил своим глазам: в ней лежала стодолларовая купюра! Он рванул взглядом на щедрого благодетеля, но увидел в проёме закрывающейся дверцы лишь блеснувшую в солнечных лучах золотую печатку с вензелем на мизинце его руки…
Татьяна, по своему обыкновению, продавала утюги у Тушинского рынка. Вдруг мимо неё промчался белый лимузин с затемнёнными стёклами. Проехав несколько метров, лимузин резко затормозил, дал задний ход и стал к ней подкатывать.
«Уж не Пугачёва ли с Киркоровым? — подумала Татьяна. — Может, им утюг нужен?»
Лимузин остановился возле неё, приоткрылась задняя дверца и мужской голос с наигранным кавказским акцентом спросил:
— Пачом утуг, красавица?
Голос пассажира из лимузина показался Татьяне знакомым, но она никак не могла сообразить, где и от кого так часто слышала его…
— По пятёре, — ответила Татьяна.
Тут же раздался отрывистый смех, тоже очень знакомый, и ей протянулась стодолларовая купюра.
— У меня нет сдачи, — растерялась Татьяна.
— Сдачу оставьте себе, — сказал тот же голос, но уже без акцента. — И утюг тоже, Татьяна Борисовна.
Тут же дверца захлопнулась. Татьяна лишь успела заметить, как блеснула на мизинце правой руки незнакомца золотая печатка с вензелем. Вензель она не смогла рассмотреть.
В погожий сентябрьский денёк Борис Николаевич Ёлкин возвращался с утрешнего клёва. На плече нёс удочку, в алюминиевом бидончике плескалось несколько рыбёшек, и настроение у него было радостное.
Вдруг в нескольких метрах от него раздался визг тормозов, и тут же воздух прорезали автоматные очереди. Прохожие в страхе кто шмыгнул в ближайшую подворотню, кто прилип к земле. Борис Николаевич бросил своё натренированное тело тут же на тротуар, инстинктивно закрыв голову обеими руками. Решив, что это покушение на его персону, он мысленно уже прощался с родными. Но пальба продолжалась, а он лежал живой и невредимый.
— Опять эта проклятая мафия, — выругался лежащий рядом мужчина. — Когда уже они перестреляют друг друга?
— Обнаглели в конец! — высказалась распростёртая на газоне тётка. — Им ночи мало, так они днём свои разборки стали устраивать!
«Прямо как в американских фильмах про Чикаго 20-х годов», — подумал Ёлкин.
Он приподнял голову и увидел, что его бидончик перевернулся, и в луже расплескавшейся воды подпрыгивают и бьют хвостами подлещики.
— Ах ты… — досадливо проговорил Борис Николаевич и, не обращая внимания на стрельбу, стал собирать улов. Вдруг тормоза завизжали прямо над его ухом, и чей-то знакомый до боли голос спросил:
— Как клёв, Борис Николаевич?
Ёлкин приподнял голову и увидел чёрный лакированный ботинок, выглядывающий из проёма приоткрытой задней дверцы белого лимузина. Борис Николаевич скользнул взглядом выше по брючине безукоризненно сшитого дорогого костюма… И на миг сработала его вспышка памяти: он вдруг увидел себя сидящим в своём бывшем кремлёвском кабинете на совещании министров… Поднять голову ещё выше Борис Николаевич не успел, так как взгляд его задержался на золотой печатке мизинца правой руки, придерживающей дверцу. Он рассмотрел вензель на печатке: красивое переплетение букв «Ч» и «М».
Неожиданно где-то совсем рядом снова послышалась автоматная очередь. Тут же дверца лимузина захлопнулась, автомобиль рванул с места и исчез.
