— Это пустяки, — сказал он, помахивая веером. — Прошу сесть поудобнее.
Оба джентльмена уселись, скрестив ноги, для утренней конфиденциальной беседы.
— Цветы вишен, — начал Ито, указывая рукой в сторону сада, — как быстро они осыпаются, увы!
— Поистине, человеческая жизнь подобна им, — согласился мистер Фудзинами. — Но что следует думать о вчерашних гостях?
— Ma! Несомненно, сенсеи[23], невозможно не признать Асако-сан красавицей.
— Ито Кун, — сказал его родственник в тоне мягкого упрека, — неблагоразумно думать постоянно о женских взорах. Этот иностранец, что сказать о нем?
— Что до иностранца, он кажется почтенным и бравым, — отвечал собеседник, — но можно бояться, что это несчастье для дома Фудзинами.
— Иметь сына, который — не сын, — сказал глава семьи, вздыхая.
— Домо! Это ужасно! — был ответ. — Кроме того, как выразился сенсеи вчера так красноречиво, мало цветов на старом дереве.
Чтобы помочь своим мыслям, мистер Фудзинами вынул ящик, в котором находилась тонкая бамбуковая трубка, называемая по-японски «кисеру», с металлической чашечкой, размером и формой походившей на желудь. Он положил в эту чашечку щепотку табака, напоминающего по виду жесткие коричневые волосы. Он зажег ее тлеющим угольком из жаровни. Сделал три затяжки, выпуская дым медленно изо рта густыми серыми клубами. Затем тремя резкими ударами о деревянный край жаровни выбросил из трубки тлеющий комочек табака. Исполнив ритуал, он опять вложил трубку в ее ножны из старой парчи.
Адвокат перевел дыхание и склонил голову.
— В семейных делах, — сказал он, — трудно человеку со стороны советовать главе семьи. Но в эту ночь я видел сон. Я видел, что англичанин был отослан назад в Англию и что Асако-сан со всеми ее деньгами опять в семье Фудзинами. Конечно, глупый сон, но хорошая мысль, я думаю.
Мистер Фудзинами размышлял, наклонив голову и закрыв глаза.
— Ито Кун, — сказал он наконец, — вы в самом деле великий изобретатель. Каждый месяц вы делаете сотню изобретений. Девяносто из них неосуществимы, восемь неумны, но парочка — мастерские вещи.
— А это? — спросил Ито.
— Я думаю, это неосуществимо, — сказал его патрон, — но это стоит попробовать. Было бы, без сомнения, очень выгодно отделаться от иностранца. Он большая помеха и может стать даже опасным. К тому же в семье Фудзинами мало детей. Где нет сыновей — там желательны даже и дочери. Если бы у нас была эта Асако, мы могли бы выдать ее замуж за человека влиятельного. Она очень красива, богата и говорит на иностранных языках. Это было бы нетрудно. Ну а теперь, как обстоят дела с Осакой?
— Я слышал сегодня утром от моего приятеля, что есть хорошие новости. Губернатор позволит открыть новый увеселительный квартал в Тобита, если согласится министр.
— Это-то пустяки. Министр всегда нас поддерживает. Кроме того, разве я не внес пятидесяти тысяч иен в фонды Сейюкай? — сказал мистер Фудзинами, называя политическую партию, располагающую большинством в парламенте.
— Да, но надо действовать быстро, потому что оппозиция организуется. Во-первых, Армия спасения и миссионеры. Затем и наши японцы, японцы, которые кричат, что система официально разрешенной проституции неприлична в цивилизованной стране и что это позор для Японии. И еще, скоро будут перемены в политике и смена министров.
— Тогда мы начнем все сызнова; дадим пятьдесят тысяч иен и другой стороне.
— Стоит ли? — Мой отец говорит, что Осака — золотое дно Японии.
— Сколько ни платить, все равно стоит.
— Да, но мистер Фудзинами Генносуке устарел, и времена переменились.
Хозяин засмеялся.
— Времена меняются, — сказал он, — но мужчины и женщины не меняются никогда.
— Несомненно, — настаивал Ито, — богатые и знатные люди перестали посещать «юкваки»[24]. Мой друг, Сузуки, видел начальника столичной полиции. Он говорит, что не сможет разрешить празднества на следующий год. Говорит также, что скоро будет запрещено выставлять женщин в витринах. Во всех домах будет фотографическая система. Это все признаки перемен. Следовательно, Фудзинами не должны вкладывать новые капиталы в юкваки.
— Но мужчины остаются мужчинами и всегда нуждаются в прачечных для их душ. — Мистер Фудзинами воспользовался фразой, которая в Японии служит обычным извинением для тех, кто посещает подобные заведения.
— Это правда, сенсеи, — сказал советчик, — но наша Япония должна подделываться к западной цивилизации. Это то, что называется прогрессом. При западной цивилизации люди становятся лицемернее. Иностранцы говорят, что Йошивара — позор; а в их городах бесстыдные женщины ходят по лучшим улицам и предлагают себя сами мужчинам совсем открыто. Эти добродетельные иностранцы хуже нас. Я сам видел. Они говорят: у нас нет Йошивары, значит, мы хороши. Притворяются, что не видят, все равно как гейша, подсматривающая из-за веера. И мы, японцы, делаемся лицемерными, потому что это необходимый закон цивилизации. Два меча у самураев исчезли; но честь, ненависть и месть не исчезнут никогда. Что потеряют ойран, выиграют гейши. Поэтому на месте Фудзинами-сан я откупил бы гейш, а пожалуй, и инбаи[25].
— Но это уж грязное дело, — возразил магнат Йошивары.
— Можно тайно; ваше имя не будет произнесено.
— И это слишком распыляется, слишком дезорганизованно, невозможно будет контролировать.
— Не думаю, чтоб было уж так трудно. Можно образовать гейша-трест.
— Но ведь даже у всех Фудзинами не хватит денег.
— Я гарантирую, что в течение месяца найду подходящих людей с капиталом, опытом и влиянием.
— Но тогда дело будет в руках не одних Фудзинами.
— Что ж, по-американски товарищество нечто более крупное. Только в Японии довольствуются маленькими делами. В самом деле, мы, японцы, очень маленький народ.
— В Америке, может быть, больше доверия, — сказал Фудзинами, — но в Японии мы говорим: берегись друзей, если они тебе не родственники. В Асакусе есть, вы знаете, храм Инари Даймиодзин. Говорят, что человек, молящийся в этом храме, завладеет богатством своего друга. Боюсь, что очень многие японцы ходят молиться в этот храм, по крайней мере по ночам.
С этими словами мистер Фудзинами взялся за газеты, показывая этим, что аудиенция окончена; и мистер Ито после целого ряда поклонов удалился.
Как только он скрылся из виду, мистер Фудзинами Гентаро отобрал из кучки, лежащей перед ним, несколько писем и газет. Взяв их с собой, он вышел из кабинета и направился по дорожке, вымощенной широкими плоскими камнями, через сад к вишневой заросли. Здесь дорожка внезапно исчезла под покровом осыпавшихся листков. На обнаженных черных ветках кое-где еще виднелись один-два упрямых цветка, похожих на бабочек, пострадавших от непогоды. За зеленой зарослью, на маленьком холме, купался в лучах солнца светлый, недавно выстроенный японский домик, похожий на кроличью будку. Это был «инкио» — «жилище тени», или «вдовий дом». Здесь жили мистер Фудзинами-старший и его жена — результат четвертого брачного эксперимента.
Старый джентльмен сидел на корточках на балконе угловой комнаты, откуда был лучший вид на вишневую рощу. Казалось, что его самого только что распаковали и вынули из ящика, столько было набросано возле него бумаги, то белой, то исписанной китайскими письменами. Он выводил буквы с помощью толстой кисточки для рисования и так погрузился в свое занятие, что не заметил приближения сына. Его беспокойная челюсть все еще жевала без перерыва.
— О хайо госаймас!
— Таро, йо! О хайо! — воскликнул старый джентльмен, называя сына уменьшительным детским именем и опуская в своей речи все почетные обращения. Он всегда притворялся удивленным визитом, хотя он повторялся ежедневно уже много лет.
— Падают и гибнут цветы вишен, — сказал младший. — Ах, человеческая жизнь, как коротка она!
— Да, еще раз видел я цветы, — сказал мистер Фудзинами Генносуке, кивая и принимая на свой счет замечание сына, сделанное в общей форме. Он отложил в сторону кисточку, очень интересуясь, что скажет Гентаро о вчерашнем пире и почетных гостях.
— Отец опять занимался каллиграфией?
Манией старика было красивое письмо, как у его сына — литература. Среди японцев это считается занятием, подходящим для людей его возраста.
— Моя рука потеряла гибкость. Не могу писать как прежде. Всегда так. У молодых есть силы, но нет знания; у старых есть знания, но нет сил.
В действительности мистер Генносуке был в высшей степени удовлетворен своей каллиграфической работой и ожидал комплиментов.
— Но это, это великолепно написано. Это достойно Кобо Дайши! — сказал младший, называя имя известного ученого священника средних веков. Он рассматривал листок, на котором были в вертикальном порядке начертаны четыре знака. Они означали: «Из глубины покоя я наблюдаю мир».
