— А почему тогда не в менты?
— Кишка тонка.
Джен смеется беззлобно.
— Тогда второй вопрос. Ты говоришь, что в нескольких городах орудует толпа маньяков, вся связь между которыми — бразильский сериал. Даже если за этим стоит кто-то пореальнее пришельцев, как ты собираешься остановить звиздец такого масштаба?
Романов разводит руками, как веслами.
— Все просто. Нет головы — нет проблемы.
— На это кишка не тонка? — Джен уже не скрывает ни сарказма, ни симпатии. Ему встречались такие, как Романов — очень умные в анализе проблем и очень глупые в их решении. Они и гибнут, как правило, первыми. И козлами отпущения тоже они становятся.
В последние дни такие идейные сыплются на голову как из рога изобилия, только успевай отбиваться ложными следами и пустыми обещаниями.
— Давайте так поступим, — говорит Джен. — Мы соберем для вас по всем мотоклубам список черных байков, которые катают парами. Может, и найдете кого интересного. Устроит?
У Романова в усмешке разочарование с презрением.
— Я знаю, что там были вы, — вскочив, он тычет пальцем в лицо Джену. — Я найду самого дотошного, неподкупного мента, который сядет вам на хвост и будет пасти двадцать четыре часа в сутки. Я сам окопаюсь возле вашего дома и перерою всю вашу подноготную до пятнадцатого колена…
— Лучше потрать это время на поиск связи между своими клиентами, — искренне советует Джен. — Оставь номер, чтобы мы смогли с тобой связаться. Если найдем мотоциклы.
Романов достает из бумажника визитку и бросает на стол. Он быстро шагает к двери, останавливается у порога, обернувшись на диван, где оставил Соколова.
— Игорь Павлович, вы идете?
Хирург не пошевелился, так и сидит, уткнувшись лицом в кулаки. Только сейчас, когда все обратили внимание, стало понятно, что Соколов беззвучно рыдает.
— Игорь Павлович, — Романов подходит к нему, сжимает плечо крепко.
— Я не понимаю, — хрипло откликается Хирург. — Как? Как это вообще? Я ножей с собой никогда не носил. Дрался в последний раз по молодости. А кто не дрался? Но чтобы так… Я не понимаю. Я не делал этого! Я этого не делал!
— Поэтому вы сейчас не в тюрьме, — строго напоминает Романов. — Успокойтесь. Нам пора.
Размазывая слезы по обветренному худому лицу, Хирург кивает и поднимается с дивана. Живой мертвец, с которого содрали защитный слой и бросили на открытом пространстве агрессивной среды. Он прощается коротко и плетется к выходу, как по коридору смертника.
Когда за визитерами закрывается калитка, Джен и сам чувствует себя приговоренным.
Джа растерянно уставился на окно с задраенными шторами. Его пальцы играют смартфоном, перекатывают как барабанную палочку из одной ладони в другую, пока гаджет не падает ребром на деревянный пол.
— Что думаешь? — спрашивает пророк, поднимая игрушку. Экран целый, хотя пике вышло крутым.
— Не знаю я, что думать, — Джен устало валится на свой диван, закрывает глаза локтем. — Один видит, что делают другие, другие не видят, что делают сами.
— Может, стоило ему все рассказать?
— Может. А может сразу в газеты? Или к блогерам, раздудеть по всему Интернету. Я не знаю, Джа. Надо подумать.
Думать Джену сложно. Доводы и опасения сбивают друг друга чехардой, не разобрать, в чем истина, в чем заблуждение. Если бы пророк умел подсматривать у Вселенной правильные ответы вместо чьих-то зверств, было бы гораздо проще.
— Я в спортзал, — предупреждает Джен, вставая, и это означает, что в ближайшее время до него не докричаться, не дозвониться, если вдруг. Он уже забыл, когда в последний раз проживал день без оглядки на «если вдруг».
Джен идет к лестнице, но на второй ступеньке останавливается, оборачивается к Джа.
— Скажи, а почему ты стал называть меня инквизитором?
Пророк задумался, вспоминая, когда эта роль прилипла клеймом. Наконец, отвечает:
— Ассоциативно. Инквизиторы же несли священную кару.
— Ну да. А ты помнишь, скольких невиновных они … покарали?
Пророк молчит, пока одна за другой ступени стонут под весом Джена.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
По второму этажу дома беспрепятственно гуляет солнце. В спортзале на раскаленные кожаные маты босыми ногами ступить невозможно — чувствуешь себя йогом. Джен врубает кондиционер, раздевается до трусов, закрывает глаза и настраивает дыхательный ритм. Выбросить все из головы. Очистить разум. Почувствовать себя механизмом натренированных мышц.
Сначала — разогреть мышцы и суставы зарядкой. Пробежать на максималках по беговой дорожке. В несколько подходов подтянуться на турнике. До тех пор, пока мысли не выстраиваются в ритм раз-два-раз-два-три. У стены ждет распятый на треногах деревянный манекен Вин-Чунь. Секунду поколебавшись, Джен снимает с болванок перчатки и разворачивается к висящему в центре зала боксерскому мешку. Толкнув его, Джен танцует вокруг качающегося снаряда, приближаясь и отступая, чтобы семьдесят пять килограммов, подвешенных в кожаном мешке на цепях, не задели его. Наконец, он наносит первый аккуратный удар. Затем еще один. Еще. И еще. Джен преследует качающийся снаряд, не отпуская его от себя, и не позволяя подобраться ближе расстояния согнутой руки. Сначала удары больше похожи на легкие касания, но постепенно вместе с ускорением через руки прорывается сила. Джен не чувствует уже ни веса мешка, ни сопротивления воздуха, он лупит со всей дури, выбрасывая скопившуюся агрессию, которой в его теле стало слишком тесно.
Питьевая вода закончилась. Выйдя из спортзала, Джен слышит сквозь закрытую дверь в студию Джа, как пророк молотит по ударной установке с такой скоростью, будто добывает электричество. В уборной Джен сначала жадно пьет из-под крана, просунув голову между струей и раковиной, затем, сбросив промокшее от пота белье, встает под душ. Холодная вода нагревается постепенно, Джен остывает под колючими струями, и как только температура поднимается до обжигающей, он берет управление в свои руки, выворачивает кран холодная-горячая-холодная-горячая.
В морозильной камере одно отделение забито окоченевшими стейками, второе — лотками с куриными конечностями, третье — пельменями, здесь же в углу примерз к стенке вскрытый еще в новый год килограммовый брикет мороженного. Джен прикинул, насколько хищной тварью себя чувствует, и достал стейки. Бросил размораживаться в микроволновку. Прислушался.
Джа спускается вприпрыжку и, игнорируя последние ступени, перепрыгивает через перила, гулко приземлившись на пятки. Когда-нибудь он точно раскрошит себе кости.
— Ты на кухне? — орет пророк из гостиной.
— Да. Стейки размораживаю.
Оживший телевизор захлебнулся рекламой банка, расстрелял очередью с воплями погони и переключился на телеконцерт. По дому ядовитым облаком разносится голос, знакомый Джену с детства, который он с радостью забыл бы, да не позволяют. К счастью, и его Джа прерывает тишиной.
— Вообще смотреть нечего, — хмурится пророк, заходя в кухню.
— Ты знаешь, что ЦРУ в конце восьмидесятых применяло пытки музыкой в паре тюрем?
— Да? Прикольно, — бросив телефон на стол, Джа открывает холодильник, рассматривает, что ему может понадобиться.
— Они заставляли заключенных по двадцать часов в сутки слушать музыку на большой громкости. Доводили до того, что некоторые бились башкой в стену, только бы прекратить.
— Акустический шок?
— Акустический и культурный тоже, — раскачиваясь, Джен откидывается на стуле так, что спинка упирается в стоящий рядом шкаф, а передние ножки стула задираются направленными на пророка стволами. — Представь араба-исламиста, которого сутки напролет долбят «Металликой» и «AC/DC». Хотя, мне кажется, если бы надзиратели были знакомы с нашей эстрадой, список «Лучших хитов Гуантанамо» выглядел бы иначе.
— После нашей допрашивать было бы некого, — Джа хлопает дверцей холодильника, так ничего из него и не достав. — Напиться хочется прям вдрызг.
