Наконец Богиня отчаянно заржала, и Франсуа отвернулся, что не видеть конца.
Чуть позже он присоединился к Абдулу Феде и его кортежу, который оказался гораздо ближе, чем он предполагал.
Солдаты словоохотливо рассказывали о произошедшей в песках драме. Зулейка подвинулась, чтобы Франсуа смог подняться на спину ее лошади. Она обернулась, и он впервые увидел слезы в ее прекрасных зеленых глазах. Самому Франсуа с трудом удалось сдержаться, но после смерти своей жены подобного потрясения он еще не испытывал.
***
20 июля 1386 года, в День святой Маргариты, около полудня один из евнухов подошел к Абдулу Феде, который смотрел, как тренируется отряд левшей.
— Господин, случилось несчастье! Твоя любимая…
Правитель побледнел и поспешил в гарем. Матильда, задыхаясь, металась на постели. Он взял ее за руку.
— Что с тобой?
Из любви к правителю Матильда выучила его язык у одной образованной рабыни, бывшей принцессы, в обязанности которой входило заниматься с христианкой.
— Ничего, господин, я умираю…
Абдул Феда с ужасом увидел, что кожа ее стала землисто-серой, яркие губы обесцветились, а тонкий рот подрагивает.
— Яд! Тебя отравили!
— Нет. Моя мать умерла так же. Она тоже сильно поправилась незадолго до смерти. Врач сказал, что это излишек крови.
— Я позову своего врача.
— Бесполезно, господин, он ничего не сможет сделать. Мне нужен не врач, а священник.
— Священник!
— Ведь во дворце есть священник.
— Я велю отвести тебя к нему.
Матильда де Боржон задыхалась.
— Нет! Любое движение приведет к немедленной смерти. Пусть он придет.
— Сюда?!
— Ради любви ко мне, господин…
Абдул Феда отдал приказ, и евнух побежал искать Жана. Он нашел христианского священника в библиотеке — смертельно пьяным. Жан сидел перед книгой с кубком в руке и заплетающимся языком, то и дело икая, декламировал четверостишия.
Раб в нескольких словах объяснил, что происходит, и выражение лица Жана тотчас же изменилось. Он поднялся и, пошатываясь, подошел к стене. Жан сразу нашел то, что искал: крест на золотом шесте, который несли во время процессий. Священник взял крест и направился к двери.
Постепенно все признаки опьянения исчезали: вот он уже передвигается уверенным шагом, лицо становится серьезным и сосредоточенным.
Жан прошел по саду, остановился перед мрачным зданием со слепыми, без окон, стенами. Тяжелые ворота были открыты; двое стражников расступились, пропуская его.
Тогда Жан поднял крест, запел «Kyrie» и вслед за этим символом Христа вошел в гарем.
У Жана был красивый чистый голос. «Christe eleison… Kyrie eleison…» Звуки григорианского пения летали под сарацинскими сводами, украшенными арабесками. Жан шествовал мимо музыкальных комнат, бассейнов, покоев. Когда он проходил, закутанные в покрывала или обнаженные женские фигуры с криками бросались врассыпную.
Наконец Жан подошел к изголовью ложа Матильды.
Услышав приближающееся песнопение, Матильда успокоилась; когда же она увидела крест, на губах ее заиграла улыбка.
— Мир этому дому и его обитателям. Ессе crux Domini [9]…
Крест опустился к ее губам, и женщина поцеловала его.
Затем, прислонив длинный шест с крестом к стене, Жан опустился на колени перед постелью Матильды и благословил ее.
Абдул Феда не узнавал человека, с которым ежедневно играл в шахматы. Сейчас в нем не было ничего странного или циничного. Словно сам Бог поселился в нем и вместе с ним вошел в эту комнату.
Голос Жана звучал спокойно и умиротворяюще:
— Я обращаюсь к тебе, святой Иосиф, защитник всех умирающих. Помоги рабе Божьей Матильде, стоящей на пороге смерти, пусть с твоим благословением освободится она от дьявольских пут и достигнет вечной радости благодаря Господу нашему Иисусу Христу.
Матильда де Боржон не отрывала глаз от Жана.
— Спасибо, отец мой, я так давно не видела священника.
— Исповедуйтесь, дочь моя, настал час.
Она с трудом приподнялась и склонилась к нему.
— Отец моя, я грешна, потому что сомневалась в Господе. Я и сейчас сомневаюсь. Почему позволил он, чтобы муж мой был убит, чтобы я стала пленницей и оказалась здесь? Без сомнения, я обрела здесь счастье, но почему же не возле своих родных?
Умирающая, задыхаясь, металась на постели.
— Отец мой, правда ли, что вы магистр богословия?
— Да, правда.
— И что были советником Папы Римского?
— Да, был.
— Тогда просветите меня! Не оставляйте душу мою в отчаянии! Не позволяйте мне уйти с сомнением, которое давит мне на сердце!
Правитель Хамы с болью наблюдал за страданиями Матильды.
Жан заговорил прерывающимся голосом:
— Да, это правда, я постиг немало наук. Но чтобы открыть Господа, не обязательно открывать книги. Он везде: в цветах и животных, которые суть Божьи твари, в солнце и звездах, он в сердцах. Если вы не находите его в себе, взгляните на меня!
Неподвижным взглядом он смотрел на Матильду. Он весь словно светился изнутри. Во взгляде его читалось бесконечное доверие и почти детская надежда.
Внезапно лицо Матильды озарилось невыразимой радостью:
— Я вижу Господа, отец мой!
— Теперь, в Его присутствии, давайте вместе прочтем «Отче наш».
И они начали: «Отче наш, иже еси на небесех…» Дальше Матильда продолжить не смогла. Тело ее содрогнулось, и голова откинулась на подушку. Она улыбалась, ее широко раскрытые глаза светились радостью, почти лукавством.
Жан поднялся. Правитель Хамы не отрываясь смотрел на него:
— Что ты ей сказал? Она так страдала, но умерла почти счастливой…
— Я говорил ей о вере, о надежде.
— Ты опять обрел свою веру?
Согласно обычаю, служанки принесли факелы, чтобы поставить их по четырем углам постели.
Жан заговорил вновь, и голос его опять стал таким, какой привык слышать Абдул Феда: в нем звучали насмешка и горечь.
— Смерти я не страшусь, на судьбу не ропщу,Утешенья в надежде на рай не ищу,Душу вечную, данную мне ненадолго,Я без жалоб в положенный срок возвращу [10].
Абдул Феда был так потрясен поведением Жана, что на мгновение забыл о смерти Матильды и о своей печали.
— Значит, ты по-прежнему не веришь?
— Как можно быть таким непостоянным? Истина — в «Четверостишиях», я знаю это раз и навсегда.
— Но тогда как смог ты дать умирающей то, чем сам не обладаешь?
— Я только что понял смысл самой глубокой из всех книг: существуют одни лишь слова. Вера, надежда — только звук. Я обладаю словами, и у меня есть власть отдавать их тому, кто просит. Позволь мне удалиться. Мне необходимо поразмыслить над этим открытием.
