— Помоечная ты душа, Софка, — прикрыв нос пиджаком, на кухню вошёл Вовчик Железо.
— А чё, я ж не ворую, — защищался Софокл.
— Лучше воруй, да живи по-человечески! От тебя ж помойкой за версту несёт. Вонь на всю квартиру развёл.
— Ничё, я счас, быстро!
Наконец Софка унёс в комнату своё ароматное жаркое, и жильцы с опаской стали выползать из своих комнат, как после газовой атаки. Раиса Максимовна сделала себе и Михаилу Сергеевичу марлевые повязки.
— Неужели он это будет есть?! — с ужасом спросила она соседей через повязку.
— У него внутри всё проспиртовано, ни одна зараза не пристанет, — хмыкнул Вовчик Железо. — Перед едой ещё хряпнет.
— Какая антисанитария! — Раиса Максимовна закатила глаза над повязкой.
— Опять у меня Чубайс проклятый сосиски спёр! — раздался вдруг вопль Серёгиной.
Тут все обратили внимание на кота, который, воспользовавшись отсутствием на кухне народа, доедал в углу сосиску, ловко выдавливая её лапой из целлофана.
— Он их приватизировал! — заржал Вовчик Железо.
— У, ворюга рыжий! — погрозила Чубе кулаком Серёгина. — Когда подавишься уже, прорва? Чем я своих охломонов кормить буду?
— А зачем же вы, милочка, держите продукты на окне? — спросила из-под повязки Раиса Максимовна. — Нужно в холодильнике.
— Чего? — не поняла её Серёгина.
Раисе Максимовне пришлось повторить вопрос.
— А на какие шиши я его ремонтировать буду? — спросила Серёгина. — Уж год как сломался.
— Нужно же что-нибудь делать. Так жить нельзя! — заключила Раиса Максимовна, выкладывая на стол яйца и ветчину, принесённые из своего холодильника.
— Чего она там гудит? — обратилась Серёгина к Харите Игнатьевне, опять не расслышав Раису Максимовну.
— Говорит, что мы плохо живём, — пояснила мадам. — Говорит, нужно жить, как они с Михаилом Сергеевичем.
— Купил бы вола, да глядь — попа гола! — обозлилась Серёгина. — Угонишься за вами, как же!
— Ведь вы ещё довольно молодая женщина… простите, забыла ваше имя-отчество, — снова обратилась Раиса Максимовна к Серёгиной. — Вполне могли бы выйти замуж.
— Что? — опять переспросила Серёгина. — Да снимите вы свой намордник!
Раиса Максимовна, глубоко оскорблённая таким хамством, замолчала и занялась приготовлением завтрака супругу.
— Это где же вы, Раиса Максимовна, позвольте полюбопытствовать, всё время импортную ветчину в банках достаёте? — поинтересовалась Харита Игнатьевна, кося взглядом в сковородку Гробачёвых.
Раиса Максимовна, не ожидая, что ей придётся отчитываться за свои продукты перед соседями, растерялась.
— М… м… По случаю достала. Зашла в маг… в лавку, а там как раз ветчину выбросили, представляете?
— Давка была, небось? — сочувственно спросила Харита Игнатьевна.
— Да уж, пришлось постоять.
— И в вашем помойном ведре импортные упаковки валяются, — подозрительно заметила Серёгина. — Вчера банку из-под оливок видела.
— Это где же вы, Раиса Максимовна, такую лавку надыбали, что как ни прийдёте, вам импортный товар выбрасывают? — поинтересовалась Харита Игнатьевна. — Может, адресочек подскажете?
Раиса Максимовна испугано стрельнула глазами на восседающего у своего стола Вовчика Железо. Тот ковырял в зубах спичкой и был, казалось, ко всему безучастен. На самом деле по своей закоренелой привычке он всё сёк. Малейшие детали. И вопросы-ответы этих вобл сёк, и как Гробачиха глазами стреляет.
«Тэ-эк… очень интересно… Откуда это у простого советского пенсионера импортные продукты водятся? — разгрызая мощными челюстями ароматную спичку, размышлял он. — Это дело нужно проследить…»
А Раиса Максимовна, оскорбившись пуще прежнего, сосредоточилась на заливке яйцами обжаренных кусочков ветчины.
«Вот стервозные бабёнки, привязались, — думала она. — Нужно будет в комнате электроплитку поставить, там готовить. И как это упаковки от продуктов очутились в кухонном ведре? Наверное, Ми подвёл: он бывает таким рассеянным».
Выходя из кухни с шипящей сковородкой, Раиса Максимовна столкнулась с Наиной Иосифовной в переднике, идущей готовить завтрак для своей семьи.
— Здравствуйте, Наина Иосифовна, — промычала ей из-за повязки Раиса Максимовна.
Наина Иосифовна не поняла, но догадалась, что с ней, наверное, здороваются, и вежливо ответила.
«Всё-таки передник госпоже Ёлкиной идёт гораздо больше, чем драгоценности», — с иронией подумала Раиса Максимовна.
Ну какая Наина первая леди? Настоящей первой леди была только она, госпожа Гробачёва. И не скоро ещё будет у нас первая леди, равная ей. О, она просто рождена, чтобы быть первой. Во всём первой!
— А почему Раиса Максимовна в повязке, она не заболела? — обеспокоено спросила Наина Иосифовна у соседей.
— Заразиться боится, — поджав губы, объяснила Серёгина. — От нас микробы летят.
— Гы-гы-гы! — заржал Вовчик Железо, сверкая фиксой при кухонной лампочке.
Он любил иногда сидеть на кухне среди женщин, готовящих еду. Он восседал на своём высоком деревянном табурете, опершись о крашеную стену и посасывая спичку. Среди женщин он расслаблялся, чувствуя себя царьком. Он видел, как они косились на него от своих кастрюль и начинали говорить тише. Он любил, чтобы его боялись. Как боялась тихая его подружка Нинка, исправно и тихо его обслуживающая. Она тихо впорхала на кухню, не поднимая блеклых глаз, торопливо готовила что-нибудь и тихо уносила в комнату. Тихо юркала в ванную поздней ночью и бесшумно стирала его пожитки. Никто никогда не видел, чтобы она проходила в туалет или ванную днём. Так же тихо, не пикнув, она ублажала своего рычащего и сопящего кавалера. И, счастливая, растворясь в коммунальном коридоре, возвращалась домой — тоже в коммуналку, где жила с больной матерью в одной комнате, заставленной фикусами в огромных эмалированных кастрюлях.
Однажды Вовчик, видя, как его подружка откровенно трясётся перед ним, прижал её к шкафу и догадался:
— Боишься меня, Нинк?
Та испуганно и согласно кивнула.
— Это хорошо, — удовлетворённо сказал Вовчик и загоготал.
— Утром сообщение в «Новостях» было: в Китае землетрясение, — с сочувствием сказала Наина Иосифовна. — Очень много жертв и разрушений.
— Где, в Китае? — переспросил Вовчик Железо. — А, китайцев не жалко: их и так много.
— Как вы можете так говорить? — возмутилась Наина Иосифовна. — Они ведь тоже люди.
— Кто?! Китайцы?! — искренне удивился Вовчик.
Тут на кухню вошли возбуждённые и обеспокоенные сёстры.
— «Маяк» передал: в Тель-Авиве при посадке потерпел крушение самолёт! — с сильным чувством сообщила Ирина.
— Все пассажиры и экипаж погибли, — трагическим голосом возвестила Ольга. — Сто семьдесят шесть человек! Были дети!
— Это в Израиле, что ли? Так там евреи, — сообразил Вовчик и широко зевнул: — Жидов не жалко.
— Вы чудовищное животное! Вам не место на этой земле! — патетично воскликнула Ирина. — Вы недостойны носить гордое имя — «человек»!
— Уйдём, Ирина! — взяла сестру за руку Ольга. — Ты же видишь, нас здесь никто не понимает. Им недоступны возвышенные чувства! Им недоступна духовность!
Сёстры презрительно и надменно окинули всех взглядом и удалились, так и не вскипятив чайник.
— Они у нас духовные, футы-нуты, — едко произнесла Харита Игнатьевна и, пользуясь отсутствием Раисы Максимовны, закурила. — Мы их недостойны.
— А на прошлой неделе пароход возле Одессы затонул, — продолжила Ниловна информационный выпуск. — Погибло то ли восемьдесят, то ли сто.
— Возле Одессы? Так это ж хохлы, — вычислил Вовчик. — Хохлов не жалко: они у нас Крым оттяпали.
— Ничего, у турок Крым отвоевали, и у хохлов отвоюем, — оптимистично заверила Харита Игнатьевна.
— Владимир, а вам хоть кого-нибудь бывает жалко? — не выдержала Наина Иосифовна.
Вовчик чуть не проглотил спичку и удивлённо посмотрел на Наину Иосифовну. Его давно никто не называл Владимиром. Разве что в далёком-предалёком детстве. Даже тихая Нинка, тихо шелестя, звала его Вальдемаром. Для него сам вопрос, и его полное настоящее имя были так непривычны, что впервые за многие годы он не нашел, что ответить.
— Чего на свете творится-то, ба-атюшки, — всплеснула руками Ниловна. — Ну да, ведь год стоит двухтысячный! Конец света! И в Библии написано: в двухтысячном году будет конец света. Всё, пожили, и хватит!
— Это ты, Ниловна, пожила, и хватит, — прервала её Серёгина. — А наши дети? Типун тебе на язык!
Женщины выжидательно посмотрели на Вовчика, будто от него зависело, быть концу света, или нет.
— Конца света не будет, — авторитетно заверил он, успокаивая свой сераль.
Женщины облегчённо вздохнули.
— Пока я жив! — добавил Вовчик, и мощно загоготал, довольный собственным остроумием.
