— Или лучше сказать, — продолжает Енох, — нравилось. Было приятно работать в отделе кадров, когда сотрудникам хорошо работалось, они были довольны, из месяца в месяц число работников увеличивалось, потому что компания принимала на работу, а не увольняла. Я проработал два чудесных года, что правда, то правда. А сейчас мне моя должность не нравится. Сейчас я, как в аду — это слияние всех уже забодало. И все идут ко мне, а мне нечего им сказать. До вчерашнего дня я надеялся на Жан-Клода: я старался поставить в пример, внушить всем его спокойствие и присутствие духа, уверенность, хотя в последнее время он был какой-то отчужденный. Ситуация с каждым днем все усложнялась, но я продолжал в него верить. Мне показалось странным, что он пошел в отпуск именно в этот момент, но все равно я ему доверял, понимаешь? Никогда бы не подумал, что он нас бросит на произвол судьбы. Вчера вечером мне звонит Баслер и говорит…
Бросить нас. Бросить нас? Но ведь это Терри… Стоп, я не должен глотать наживку, я не должен переживать. Это проблема Еноха, меня она не касается, это он сюда пришел, это ему нужно со мной поговорить. Бросил нас — о'кей: по-видимому, до них эта история дошла в таком варианте: Жан-Клод нас бросил.
— …но сегодня утром, — продолжает он, — меня разбудили бесконечные сомнения и беспокойства, я проснулся в пять часов, они меня буквально растерзали, так что я и глаз не смог больше сомкнуть, думал о том, что нас ждет, о сокращении персонала, о заявлениях в суд, о сто десятом вторжении в нашу компанию, на этот раз, американцев и канадцев, а потом я подумал о своем отце: как бы он повел себя на моем месте…
Зазвонил мой мобильный. Енох тут же замолчал, он дает мне возможность поговорить по телефону. Я посмотрел на дисплей. Это Терри. Терри?! Он звонил мне всего один раз два года назад, когда меня назначили директором, чтобы поздравить с назначением на эту должность. Должно быть, случилось что-то уж очень важное, но что? Ничего хорошего быть не может, решил я. Я верю Жан-Клоду: я верю тому, что он мне рассказал, именно на этом месте, сидя на этой самой скамейке, он так страдал прямо у меня на глазах, поэтому я считаю Терри предателем и не отвечу ему, вот и все, а мобильный пусть звонит, мне-то что, я буду вести себя, как Лебовски[37], более того, я кладу мобильник в карман и улыбаюсь Еноху, давая ему понять, что он может говорить, нет, нет, ничего срочного, нет ничего такого, что хотя бы минимальным образом могло конкурировать с воспоминаниями о его отце.
Енох ждет. Но молчит, как видно, ему нужно бы еще и пару ободряющих слов сказать, сейчас у него такая подозрительная физиономия — может, он прочел на дисплее, что звонил Терри, нет, этого не может быть, он не мог прочитать, ну и что, даже если он и ухитрился заметить, какая разница, я не разговариваю с предателями, что в этом плохого, разве я должен с ним разговаривать только потому, что Терри очень влиятельная фигура: как кто-то сказал: «На ступеньку ниже Всевышнего», из-за этого я обязан ему отвечать, что ли?
— Продолжай… — ободряю я его.
Но, кажется, трели звонка, продолжающие раздаваться из кармана моего пиджака, его сковывают, а поэтому, чтобы больше его не смущать, я выключаю мобильник, вуаля! — о, как велико твое удивление в это мгновение, историческая секретарша Терри, оно написано на твоей лисьей мордочке и в глазах аметистового цвета, Люсиль, мне кажется, так тебя зовут, как гитару Б. Б. Кинга, ты в этот миг делала, как минимум, еще два дела, а ухом держала под контролем гудки телефона, ты была готова снять трубку и поздороваться со мной на итальянском, демонстрируя свое картавое «р», только что гудок заверял тебя, что линия свободна, и вдруг — занято, безошибочный знак того, что некий Паладини, номер мобильного телефона которого, сплошные семерки, ты набрала несколько секунд назад, длинными, тонкими пальцами с ногтями, покрытыми лаком — иду наугад — красно-бордового цвета, перебирая как струны арфы, кнопки на консоли, это настоящее ничтожество по сравнению с высокопоставленными особами, номера телефонов которых за последнее время тебе приходилось набирать все чаще и чаще, это итальянское ничтожество осмелилось выключить аппарат прямо перед носом у твоего всемогущего босса, — в которого ты, как всякая секретарша, тайно влюблена…
— Ты мне рассказывал о своем отце, — говорю я, — что бы он сделал, если бы…
О Люсиль, ты своим глазам не поверила и нажала кнопку повторного набора, надеясь, что, возможно, что-то нас разъединило, ан нет, ты сейчас слушаешь голос, который тебе сообщает, что телефон вызываемого абонента, может быть, выключен…
— Да, конечно, — недоверчиво говорит Енох, принимая еще более обескураженный вид: может быть, он все-таки прочитал на дисплее, что звонил Терри. Он запускает руку в карман пиджака и вытаскивает оттуда парочку сложенных вчетверо листов, расправляет их, и в тот самый момент, когда он мне их подает, девушка с золотистой гончей величаво — по-другому и не скажешь — входит в скверик и отстегивает от ошейника собаки поводок.
— В общем, что тебе сказать? На, почитай. Я написал это сегодня в пять утра.
Я беру в руки листы. Девушка с золотистой гончей достает мобильный и набирает номер. У меня в голове проскользнула абсурдная мысль: а вдруг она звонит мне, а я об этом никогда неузнаю.
— Здесь написано все, что было у меня на сердце, — добавляет Енох, — все, что я на самом деле знаю.
Раскрываю листы. Он развез кашу на три страницы: текст напечатан шрифтом Arial — надо же, в мире еще есть и такие, кто пользуется Arial — и сплошь и рядом жирный шрифт. Девушка позвонила не мне — ей кто-то ответил, и, кажется, она очень довольна.
Что такое слияние? Это конфликт между двумя системами власти, в результате которого в финансовых целях формируется третья система. Она предназначена для создания стоимости, но это выгодно только акционерам или торговым банкам, а не простым смертным, работающим на предприятиях, для которых слияние, наоборот, — это травма на рабочем месте, самая тяжелая травма, которую им можно нанести.
Я поднимаю глаза, Енох искоса, с задумчивым видом, смотрит на лист, вполне вероятно, что он перечитывает текст, стараясь идти со мной вровень, чтобы понять мою реакцию на каждое предложение.
Как только соглашение по сделке достигнуто, а это не такое уж и легкое дело, считается, что самое главное уже позади. Это убеждение возникает из исторической недооценки в экономических кругах человеческого фактора и, говоря более обобщенно, психологии. Но это неправильно. Самые главные проблемы слияния не связаны с документом, узаконивающим его правомерность.
Девушка заливается чистым, серебристым смехом, можно только позавидовать счастливцу, вызвавшему у нее приступ такого смеха. Как это у него получилось? Что такого можно было сказать? Ее собака, хоть и без поводка, но далеко от нее не отходит: она просто следует за ней по пятам.
Ведь предприятие в действительности — это не цифры, а люди, которые работают на нем, то есть его сотрудники, и какова их реакция на объявление о слиянии? У любого сотрудника на любом уровне появляется чувство неуверенности в завтрашнем дне. Что меня ждет? Буду ли я работать или меня выгонят? Поменяется ли у меня должность? На кого я могу положиться? Как мне решить свои проблемы? Удастся ли мне сохранить привилегии, которых я добился? Никого не беспокоит создание стоимости до тех пор, пока новый порядок не ответит на все эти вопросы, не гарантирует работнику новую законность.
В период слияния с сотрудниками следует беседовать, информировать их обо всем, и как можно чаще пополнять и освежать эту информацию; подчиненный должен вам верить, он хочет быть уверен, что его не считают пешкой. А вместо этого к нему обращаются со стандартной речью, составленной на все случаи жизни парочкой консультантов по внутренним вопросам, и эффект от таких речей — все возрастающее беспокойство. Бесстрастные заявления о будущих соединениях, которые не затронут персонал, не что иное, как самое настоящее лицемерие, так как всем известно, что единственная конкретная гарантия создания стоимости на рынках — это сокращение расходов на предприятии, а 80 % сокращения расходов осуществляется за счет увольнения служащих.
Первый лист на этом кончается. Я уже собирался взяться за второй, но Енох меня останавливает.
— Извини, — говорит он.
Берет лист и ручкой исправляет что-то. Когда он мне его отдает, я вижу, что он вставил букву «р» в слово информировать в начале последнего абзаца.
— Я сначала не заметил, — говорит он, улыбаясь.
