Ну вот и все. Готово. Сколько мне потребовалось времени? Две минуты. Который сейчас час? У меня нет часов, я ищу мобильный, чтобы посмотреть, который час. Он оказался на кухне, кто его знает почему. Сорок четыре минуты первого. Я получил смс. Четверть часа назад. От Марты. «Извини за сегодняшнее. Мне стыдно, что я тебе такое наговорила. Ты — лучшее, что есть у меня».
Часть вторая
14
Владелец «СЗ» еще не объявился. Странно. Прошло почти двадцать четыре часа с тех пор, как его машина стоит тут буквально раскуроченная, а он до сих пор еще ничего не знает. Сегодня утром, когда Клаудия пошла в свой класс, я заметил, что дождь намочил и превратил в кашу мою визитную карточку с номером телефона, тогда, чтобы снова так не получилось, я засунул другую визитку в целлофановый пакетик, оставшийся у Клаудии от карточки «Magic», и положил ее на новое место: уже не на лобовое, а на заднее стекло, так что, если паче чаяния, она упадет или что-нибудь с ней случится, я сразу это замечу. На визитке я приписал номер моего мобильного, и даже — нужно признать, что это уж абсолютно бесполезно — «Мне очень жаль». Дело в том, что машина порядком помята: у нее разбиты фары, а брызговик вдавлен в колесо, по-моему, без техпомощи тут не обойтись, ведь она теперь не сможет сдвинуться с места. Сегодня утром, увидев ее, я с ужасом представил, что случится с владельцем, когда он придет за ней, может быть, он будет очень спешить: весь день у него забит до предела и расписан по часам, и этот автомобиль для него — единственное средство передвижения, чтобы все успеть сделать, так что получить скромный номер телефона на визитке — негусто, как мне показалось в качестве утешения, по сравнению с катастрофой, которая предстанет перед его глазами. Когда я закреплял дворником на заднем стекле новую визитку, только тогда я понял, насколько по-дурацки звучит это мое «Мне очень жаль»; но если тот тип придет за машиной в учебное время, я буду здесь и смогу лично перед ним извиняться сколько моей душеньке угодно. Но он еще не приходил, и мне никак неймется, почему он до сих пор не дал о себе знать. Болен, что ли? Каким таким важным делом он может быть занят, что до сих пор не знает, что его машина разбита? Я уже не говорю о…
— Пьетро.
— О-о-о!
Енох. Он подошел ко мне сзади потихоньку, бесшумным шагом, как краснокожий, и я даже вздрогнул от неожиданности.
— Ох, как ты меня напугал…
— Извини, — улыбнулся он. — На возьми, Аннализа передает тебе эти бумаги. Бери, пока я не забыл.
Он отдает мне тоненькую папку. Контракты на подпись.
— Как дела?
И все с начала. Как себя чувствует дочка, как здесь красиво, ты прав, будь с ней рядом, пока можно. Мне нужно набраться терпения, ничего не поделаешь. Сейчас очередь Еноха. Я с ним виделся на похоронах, один раз мы поговорили по телефону — и он тоже тогда позвонил, чтобы удостовериться, что у меня все в порядке с головой, — однако я не подумал, что и он может сюда прийти. Он возглавляет отдел кадров: сегодня, должно быть, он единственный человек в нашей компании, кто работает по-настоящему, в его обязанности входит успокаивать и вселять уверенность в подчиненных и осаждать слишком уж взбудораженных — по словам Жан-Клода, а он-то и назначил его на эту должность, к этому делу у него поистине какой-то загадочный талант.
— Жан-Клод в ауте, — сообщает он.
Ну вот, приехали. Это случилось раньше, чем я предполагал. И раньше, чем предполагал Жан-Клод.
— Вот именно, — прокомментировал я.
— Ты знал об этом?
— Да.
— И когда ты об этом узнал?
— Дней десять назад.
Удивленный Енох кивает головой, по правде говоря, я тоже удивлен: с каких это пор я стал таким честным?
— А кто тебе об этом сказал?
— Он сам.
С сегодняшней ночи. События сегодняшней ночи пошли мне на пользу.
— А-а…
Он снова закивал головой, даже не пытаясь скрыть от меня горечь разочарования. Это нужно понимать так: в ситуации, когда любая информация на вес золота, он пришел ко мне с самым лояльным намерением поставить меня в известность, что, пока я тут засел переживать свой траур, нашего шефа вышвырнули вон, а между тем он обнаруживает, что на самом деле уже десять дней, как я это предполагал. То есть он внезапно догадывается, насколько это дело больше его очевидных масштабов и вынужден сделать вывод, что так было всегда, и несмотря на то, что должность начальника отдела кадров неожиданно предоставила ему власть, ему, кто пришел к нам из бардака в Call Centre, где ежедневно приходилось выдумывать всякую фигню, чтобы отбрыкиваться от абонентов нашего канала, осаждающих операторов бесплатной телефонной линии бесконечными жалобами и претензиями, он осел у нас на уж очень низком уровне видеоигры, тем не менее все это время он там крутился и о чем-то безуспешно хлопотал. Мне очень жаль, нет, правда, я сожалею, но это ведь не его проблема, и еще меньше эта проблема касается меня.
— И что ты думаешь по этому поводу?
— А что я могу думать… Я думаю, что мы, то есть те, кого считают его людьми — ты, я, Баслер, Элизабетта, Ди Лорето, Тардиоли — у нас сейчас проблема.
Он качает и качает головой, он только качает головой.
— Хустон, у нас неприятности, — произносит он реплику из фильма, плохо подражая герою кинокартины, как она там называется, «Аполлон 13», что ли?
— Совершенно верно.
— Послушай, у тебя есть немного свободного времени? — спрашивает он. — Я могу с тобой поговорить об одном деле?
— Черт возьми!
Ну, давай, валяй. Чего уж там, для таких вещей уже готов обкатанный сценарий. Если не идет дождь — а сейчас дождь не идет — два персонажа, и тот, что ждет у школы свою дочь, и тот другой, что пришел его проведать, направляются к скверику. В скверике может быть, а может и не быть, девушка со своей золотистой гончей — сегодня утром ее что-то не было. Они могут сесть, а могут и не сесть, на скамейку — на этот раз они садятся. Болтают немного о том о сем: тот, что пришел с визитом, начинает издалека и, не спеша, переходит к теме разговора, чтобы изрыгнуть на своего собеседника, того, кто все время торчит на школьном дворе, свои заботы, свою боль, свои страхи. Но то, что случилось сегодня ночью, пошло мне на пользу, потому что я понял, чего мне следует остерегаться, пока мне удается избегать своих личных страданий, я должен защищаться, если не хочу по ночам снова проваливаться по самые уши в чужое горе. А посему, если для всех, по какой-то непонятной причине, прийти сюда пострадать и доверить мне собственные секреты становится уже обычным делом, то мне нужно держать их на расстоянии, если я не хочу заразиться их переживаниями. Очень важно помнить, что я — не они. Мне следует слушать и наблюдать отчужденно, не принимая ничего близко к сердцу. Воспринимать все поверхностно. Нужно сосредоточиться на подробностях, делать упор на несущественное. Сегодня, например, снова установилась прекрасная погода, в небе бегут наперегонки белые облака, пригревает солнце, которое то выглядывает из-за облаков, то снова прячется за ними. Енох снимает и протирает очки и вдруг становится совершенно неузнаваемым. Он из тех людей, которые будто родились в очках, как правило, у них на висках дужки очков прокладывают глубокие борозды, на носовой перегородке образовывается язва, и когда они снимают очки, то становятся совсем другими. Енох, например, выглядит намного моложе и злее, заметнее его косоглазие.
— Я не знаю, как ты, — начинает он, — а я в детстве мечтал стать профсоюзным деятелем.
Он надевает очки и снова становится самим собой.
— Профсоюзным деятелем?
— Да, профсоюзным деятелем, как мой отец.
— Твой отец был профсоюзным деятелем?
— Он был секретарем областного профсоюзного комитета в провинции Комо, когда-то мы там жили. Он мог бы стать и секретарем регионального комитета, но умер…
Опять отец. Любопытно. Ведь и Жан-Клод начал с отца, если я не ошибаюсь. Его отец был военным летчиком, и никогда не забирал его из школы…
— А как же я? Что мне пришлось вместо этого делать? — посмеивается он. — Мне пришлось заниматься совсем другим делом, куда там профсоюзная деятельность: я стал начальником отдела кадров. И мне это даже нравится.
Из дверей школы выходит учительница Глория. В этот момент конус солнечного луча, как бычий глаз[36], бьет прямо в двери школы, и она, как всегда, точь-в-точь повторяет все свои движения, чтобы достать очки от солнца, — упирает сумочку в приподнятую ногу; долго-долго роется там, извлекает очки и надевает их, потом идет резким шагом, как будто что-то сеет. Кто его знает, догадывается ли она о том, что всегда повторяет одни и те же движения. Почему бы ей не надеть очки, прежде чем она выйдет на улицу. Она заметила меня издали, поздоровалась. Солнце уже спряталось за огромным облаком в форме кролика…
