— Ага, теперь все ясно! — сказала Эмили.
Филипп вскочил со стула, подошел к западному окну и демонстративно повернулся к присутствующим спиной.
— Молодая? — осведомился Эмполи.
— Лет двадцати пяти, — ответила Натали.
— Миловидная?
— Огромные-огромные черные глаза. А что касается всего прочего, то сложена она куда лучше, чем твоя супруга или я.
— Умная?
— Она произнесла там целую речь, и, надо признаться, очень неглупую.
— Ну что ж, я очень рад за Филиппа, — заметил Эмполи.
— Если девушка действительно хороша, — сказала Эмили, — то ей совсем не место в Клюзо, во всяком случае не место на фабрике. Раз у Филиппа возникли новые потребности, я считаю вполне возможным увеличить ту небольшую сумму, которую я приплачиваю к его окладу. — И, возвысив голос, добавила: — Я довольна, что у него наконец появилась любовница.
Филипп быстро повернулся к ней.
— У меня нет ничего общего с вами! — закричал он. — Я вас всех презираю. Вы мне отвратительны.
Он отвернулся к окну, распахнул одну половину, и все благоухания свежеполитого сада ударили ему в лицо.
Лакей бесшумно прислуживал за столом. Натали закурила сигарету и тут же громко, надрывно закашлялась. Эмполи с тревогой склонился над дочерью. Эмили молча намазывала маслом поджаренный ломтик хлеба.
Когда приступ кашля прошел, Натали обратилась к мачехе:
— Вы ведь знаете, что я люблю Филиппа, — произнесла она вполголоса.
Эмили окинула ее недоверчивым взглядом. Карие глаза Натали блестели своим обычным, а не тем неестественным блеском, как в часы опьянения. Она дерзко и вызывающе взглянула на мачеху. Разговаривая, обе женщины в упор смотрели друг на друга.
— Но Филипп меня не хочет, — продолжала Натали. — Он влюблен в эту хорошенькую коммунистку. То есть я надеюсь, что он действительно в нее влюбился. Поэтому я решила устроить его счастье. У нее есть характер, так мне по крайней мере показалось, и она потребует от вашего сына, чтобы он публично доказал, что он «не имеет с нами ничего общего», как он только что выразился. Я разрешаю ему доказывать это и, следовательно, тоже возражаю против реорганизации фабрики в Клюзо.
— Ну а дальше что? — спросила Эмили.
— А дальше то, что я дам вам все полномочия, которых вы вчера вечером от меня требовали, лишь при том условии, что АПТО откажется от проекта реорганизации фабрики в Клюзо, — отчеканила Натали.
— Это ребячество.
— Нет, каприз.
— Ты просто хватаешься за первый попавшийся предлог, лишь бы отказаться от своих же собственных обещаний.
— Согласитесь на предложение Филиппа, и я в ту же минуту подпишу доверенность.
— Но ты же отлично знаешь, что невозможно отменить уже принятое решение.
— Устройте это как-нибудь.
— Твоя тетка Эстер никогда в жизни не простит тебе такой измены.
— У меня у самой есть состояние, с меня вполне хватит.
— Мерзавка! — прошипела Эмили.
Натали откинула со лба взлохмаченные пряди волос и захохотала. Хохотала она долго, удобно раскинувшись в кресле.
— Просто грандиозно, — заявила она, — до чего же я все прекрасно соображаю по утрам. Откровенно говоря, давно я так не веселилась. Я хлопочу о счастье Филиппа и в придачу оказываю услугу трудящемуся населению Клюзо… Добродетель всегда вознаграждается…
— Ты окончательно рехнулась, — сказала Эмили.
— Я и это предвидела, — проговорила Натали. — Я ведь вроде вас, я все заранее предвижу. Но вы зря стараетесь. Отец никогда не позволит запрятать меня в желтый дом.
Эмили взглянула на мужа.
— Хоть бы вы ее образумили, — сказала она.
— Вы же сами прекрасно знаете, — возразил Эмполи, — что, когда Натали закапризничает, ничто в мире не в силах ее образумить.
Эмили сосредоточенно грызла сухарик. Она размышляла. Действует ли Натали, как обычно, по одной только злобе или же по предварительному сговору с Валерио, который, очевидно, намеревается взорвать финансовое соглашение, хотя как будто пошел на него по доброй воле. У Эмполи дальний прицел, он сумеет извлечь в нужный момент выгоду даже из притворных капризов своей дочери — это вполне в его стиле.
Филиппа никогда особенно не интересовали семейные дела. Он знал, что у Натали есть собственное состояние и что при случае у нее всегда можно перехватить денег, но он как-то никогда не задумывался, велико ли это состояние. Поэтому он не понимал, о чем идет спор, хотя смутно чувствовал, что он сам является лишь предлогом ссоры. Стоя у раскрытого окна, откуда открывался вид на французский сад и на Мон дʼОр, он рассеянно вслушивался в голоса спорящих и спрашивал себя, почему он так ненавидит свою мать.
— Ну, я ухожу, мне нужно заняться своей корреспонденцией, — сказала Эмили и, оглядев с головы до ног падчерицу, добавила: — Когда ты приведешь себя в порядок, мы еще поговорим.
— Нет, не поговорим, — возразила Натали. — Сейчас за мной заедет Бернарда. Мы уезжаем на Баскское побережье. А вернусь я лишь тогда, когда Филипп сообщит мне, что он удовлетворен по всем пунктам… — И она крикнула Филиппу: — Слышал? Согласен со мной?
— Плевать я хотел на все ваши грязные комбинации, — огрызнулся Филипп. — Но я не желаю, чтобы за них расплачивались трудящиеся Клюзо. Я пойду на все что угодно, лишь бы не допустить реорганизации фабрики.
— Вот видите, — обратилась Натали к мачехе. — Ваш сын заодно со мной.
Эмили быстро сообразила, что ее кузина Бернарда Прива-Любас, из ветви разорившихся Прива-Любасов, не посмеет ей ни в чем отказать. Надо попросить Бернарду, чтобы она обуздала взбунтовавшуюся Натали и заставила ее отказаться от своих планов при помощи солидной порции виски; тогда они вдвоем без труда добьются нужной подписи. А побуждения Филиппа ее мало интересовали. И, не сказав ни слова, Эмили вышла из комнаты.
Так как Эмили была от природы лишена чувства юмора, то она даже не улыбнулась при мысли, что, взяв себе в любовницы работницу с фабрики (Эмили не сомневалась, что это так и есть), Филипп только следует семейным традициям, против коих он, по его мнению, восставал. Не кто иной, как его дед Франсуа Летурно, поселил в Экс-ле-Бэн, в вилле на самом берегу озера Бурже, красавицу ткачиху из Клюзо, и именно с целью более удобного сообщения с виллой и ткачихой он приобрел в 1912 году свой первый автомобиль марки «шенардэ уолкер».
— Ах, как я бываю проницательна, особенно до первого глотка виски! произнесла Натали потягиваясь. — Держу пари, что сейчас милая мамочка звонит Бернарде.
Она легко поднялась с кресла.
— Ну, иду укладываться, — сказала она. — Прощайте.
Она быстро прошла через столовую и захлопнула за собой дверь. Но начавшийся приступ кашля задержал ее в коридоре.
Оба мужчины в молчании слушали ее сухой кашель, а Натали все кашляла. Повернувшись к Валерио, Филипп вдруг заметил, что его отчим напряженно, чуть не со слезами на глазах прислушивается к доносящемуся из коридора кашлю. Филипп был потрясен и подумал, что он столько лет прожил возле Валерио Эмполи, а, по сути дела, совсем его не знает. Кашель Натали и ему тоже разрывал сердце.
— Почему вы не запретите Натали пить? — вдруг спросил он отчима.
— А что мы можем предложить ей взамен? — ответил вопросом Эмполи.
— Ну знаете! — сурово ответил Филипп. — Теперь уж вы говорите, как ребенок.
— В нашем мире все — только дети, — сказал Эмполи. — Но Натали славная девчушка, вся разница лишь в этом.
Они снова замолчали. Натали уже ушла из коридора. Теперь она, должно быть, в своей комнате деятельно готовилась к отъезду: все звонки ко всем слугам звонили одновременно. То, что Натали назвали при нем «славной девчушкой», вдруг открыло Филиппу глаза.
— Что тебя связывает с этой работницей из Клюзо? — внезапно спросил Эмполи.
— Ничего, — быстро ответил Филипп. — Этот роман существует только в воображении Натали.
— Значит, она не твоя любовница?
— Конечно, нет, — ответил Филипп.
— Так я и думал… Кто же тогда побудил тебя так яростно выступать против реорганизации фабрики?
— В Клюзо есть известное количество честных мужчин и женщин, — твердо ответил Филипп. — Эти люди совершенно не похожи на нас, — упрямо продолжал он. — И я пытаюсь заслужить их уважение.
— Ты имеешь в виду коммунистов? — спросил Эмполи.
— Да, — ответил Филипп.
— И ты тоже, — сказал Эмполи. — Мы теперь судим о событиях в зависимости от них, от коммунистов… даже когда по нашему приказу их убивают или сажают в тюрьмы. Ты газеты читаешь?
— Нет, не читаю.
— Ты бы понял тогда, что мы пользуемся их словарем, даже когда затеваем против них крестовый поход. Они уже выиграли битву.
Валерио произнес эти слова самым безразличным тоном, как будто бы он откуда-то издалека наблюдал и описывал забавное зрелище, никакого отношения к нему, Эмполи, не имеющее. И это обстоятельство тоже открыло Филиппу глаза на многое.
