Искомая дверь, невысокая, не выше плеча, к которой он вел Яновского, обнаружилась сбоку от того места, где обрывался последний стеллаж. Бахрушин вынул из кармана небольшую связку ключей, отобрал один и вставил его в скважину. Отпер, толкнул дверку вперед. Темному помещению, которое выявилось перед ними, явно недоставало пространства.
— Подождите здесь, — бросил он Яновскому, — там тесно, вдвоем не уместимся. Сейчас я буду обратно.
Не дожидаясь ответа, пригнулся и прошел внутрь. В закутке имелось освещение, однако Бахрушин намеренно не стал его включать, на то у него были особые соображения. Яновский несколько растерялся, и это тут же стало заметно по его лицу. Казалось, он доверяет хозяину дома и музея, слова которого прозвучали достаточно веско. Не менее убедительным показалось ему и то, как вел он себя сейчас. Однако на всякий случай револьвер обнажил, скинув с руки кашне, и остался ждать у входа, как ему было предложено.
Зайдя внутрь, Алексей Александрович уже знал с точностью, что и как станет делать. И для этого свет ему был не нужен. Расположение предметов в этой чуланной комнатке было знакомо меценату слишком хорошо, в своем деле он вполне мог обойтись и на ощупь. Да и предметов было там всего три: череп под серебряным венцом, Николая Васильевича, помещавшийся в палисандровом ларце с оконцем, и другой, принадлежащий неизвестному, купленный отцом за пять целковых в довесок к основному приобретению. Тот хранился в старом-престаром саквояже. Третий череп, щепкинский, хранить в отдаленном от прочих коллекционных предметов месте нужды не было никакой, он был открыто выставлен в экспозиции, занимая почетное место на застекленной полке основной части музея.
Нащупав застежку, Бахрушин оттянул ее и, распахнув саквояж, извлек череп наружу. Затем открыл стеклянную дверку ларца и достал оттуда череп с венцом. Руки его действовали точно и скоро. Он снял с черепа венец и водрузил его на другой череп, который тут же поместил в ларец на место прежнего. Затем коротким движением вжал его в ложе и закрепил на подставке. Волосы, несколько полуистлевших локонов Гоголя, поразмыслив секунду, трогать не стал, оставил, как они были. Череп Николая Васильевича бережно, обеими руками опустил в саквояж и замкнул его створки. Саквояжный замочек негромко щелкнул, и в тот же момент снаружи раздался голос Яновского:
— Ну где вы там, Бахрушин? Или мне что, самому туда к вам забраться, ускорить ваши поиски? И на всякий случай имейте в виду — ствол моего револьвера будет направлен вам в грудь. Так что без фокусов попрошу.
— Никаких фокусов, — отозвался из темноты коллекционер и тотчас после этих слов возник в проеме низкой двери. — Просто там света нет, искал на ощупь. Однако вот он, никуда не делся, — и протянул лейтенанту увесистый ларь, откуда через прозрачный застекленный проем был виден закрепленный на подставке череп в серебряном венке. Тут же рядом, на днище, лежали локоны.
Яновский на секунду замер, не в состоянии оторвать глаз от ларца — от того, что он увидел внутри его. Медленно засунул он револьвер свой в прореху сюртука… Осторожно, будто грудное дитя, которого неопытная мать, собираясь кормить, трепеща от счастия и страха уронить, берет в руки, чтобы поднести к своей груди. Так и Яновский принял в руки ларь и тоже невольно прижал к груди.
— Да, это он… — почти неслышно проговорил он. — Несомненно… это череп Гоголя, моего деда. Он и никакой другой.
«Дальновидно папа поступил… — подумал Алексей Александрович, глядя, как этот наполовину безумный человек всматривается в то, что искал и что в итоге нашел. — И недорого, пять целковых всего…».
Как-никак он все еще оставался купцом первой гильдии, мануфактур-советником и в самом скором времени предполагал стать действительным статским советником и кандидатом в выборные Московского биржевого общества. А это обязывало уметь считать.
Не откладывая в долгий ящик, на другой же день, Алексей Александрович Бахрушин, теперь уже основательно опасаясь за судьбу реликвии и во избежание дальнейших недоразумений, вместе с саквояжем увез из дому череп писателя Николая Гоголя и поместил его туда, где место ему было самое верное и надежное.
Яновский же через непродолжительное время канул в неизвестность, прихватив с собою объемный фибровый чемодан с латунными углами. В чемодане том, кроме вещей, собранных для предстоящей в скором времени дальней поездки, имелся обернутый в кусок бумазеи палисандровый ларец со вставленным в дверцу стеклянным оконцем.
Больше Яновского никто на родине не видал, а лишь ходили про него всевозможные слухи. Были они весьма противоречивы и больше случайны, так что серьезной памяти о себе не оставили никакой.
16
Ближе к часам пяти вечера сознание ее, неохотно выползающее из провала, стало медленно, но настойчиво одолевать этот внезапный сон, затянувшийся, густой и вязкий, как застывающая карамель, липкий, словно свежий рулон мушиной бумаги, темно-фиолетовый, будто пропитанный чернилами из старой папиной непроливайки.
Сначала был сигнал. Звук, малоприятный и бесцеремонный, разбудил резко и сразу. Это, исполняя роль домашнего петуха, резко выкрикнул очередную нелепицу Гоголь. Что именно из привычного репертуара, точно не разобрала — еще не полностью выбралась из провала: веки были пока недвижимы, но глаза открылись, там где-то, внутри себя, продолжая видеть мерцающую смесь трех цветов на фоне прозрачно-солнечного колеса. Кто-то добрый и неслышный, поднатужившись, сначала приоткрыл ее левый глаз. Затем он же после короткой паузы приподнял ей правое веко. Кроме нее самой этого удивительного факта никто не обнаружил. Да и кому было подобное заметить — в спальне она все еще была одна. Лёвка пока так и не вернулся.
Ада Юрьевна моргнула два раза, плавно смыкая и размыкая веки, как в замедленном кадре, и окончательно пришла в себя. Она откинула плед, поднялась, тряхнула головой, сгоняя остатки сонной мути, и прошла к компьютеру. Включила. Тот тихо зажужжал, экран ожил и засветился. Она вспомнила про утреннее свое потрясение — про ручку эту дверную, про переписку с неизвестным хохмачом, представившимся Гоголем, про всю эту необъяснимую с точки зрения нормальной человеческой психики чертовщину. Зашла к себе на почту, подняла последние, они же и единственные, два письма — все было на месте. Все, что пришло на ее адрес сегодня утром. Она снова перечитала текст и задумалась.
Через час вернулся Гуглицкий, грязный, но довольный. Чмокнул в лоб, развалился в кресле.
— Сделали? — спросила Ада.
— Ну да, — пожал он плечами, — это ж «бэха», чего ей будет-то.
— Другими словами, все у нас теперь нормально? — Лёвка удовлетворенно кивнул. — Тогда садись и читай. — Она уступила ему место у компьютера. — А потом просто скажи, что ты обо всем этом думаешь.
Он пожал плечами и переместился на рабочее место жены. Упер глаза в текст, быстро пробежал чудны́е рукописные строки, скривил лицо.
— Это чего такое?
— Что такое? А вот теперь послушай и реши, что… — и в подробностях пересказала мужу все дальнейшие события, включая диалоги вокруг ручки. Лёвка от удивления разинул рот, но потом заржал.
— Адусь, ну кончай прикалываться. Кто писал-то? Кроме тебя самой этот текст никто не подымет. Во всяком случае, мне даже в голову не может прийти идея о чьем-то еще авторстве. Разве что ошибка сети? Или приветственный бонус по случаю регистрации нового пользователя?
— Ошибка? — Она недоверчиво покачала головой. — Да там про нас — все! Все, включая подробности и детали семейных дел, которые просто никому не могут быть известны, ты что, не понимаешь этого, Лёва?
— М-да, не сходится что-то… — Гуглицкий запустил руку в курчавую бороду и стал нервически ее теребить. Внезапно предложил: — Так давай сами ему напишем, первыми, на «душу» его, на «Гоголь-нет» этот самый. Прямо сейчас. По крайней мере, ясно станет, случайность это дурная или какая-то система.
— Слезай! — Ада вытолкнула его из стула-вертушки и заняла свое место. — Действительно, а что мы теряем, собственно говоря.
Она нажала на «ответить адресату» и стала быстро набирать текст. Лёвка стоял рядом, так и не отпустив своей бороды, и внимательно считывал возникающие на его глазах слова.
«Многоуважаемый друг!
Времени, какового я испросила у вас с тем, чтобы, собрав разрозненные мысли вместе, немного поразмышлять о том, что произошло сегодня утром, хватило мне для того, чтобы осуществить это мое намеренье и решиться написать вам первой. Призна́юсь, наша с вами короткая беседа с использованием неодушевленного предмета (я имею в виду дверную ручку, которая, как вы объяснили мне, стала источником притяжения вашей души к нашему дому), не могла не привести меня в некоторое замешательство, которое, надеюсь, не стало для вас неожиданностью. С одной стороны, ваше странное и абсолютно внезапное появление в нашей квартире немало озадачивает нас самим фактом соприкосновения с необъяснимым феноменом. Но, в то же время, оно не может и не заинтересовать нас, поскольку, если все это имеет место быть на самом деле, я и мой муж, Лев Гуглицкий, невольно становимся участниками невероятного общения с потусторонним миром, о котором и нам, и кому-либо еще из наших современников на сегодняшний день мало чего известно вообще. Другими словами, несмотря на высочайшую доказательность вашего присутствия в нашей спальне, продемонстрированную вами сегодня лично мне, мы, тем не менее, желали бы совершенно определенным образом убедиться в том, что существование ваше, как и все прочее, связанное с ним, не причудилось мне и не явилось плодом моего воображения. Итак, мы ждем, уважаемый Николай Васильевич, — если, конечно (еще раз просим простить нас) это имя согласуется с истиной.
