— Ах, черт! — воскликнул тогда Можайский. — Об этом я как-то не подумал!
— Да ты вообще далеко не всегда даешь себе труд подумать! — Чулицкий, как повелось, не упустил случая съязвить.
Можайский отмахнулся.
— Да, — подтвердил Митрофан Андреевич, — околоточный оказался человеком сердобольным и поведал обо всем Анастасии. Он давно уже знал ее как рассудительную и добропорядочную домохозяйку, на руках которой находились не только повседневные хлопоты, но и странная — то ли от Бога, а то ли и от кого-то иного — сестра!
Анастасия пришла в замешательство. Она сразу сообразила, что именно не давало покоя Клавдии, но не могла решить: рассказывать ей правду или нет. В конце концов, она решила не открываться: уж очень ненадежным человеком казалась ей Клавдия, а дела пошли такие, что от них за версту попахивало самой настоящей уголовщиной!
— Кстати! — Чулицкий. — А с ней-то, с Анастасией этой, что мы будем делать? Выходит, все ее современное имущество — плод преступной деятельности брата и Кальберга! Не можем же мы это оставить совсем без последствий?
Вопрос Михаила Фроловича вызвал довольно бурное обсуждение, но я его, с вашего, читатель, позволения опущу: к делу оно не имеет никакого отношения, да и решено ничего практически не было. Мнения спорщиков разошлись настолько кардинально, что едва не дошло до крупной ссоры. В итоге вопрос оставили «на повестке», а именно — отложили до лучших времен, то есть до тех времен, когда закончено будет с основными моментами.
Итак, минут пятнадцать в моей гостиной полыхала бурная дискуссия, и уже потом, когда накал страстей поутих, Митрофан Андреевич получил возможность продолжить. Это он и сделал незамедлительно:
— А вот в третий раз, господа, Клавдии повезло. Но, вероятно, только потому, что ей не пришлось заниматься непосредственно слежкой. Обстоятельства повернулись к ней лицом: она случайно подслушала, как сестра говорила по телефону:
«На Невском? Хорошо. Завтра в десять».
И поэтому, когда Анастасия наутро засобиралась из дому, она особенно торопиться не стала. Позволив сестре спокойно уйти, оделась для выхода, вышла во двор, мило поболтала с опять приметившим ее дворником, перешла на улицу, взяла извозчика, назвала точный адрес и — наверное, где-то через полчаса после Анастасии — подъехала к дому, в котором помещалась контора «Неопалимой Пальмиры». Там она — все так же спокойно и не спеша — расплатилась и, предоставленная самой себе, направилась к парадному.
Дверь в парадное не запиралась: Клавдия без помех вошла. Поднялась по лестнице на этаж. Толкнула дверь в контору и… она сама не знала, насколько ей повезло: эта дверь тоже оказалась незапертой!
Едва очутившись внутри, она услышала голоса: разговаривали двое — Кальберг и Анастасия.
Клавдия, быстро убедившись в том, что никого больше в конторе не было, подкралась к той комнате, где своими делами занимались ее сестра и барон, и начала внимательно слушать.
«С этим, Анастасия Маркеловна, — говорил Кальберг, — покончено. Теперь нам нужно решить, как быть с официальной частью. Вы подумали над моим предложением?»
«Да, — ответила Анастасия, — и не могу сказать, что оно мне нравится!»
«Помилуйте! — в голосе барона появились нотки удивления. — Что же вас не устраивает?»
«Семь тысяч…» — начала было отвечать Анастасия, но барон ее перебил.
«Только, Анастасия Маркеловна, не говорите, что вам жаль этих денег!»
Послышался смешок:
«Жаль, конечно, — голос Анастасии. — Но не в этом дело!»
«В чем же тогда?»
«Если я их отдам, люди начнут задавать вопросы».
«Наоборот! — Кальберг заговорил с пылом несомненной убежденности в собственной правоте. — Наоборот: вопросы исчезнут сами собой. Людям нравятся трагические жесты и… трагические жертвы!»
«Вы не поняли, — тут же возразила Анастасия. — Возможно, людям понравится эта… гм… жертва, но что я стану отвечать, если меня спросят, на какие средства я существую?»
«Ах, вот вы о чем!»
«Разумеется!»
Голоса стихли, но зато послышались мерные шаги. Видеть этого Клавдия не могла, но это Кальберг начал расхаживать по кабинету: туда — сюда, туда — сюда…
«Ну что же! — вновь зазвучал его голос. — Определенный — и здравый при этом — смысл в вашем сомнении есть…»
«Какая неожиданность!» — Анастасия пошутила, но прозвучала шутка весьма саркастически.
«Да, — продолжил Кальберг, не обратив на шутку и заключавшийся ней сарказм никакого внимания, — смысл имеется. Но вы упускаете из виду вот что…»
Клавдия услышала металлическое позвякивание и от неожиданности — а также от испуга — высунула голову из-за дверного стояка и заглянула в комнату.
Кальберг стоял спиной к двери — подле внушительных размеров сейфа, наклонившись прямо в него и что-то в нем перебирая. Анастасия сидела на стуле: боком к двери и глядя на занятого манипуляциями барона.
Успокоившись на это счет, Клавдия быстро исчезла из дверного проема и вновь притаилась невидимо для сестры и Кальберга.
«Вот что вы упускаете из виду… — снова зазвучал голос барона. — Ознакомьтесь, прошу вас!»
Зашелестела бумага: Анастасия, читая, перебирала листы документа.
«Как интересно!» — наконец, воскликнула она.
«Вот именно! — подтвердил барон. — Ну что: теперь вы согласны?»
«Пожалуй, да… теперь согласна!»
«Тогда подпишите… — пауза. — Здесь и… здесь!»
Скрипа пера не было: вместо него раздался мягкий щелчок колпачка игловской ручки[69].
«Готово!»
«Поздравляю, Анастасия Маркеловна! Только что вы пожертвовали семь тысяч в эмеритальную кассу пожарной службы!»
Эти слова, произнесенные Кальбергом торжественно и одновременно немного насмешливо, произвели на бедную Клавдию страшное впечатление. Она, не помня себя, выскочила из-за двери — бледная лицом, с подергивающимися губами — и, к великому изумлению барона и Анастасии, предстала перед заговорщиками.
«Семь тысяч!» — после немой паузы закричала Клавдия. — «Семь тысяч!»
Кальберг и Анастасия смотрели на нее ошарашено и даже — от потрясения — не двинувшись с места.
«Это те самые семь тысяч, которые нам оставил Василий?»
Анастасия молча, как будто во сне или против воли, кивнула.
Клавдия подбежала к столу и схватила листок бумаги: подпись на нем еще не просохла.
«Как ты могла? Как могла? На что же я буду жить?!»
Анастасия вскочила со стула.
Клавдия, по-прежнему удерживая листок, попятилась.
«Стой!» — всплеснула руками Анастасия.
Клавдия ринулась к выходу.
«Остановись же!»
«Держите ее!»
Кальберг тоже сбросил с себя оцепенение. Оба они — он и Анастасия — бросились за убегавшей Клавдией.
Так они выскочили из конторы, сбежали — по пятам друг друга — по лестнице, вынырнули из здания прямо на Невский проспект и…
— Что?
— Что?
Митрофан Андреевич сглотнул:
— Поначалу они бежали сторонясь основной проезжей части[70]: в сторону Грибоедова[71] и Мойки. Но на перекрестке с Михайловской улицей Клавдия, обегая зачем-то столпившихся людей, неосторожно приняла вбок и тут же угодила под летевший экипаж. Сделать было ничего нельзя: ударом несчастную отбросило на рельсы[72], а там, как назло, проходила конка. Остановить вагон не удалось. Клавдию затащило под него и проволокло до самой думской башни[73]!
— Кошмар!
— Да уж… — Митрофан Андреевич поморщился. — Со слов Анастасии, картина, представшая их взорам после того, как вагон все же остановился, была просто чудовищной! Клавдию так изломало и так изуродовало, что, не погибни она прямо на глазах сестры, даже сестра не смогла бы ее опознать!
— Бедняжка…
— И все из-за денег!
— До чего только не доводит людей жажда достатка…
Митрофан Андреевич переводил взгляд с одного говорившего на другого, а потом оборвал их всех разом:
— Как бы там ни было, но, как видите, если Кальберг и причастен к ее гибели, то вовсе без умысла.
— А что же с бумагой стало?
— Ничего: на следующий день новую составили.
Это прозвучало настолько цинично, что все мы вздрогнули.
— Однако! — воскликнул поручик.
— М-да… — процедил сквозь клубы сигарного дыма Инихов.
— Вот так! — кивнул Митрофан Андреевич и, заложив руки за спину, отошел с середины гостиной.
Это, похоже, означало, что свой рассказ Митрофан Андреевич завершил полностью и добавить ему больше нечего. Меня, однако, такой поворот не устроил, и я потребовал продолжения:
— Минутку, Митрофан Андреевич! — требовательно обратился я к полковнику. — А как же всё остальное?
— Что именно? — не понял он.
— Ну как же! — Я помахал блокнотом. — Вы рассказали о Бочарове и его сестрах. Но что с остальными?
