— Что, столько денег?! — воскликнул Борис Ёлкин-младший и бросился к мешку. Но заглянув в него, произнёс разочарованно: — У-у, да это коробки с утюгами…
Татьяна с Наиной Иосифовной вопросительно посмотрели на Алексея.
— На счету у завода, видите ли, нет денег! — давя в себе бешенство, объяснил он. — Вот и дают получки готовой продукцией.
— Но что мы будем делать с этой вашей готовой продукцией? — оторопело спросила Татьяна.
— Не знаю! — огрызнулся Лёша.
— Их можно продать! — догадался Борис-младший.
— Ну и кто же их будет продавать? — поинтересовалась Татьяна.
— Что ж, я, наверное, — вздохнула Наина Иосифовна.
— Ещё не хватало! Мама! — вскипятилась Татьяна. — Мы тебе этого не позволим!
Воцарилась минутная пауза.
— Боря… — нерешительно начала Татьяна, обращаясь к сыну. — Молодёжь, между прочим, бизнесом не брезгует заниматься… Продавать там чего-нибудь…
— Да! Сейчас! — встрепенулся Борис-младший. — Я утюгами торговать пойду! Ну ты даёшь, ма!
— А что? Ребята твоего возраста…
— Да ты чего, мам? Да меня сокурсники увидят…
— Танюшка, ну ничего страшного, если я выйду постою, — опять робко предложила Наина Иосифовна. — А отцу мы ничего не скажем. Он и знать не будет.
— Нет, мама!
— Но ведь нам не на что жить!
Разозлённая Татьяна схватила мешок с утюгами и выскочила на улицу.
— Вон, гляди, Татьяна Доченко, дочь Ёлкина, с утюгом стоит, — услышала она вдруг вполголоса сказанную фразу. — Продаёт, что ли?
Татьяна увидела толстую тётку, показывающую на неё пальцем мужу.
— Где? — остановился муж.
— Да вон, бестолочь! Не туда смотришь!
Бестолочь повернул голову в нужном направлении и встретился с Татьяной глазами. Татьяна отвела взгляд в сторону.
«Как в зверинце, — подумала она. — Чёрт бы их всех побрал!»
Покупатели к утюгам не подходили. Зато подошёл молоденький сержант милиции, козырнул:
— Татьяна Борисовна?
— Н-ну? — отозвалась Татьяна, уже всё понимая.
— Вы знаете о том, что торговля с рук здесь запрещена?
— Что вы говорите? Это очень интересно!
— По закону я должен вас отвести в отделение милиции, оштрафовать и конфисковать товар.
— Конфисковать мои утюги?! А вы знаете, что это зарплата моего мужа за полмесяца работы? А вы знаете, что нам жрать нечего?
— Меня это не касается. В этом месте торговля с рук запрещена.
— А где торговля с рук не запрещена? — Татьяна решила сменить тон, понимая, что конфликтовать с милицией лучше не надо.
— Меня это тоже не касается. Я не знаю. Знаю, что здесь запрещена, и всё. Штраф десять рублей.
— Товарищ сержант, — попросила Татьяна, — не нужно меня в отделение милиции с конфискацией. И штраф не нужно. Я больше не буду. В этом месте. Честное слово.
— Ну хорошо, Татьяна Борисовна, лично для вас, — смилостивился милиционер. — К тому же, учитывая, что вы первый раз. Идите. Привет Борису Николаевичу. Но если ещё раз увижу — пеняйте на себя.
— Спасибо, товарищ сержант! — истово прошептала Татьяна. — Больше не увидите. Никогда. Обещаю! — А про себя подумала: «У, мент поганый! Взятку вымогал, небось».
Она взвалила на плечи мешок с авансом мужа, соображая, куда бы ей податься.
«Выйти бы сейчас на Красную площадь, да крикнуть гуляющим там иностранцам: «Смотрите, до чего коммунисты довели народ! Сообщите это всему миру! Нас изводят, нас уничтожают! Мы превращаемся в животных! «Завоевал бы нас кто-нибудь, что ли? Ведь нас сейчас бери голыми руками. И надёжного тыла, как в Отечественную, у страны не будет».
Татьяна спустилась в подземный переход. Как обычно, здесь было шумно: кто-то бренчал на гитаре, подвывая a la «авторская песня», кто-то на скрипочке душещипательно выводил полонез Огинского. Вдруг у киоска с сувенирами Татьяна увидела знакомую фигуру, и кровь бросилась ей в голову: это был Михаил Сергеевич Гробачёв! На шее у него висел плакатик «Подайте бывшему президенту СССР», а в руках он держал шляпу. Тут в переход спустилась стайка иностранцев. Они окружили Гробачёва и загалдели на своём иностранном. В шляпу щедро посыпались «зелёные».
«Вот бизнес, так бизнес! — искренне позавидовала Татьяна. — Может, и мне бы подали?»
Нет, нужно продавать утюги. Татьяна перекинула мешок на другое плечо и подалась на Тушинский рынок.
Возле рынка, образуя живой коридор, в два ряда стояли торговки, держа в руках свой нехитрый товар.
«Коллеги!» — с иронией окрестила их Татьяна, выискивая себе место в цепочке.
— Подвиньтесь немножко, пожалуйста, — вежливо попросила она двух женщин в цепочке, намереваясь встать между ними.
— Куда это мы должны двигаться? — огрызнулись те. — Здесь и так тесно. Идите в другое место!
— Подвинешься! — рассвирепела вдруг Татьяна и толканула мешком с утюгами торговок так, что те дружно разлетелись в разные стороны. Она прочно заняла своё место в цепочке.
— Нет, вы посмотрите на неё! — попыталась воззвать к коллегам обиженная торговка футболками. Но, оценив весовые категории свои и новенькой, замолчала.
Другая подвинутая торговка держала в руках финскую гладильную доску, и Татьяна опасливо на неё покосилась. Но торговка доской, видимо, решила, что терять времени на драку нечего, работать надо.
«На рынке побеждает сильнейший, всё правильно, — подумала Татьяна, поставила у ног мешок и вытащила из него утюг. Покосилась на гладильную доску: — А мы сочетаемся».
У соседней торговки пожилые супруги купили её финскую доску.
— И утюжок возьмите, — предложила Татьяна.
— Спасибо, но у нас «Тефаль», — гордо сказала жена.
— «Тефаль» думает о нас», — процитировал муж старый рекламный ролик.
«Кто бы обо мне подумал», — вздохнула Татьяна.
— Наши утюги жгут! — обличительно сказала жена. — К ним прилипают ткани! И гладить нужно через тряпочку — ужас!
Напротив Татьяны стояла женщина, торгующая чайниками.
— Мужу аванс выдали чайниками, — объясняла она покупателям.
— А моему молотками! — отозвалась другая торговка. В руках она держала веером три молотка.
«Хорошо, что Лёша не устроился на завод шарикоподшипников или «Серп и молот», — порадовалась Татьяна.
К вечеру она продала два утюга.
«Если я каждый день буду продавать по два утюга… — подсчитывала Татьяна. — Их двадцать — это десять дней… Десять дней мучений… А потом ещё будет зарплата!»
Домой Татьяна возвращалась поздно — голодная и злая. Осенние дни заметно убавились, на город надвигались сумерки. Проходя через скверик, Татьяна увидела на парковой скамейке одиноко сидящего молодого мужчину с кейсом. Мужчина мечтательно уставился в пространство и блуждал улыбкой.
«Холостяк, что ли? — подумала Татьяна. — Может, ему утюг предложить?»
Она вскинула на плечах мешок и двинулась к мужчине.
— Вам утюг не нужен? — устало спросила она его.
Мелкий банковский служащий Костя Перепёлкин отработал сегодня свой первый день на новом рабочем месте. Мало того, что его одного взяли из нескольких претендентов на вакансию, но ещё прямо сказали о возможности карьеры с его данными. О, перед ним открываются такие возможности! У него впереди жизнь, полная успехов и бьющего через край счастья! И за соседним столом сидит такая хорошенькая Юлечка… Как она ему улыбалась на его удачные остроты!
Предавшись сладким грёзам, Костя не заметил, как перед ним возникла крепкая женская фигура с мешком за плечами. От неожиданности Костя не на шутку струхнул. Он инстинктивно поджал ноги и вцепился в кейс.
«Бить будет или просто ограбит?» — пронеслось в его голове.
— Вам утюг не нужен? — грозно спросила тётка с мешком.
— Что?! — заорал Костя от страха.
— Утюг, спрашиваю, не нужен? — ещё грознее надвинулась на него тётка.
«Убьёт! — догадался Костя. — Утюгом и убьёт!»
— Нет! — Но тут же подумал, что быть может это наркоманка, а им безопаснее дать денег. И он опять заорал: — То есть да! Сколько?
— Пятёрка, — сказала тётка.
Костя дрожащими руками достал бумажник, вынул оттуда первую попавшуюся купюру и сунул тётке с мешком. Пока тётка рассматривала купюру, Костя вскочил и бросился наутёк.
— Эй, а утюг-то? — крикнула ему вдогонку тётка.
Но покупателя и след простыл.
Татьяна рассмотрела купюру — это была десятка, недоумённо посмотрела вслед чокнутому молодому человеку и подумала:
«Может, мне по ночам ходить утюги продавать?»
Софокл жарит пельмени, а Чубайс занимается приватизацией
В одно воскресное утро жильцы коммунальной квартиры № 51 намертво задраились по своим комнатам, опасаясь выйти в коридор или — о ужас! — на кухню, потому что Софокл в очередной раз жарил пельмени, найденные им в помойке.
