Валерио произнес эти слова самым безразличным тоном, как будто бы он откуда-то издалека наблюдал и описывал забавное зрелище, никакого отношения к нему, Эмполи, не имеющее. И это обстоятельство тоже открыло Филиппу глаза на многое.
— Что вас привязывает к моей матери? — вдруг без всякого перехода спросил он.
— Здоровье, я имею в виду душевное, — не задумываясь ответил Эмполи.
Очевидно, он не раз задавал себе этот вопрос, потому что тут же заговорил:
— У нее нет ни сердца, ни души. Обыкновенная французская мещаночка, которая упорно, изо всех сил «создает себе положение» и не замечает ничего и никого, кроме поставленной перед собой ближайшей цели. Она совершенно не понимает того, что происходит в мире, ничем не интересуется. Она постепенно и обдуманно подымается по ступенькам общественной лестницы — я пользуюсь ее собственным выражением — и не видит, что ступеньки-то уже давно сгнили.
— Ее отец был банкир, — напомнил Филипп.
— Подумаешь, ардешский Крез! — усмехнулся Эмполи.
— А при жизни моего отца она была вашей любовницей? — в упор спросил Филипп.
Но Валерио, не ответив на этот вопрос, продолжал начатую мысль:
— А ты заметил, что, когда твоя мать входит в гостиную, за ней всегда начинают ухаживать самые богатые из присутствующих мужчин?
— Я не посещаю гостиных, — отрезал Филипп.
— Мужчин, которые все могут купить, привлекают холодные женщины, продолжал Эмполи. — Холодность, когда она достигает такой высокой степени, что исключает всякую мысль о притворстве, — единственный вид гордыни, которая не склоняется ни перед чем. А ведь мужчины постоянно ищут женщину, о которой они могли бы сказать: «Вот мое первое и последнее поражение».
— Оказывается, Натали гораздо больше похожа на вас, чем я думал, произнес Филипп.
Эмполи пропустил это замечание мимо ушей.
— Твоя мать, — продолжал он, — воспользовалась мной, как раньше она пользовалась твоим отцом и дедом. А сейчас она использует мою сестру. Если ей удастся войти в семейство Дюран де Шамбор, она сделает одну из самых головокружительных карьер нашего времени.
Он взял Филиппа под руку и увлек в соседнюю комнату. Там они стали у окна, выходившего в английский сад; отсюда были видны ворота и Лионское шоссе.
— Лет через десять, — вдруг сказал Валерио, — Советский Союз и Китай будут производить стали больше, чем все остальные страны, вместе взятые. Никто не решится на них напасть. Тогда даже в Америке начнется развал… А Эмили будет слишком стара, чтобы начать новую жизнь с народным комиссаром.
Он не отходил от окна и не спускал глаз с аллеи сада. Вдруг он повернулся к Филиппу.
— Но твоя мать до последнего своего вздоха будет пытаться делать карьеру. — Он улыбнулся и сказал, слегка декламируя: — «Мы усваиваем науку жизни лишь тогда, когда жизнь уже прошла. Сто учеников успели схватить дурную болезнь прежде, чем приступили к изучению взглядов Аристотеля на воздержание».
— Что это? — удивился Филипп.
— Монтень… Ты разве не читал Монтеня?
— Нет, — признался Филипп.
— «Как, — продолжал Эмполи, — как утолит человек свои желания, которые растут по мере того, как их удовлетворяют? Пока я мыслю о предмете, он удаляется, и мысли уже нет».
Филипп прервал отчима:
— Как по-вашему, она помогла моему отцу отправиться на тот свет?
— Существует немало способов помочь ближнему отправиться на тот свет, ответил Эмполи.
Филипп даже не был потрясен словами отчима. Уже давно он приучил себя к этой мысли, хотя ни разу она не представала перед ним так ясно. Впрочем, он совсем не помнил отца.
Эмполи опять повернулся к окну и поднял занавеску. Филипп проследил за его взглядом. Из виллы вышла Натали в непромокаемом плаще, с маленьким чемоданчиком в руках и косынкой на голове.
— Даже причесываться не стала, — вздохнул Эмполи.
Натали направилась к гаражу. Через минуту «альфа-ромео» развернулась на аллее французского сада и скользнула к воротам, которые распахнул сторож. Натали поставила машину у обочины тротуара. Почти тут же подъехало такси, из него выскочила Бернарда.
— Твоя матушка, — сказал Эмполи, — сейчас стоит у окна своей спальни и наблюдает.
Бернарда подошла к «альфа-ромео». Натали высунулась из окна, и несколько минут они о чем-то оживленно спорили. Потом Бернарда села рядом с Натали, машина рванулась с места — в обычном стиле дочери Валерио.
В гостиную вошла Эмили.
— Бернарда меня надула, — обратилась она к мужу. — Я только что говорила с ней по телефону, и она обещала удержать Натали.
— Значит, ты пожалела дать настоящую цену, — нежно произнес Валерио. Моя дочь щедрее тебя.
Эмили подошла к мужу и с ненавистью посмотрела на него.
— Ты только тогда чувствуешь себя счастливым, — отчеканила она, — когда я попадаю в нелепое положение.
— Но ведь это единственное счастье, которое ты мне можешь дать, ответил он.
Эмили вышла из комнаты, даже не оглянувшись на сына.
Только сейчас Филипп заметил, что Нобле ушел. Сначала его отвлек спор матери с Натали и собственные переживания, связанные с этим спором, потом он слушал отчима и совсем забыл о старике.
— Где Нобле? — вдруг спохватился он.
— Я послал его к Нортмеру, пусть поговорит с ним по вашему делу, ответил Эмполи.
— Вот трус-то! — закричал Филипп.
— Неужели ты считаешь необходимым его присутствие при семейных объяснениях?
— Все равно трус, — упрямо повторил Филипп. — Бросил меня одного на поле боя.
— Не думаю, чтобы он был трус, — возразил Эмполи. — Я редко встречал даже молодых инженеров, которые имели бы мужество так откровенно говорить со мной об условиях жизни наших рабочих в Клюзо.
— Он боится, что погорят его комбинации с «Форс увриер».
— По-моему, он ссылался на «Форс увриер» только для того, чтобы оправдать себя в наших глазах, а возможно, и в своих собственных. Но мне кажется, что в глубине души он куда более гражданин города Клюзо, чем служащий АПТО.
— Вы так думаете? — спросил Филипп. — Значит, вы считаете, что…
Он с удивлением услышал от Валерио Эмполи такие слова, как «в глубине души», но почему-то был твердо убежден, что это не игра, не комедия.
— А теперь, — добавил Эмполи, — мне пора идти работать.
Филипп пожал протянутую ему руку.
— До свидания, мсье, — произнес он.
— А почему не просто Валерио? — спросил отчим, задержав его руку в своей.
— До свидания, Валерио, — сказал Филипп, отвечая крепким пожатием на пожатие Эмполи.
* * *
На следующее утро Эмили получила письмо от падчерицы:
«Дорогая мамочка, мы с Бернардой поселились в Клюзо у Филиппа. Если вам действительно нужна моя подпись, придется вам приехать за ней сюда с вервием на шее — иными словами, с обязательством (форму его придумайте сами), которое удовлетворило бы Филиппа и разрешило эту нуднейшую историю с фабрикой. Торопитесь, ибо мы чудовищно обременительные жилицы для вашего сына. Кроме того, мое пьянство производит самое отвратительное впечатление на обитателей городка, где вы провели счастливейшие годы своей жизни.
Ваша дочь, Натали».
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Раз в месяц Пьеретта Амабль приезжала в Гранж-о-Ван к своему дяде и моему соседу навестить сынишку. До перекрестка, от которого отходила грунтовая дорога, она добиралась на автобусе, а оттуда шла пешком.
Но в последнее воскресенье мая, солнечное как никогда, она решила вместе с Раймондой и Фредериком Миньо идти в деревню пешком по горным тропкам, хорошо знакомым ей с детства. Об экскурсии договорились еще за две недели, старики Амабли были предупреждены о прибытии супругов Миньо, которых они знали. В последнюю минуту решили пригласить и Бомаска (по воскресеньям его деревни объезжал другой шофер компании).
Вышли они рано и зашагали все четверо мимо ограды парка Летурно. Взглянув на закрытые ставни комнаты Филиппа, Миньо бросил:
— Все-таки парень молодец, не испугался послать тебе проект АПТО о реорганизации фабрики.
— Вот видишь! А ты недостаточно доверяешь людям, — отозвалась Пьеретта.
Заговорили о другом. Никто из них не знал, что Филипп ездил специально по этому вопросу в Лион, не знали они и того, что Натали и Бернарда прикатили в Клюзо, и уж вовсе не подозревали о том не совсем обычном шантаже, где ставкой якобы было избавление от безработицы половины рабочих, занятых на фабрике.
Пройдя парк, они двинулись по каменистой дороге, извивавшейся среди виноградников. Раймонда Миньо напевала куплеты из оперетт, которые она запомнила, слушая радио, когда еще жила у родителей в период между окончанием монастырской школы и замужеством. Бомаск в ответ затянул итальянскую песню, и Раймонда пришла в восхищение: именно так она и представляла себе настоящую экскурсию.
