Наина Иосифовна повернулась и тихо пошла к выходу.
«Обирать этих несчастных… Да ещё набегаешься за всякими справками».
В конце концов она может вязать и продавать носки. Близится осень, холода, их будут брать. Родным ничего не говорить. Лёша найдёт работу, будет получать зарплату, а им с Борисом выплатят же когда-нибудь пенсии!
К вечеру Борис Николаевич вернулся сияющий и выложил на кухонный стол перед женой и дочерью три подлещика, два карпа и несколько уклеек. Свой улов отдал ему и Софокл.
— Из голов можно сварить уху, а тушки поджарить, — предложила Наина Иосифовна, собираясь ввести строгую экономию во всём.
За ужином у всех настроение было подавленное, за исключением Бориса Николаевича и Глебушки. Борис Николаевич был горд тем, что снова в состоянии кормить семью, а Глебушка веселился от того, что был весел дед.
И гол, и бос…
Борис Абрамович Бесовский перебирал голыми ногами. По ним струилась вода, стекала на подстеленный под ноги целлофановый пакет (хоть Борис Абрамович и драил ванну порошком и хлоркой перед тем, как залезть в неё, но становиться босиком всё же побрезговал) и по почерневшей, местами проржавленной коммунальной ванне сливалась в разбитый сток.
«Пора голубых ванн и финской сантехники миновала», — с грустью думал Борис Абрамович.
Обычно Борис Абрамович любил предаваться размышлениям, лёжа в горячей воде с ароматными пенками. У него была шикарная ванна в прежней квартире (о благословенные времена Ёлкина!) в виде большой треугольной ракушки, в которой поддерживалась постоянная температура воды. По голубому фону ванна была разрисована золотыми рыбками, и когда Борис Абрамович шевелился, создавалось впечатление, что рыбки живые, и того и гляди запутаются в густой поросли, покрываюшей тело, будто водоросли затонувшую корягу.
Теперь, видимо, ему придётся размышлять стоя.
Наверное, его несчастья заключаются в том, что он слишком законопослушный. Большинство его коллег (если можно так выразиться) плевали на все эти идиотские постановления коммунистов. Кто-то забаррикадировался в своих домах и до сих пор отстреливается, если к ним приближаются милицейские наряды. Кто-то просто исчез вместе с семьёй. Кто-то бросился сотрудничать с новой властью. Вон Ёсик Кобзон возобновил свою певческую деятельность и ездит по рыболовецким совхозам и животноводческим фермам с программой «Зюзюкин такой молодой и юный опять впереди!» Зато остался жить в своей квартире.
Он тоже ещё многое может. Он поднимется. Его лишили всего его состояния, его недвижимости, ценных бумаг. Но лишить его комбинаторского ума, бешеной энергии, чутья и его способностей не под силу никому. Он обязательно что-нибудь придумает. Он может не спать сутками и должен постоянно находиться в движении. Его мозг не терпит простоя. Ему, Борису Абрамовичу — Великому Комбинатору, не важен результат, ему важен процесс. Без проблем и конфликтов ему скучно. Именно в процессе для него смысл жизни. Он купается в нем, как в голубой ванне с золотыми рыбками. В достижении своих целей он изобретателен и нагл. Он может продать то, что ему не принадлежит; его называли «мастером на все трюки», символом порочности времени. Впрочем, как только его не называли. Но ему все равно. У него свои нравственные принципы. Нравственность нынче не тот товар, на котором можно заработать. Он нравственен перед собой и своей семьёй. Всё остальное его не интересует.
У него остались связи, партнёры по бизнесу. А это тоже состояние. У русских есть хорошая поговорка: не имей сто долл…, то есть рублей, а имей сто друзей. А он, чёрт побери, любит Россию! Да, он полюбил эту страну, этих людей, хотя никогда ни того, ни другого не понимал. И сейчас не понимает. Он не понимает, как мог этот народ, сражавшийся на баррикадах за демократию, снова выбрать коммунистов? Он не понимает, что коммунисты, которые «теперь не те», будут делать со свалившейся на них властью? Такое впечатление, что они сами перепуганы результатами выборов. Зюзюкин не тот парень, чтобы рулить этой страной. Одно дело — выдвигать свою кандидатуру на выборы, и другое — быть у руля. Кишка тонка, не осилит. Ему лучше находиться в оппозиции: для него это положение более выигрышное.
В своё время он, Борис Абрамович, предлагал Зюзюкина на пост премьер-министра, чем его и купил. (Несмотря на то, что оба знали, что этот пост в то время был прочно занят.) Быть может, благодаря тому своему давнему предложению, он не сидит сейчас в «Матросской тишине», а имеет хотя бы относительную свободу.
Конечно, нужно было валить отсюда еще до выборов. Или сразу, как только стали известны их результаты. Дела задержали. В следующий раз — если будет этот следующий раз — он будет умнее.
Интересно, в какую коммуналку поселили Гусинского? Падают ли ему тараканы в суп во время обеда? Долго ли стоит в очереди, чтобы утром справить малую нужду? Как часто его жена моет полы в местах общего пользования? И вообще, какие у него планы на будущее?
Выйдя из ванны, Борис Абрамович привычно пошарил глазами, ища своё изображение во всю зеркальную стену, которая была у него в прежней ванной комнате. Когда-то он вот так, выходя из голубой ванны с рыбками, довольно рассматривал себя в зеркале: он себе нравился.
Однажды ему рассказали анекдот о нём:
«Борис Абрамович Бесовский, выйдя из ванны, довольно осмотрел себя в зеркале, усмехнулся и изрёк:
— И гол — и босс!»
Анекдот ему тоже очень понравился (Борису Абрамовичу вообще нравилось всё, что касалось его персоны). После этого анекдота всякий раз, выходя из ванны, он рассматривал себя в зеркале и, усмехаясь, произносил вслух:
— И гол — и босс.
И довольно хохотал, растираясь махровой простынёй, а потом облачаясь в махровый халат.
Теперь, выйдя из ванны и пытаясь заглянуть в крохотное разбитое зеркальце над умывальником, Борис Абрамович с грустью подумал, что теперь он то же самое — но с одним «с»: «И гол, и бос». Совсем бос. И совсем гол.
Вдруг дверь ванной содрогнулась от ударов, и пропитый голос зло рявкнул:
(вообще-то голос рявкнул совершенно нелитературно, но в переводе на общедоступный язык это прозвучало бы примерно так):
— Долго ты там, лицо еврейской национальности, будешь намывать свои обрезанные гениталии?
Борис Абрамович вздрогнул от неожиданности и подумал:
«Сколько здесь комнат — восемь, кажется? Перестрелять всех к чёртовой матери и сделать евроремонт».
Гениальная идея Раисы Максимовны
Однажды Раиса Максимовна вернулась из походов по магазинам, вопреки обыкновению, в приподнятом настроении.
— Захарик, ты никак что-то вкусное достала сегодня, — догадался Михаил Сергеевич, читавший лёжа на диване газету. — Наверное, нас опять ожидает королевский обед, я так понимаю.
— Ми! Королевские обеды нас теперь будут ожидать каждый день! — торжественно объявила Раиса Максимовна.
— Захарик! — Михаил Сергеевич отложил газету. — Нас прикрепили к бесплатной кремлёвской столовой?! — Он проглотил набежавшую слюну.
— До этого дело, правда, пока не дошло… Но питаться теперь, я думаю, мы будем не хуже, — интригующе проговорила Раиса Максимовна.
— Захарик, ты узнала, что один наш западный счёт не обнаружили?! — страшным шёпотом спросил Михаил Сергеевич.
— Ах, Ми, — простонала Раиса Максимовна, — я тебя умоляю: не сыпь соль на рану. Вспоминать об этом невыносимо.
— Не томи, Захарик, выкладывай, что ты там придумала, — устал догадываться Михаил Сергеевич. — Ты же у меня генератор идей.
— И все гениальные, заметь, — уточнила Раиса Максимовна. И вздохнула: — Если бы ещё они выполнялись как следует! — она многозначительно посмотрела на мужа. — Если бы у тебя были толковые министры… В августе девяносто первого…
— Ну, Захарик… — Михаил Сергеевич поморщился: теперь соль на рану сыпанула ему супруга. — Если бы не… наш сосед, — Гробачёв понизил голос и показал глазами на стену, — я думаю, мы жили бы по-другому. Мы оба его недооценили, согласись.
— Мы недооценили наш народ! — патетично воскликнула мадам Гробачёва. — Так вот, Ми, о народе. В этом и заключается моя идея. Ми, мы с тобой пойдём в народ!
Михаил Сергеевич поднялся и сел на диване.
— Захарик, ты предлагаешь, чтобы я снова стал работать комбайнёром, как когда-то в Ставрополе?!
— Упаси Боже, Ми! — испуганно воскликнула Раиса Максимовна. — Мы с тобой своё отпахали.
— Тогда не понял.
— Ми! — снова торжественно провозгласила Раиса Максимовна. — Мы пойдём в народ просить милостыню!
— Ты хочешь предложить нам пойти побираться? — оторопело спросил Михаил Сергеевич.
— Зачем же так уничижительно? — Раиса Максимовна подсела к мужу на диван и стала выкладывать свой очередной план выхода из тяжёлого положения. — Я сегодня, пройдя по магазинам и, разумеется, ничего кроме капусты и моркови не купив, решила немного прогуляться. В одном подземном переходе я увидела молодого человека в камуфляжной форме. Он был без ноги и сидел в инвалидной коляске. На его коленях лежал чёрный берет для милостыни. Я обратила внимание, что ему очень хорошо подают. Я думала, ну мелочь какую-нибудь, на хлеб. Ничего подобного! Я подошла ближе и заглянула в берет: там были рубли, трёшки и даже пятёрки! Он выгреб содержимое берета в карман и в него снова посыпались деньги. Я простояла целый час, и за это время он несколько раз выгребал деньги из берета. Я подошла к нему, назвалась представительницей благотворительного фонда, и мы разговорились. Я предложила ему помощь, работу в нашем фонде. А он — вообрази себе! — засмеялся так цинично и говорит: «Зачем мне работать, если здесь я имею в день больше, чем заработал бы на каком-нибудь предприятии». Видимо, успех и лёгкие деньги вскружили ему голову, он разоткровенничался и признался, что совсем не воевал, а ногу потерял, строя коттедж у какого-то нового русского: придавило плитой. Тот его, конечно, вышвырнул на улицу ни с чем. А камуфляжная форма — имидж. Так больше подают.
