– Поскольку твое восприятие не очищено, тебе лучше попробовать другую технику. Попробуй спонтанно нанести на лист краску и посмотреть на то, что получится.
Она достала из черного китайского шкафчика тюбики краски и разбавитель.
– Краску можешь разводить на блюде, – добавила она. – И не жалей разбавителя – тогда цвета станут прозрачнее.
Я выдавил из тюбиков синей, красной, желтой и белой краски на большое фаянсовое блюдо. Потом добавил разбавителя, так что получилось несколько разноцветных лужиц, и кистью изобразил расплывчатые фигуры на листе.
– Неплохо, – сказала Фея, выпуская тонкую струйку дыма.
– А теперь постарайся увидеть какой-либо образ и обрисуй его несколькими линиями.
Я смотрел на расплывчатые фигуры минут пять, пока не появился смутный образ, и я, чтобы сделать его поотчетливее, нанес несколько линий. Получилась угрюмая, перекошенная физиономия, устало глядящая мимо меня.
Фея скептически осмотрела ее и заметила:
– Ну, этот откуда-то из подвалов выполз. Старайся создавать благородные образы, учись не вызывать дурных настроений у ближних. И так много мрака вокруг, и так все задыхаются от этой помойки. Это вот мы можем нырнуть в помойку и вынырнуть, как крепыши. А другой какой-нибудь нырнет – и будет потом выбираться несколько инкарнаций.
– Да это случайно так получилось, – оправдывался я.
– Это, – сказала Фея, – не просто так – ты нарисовал одного из своих злобных «дедов». Они так и выглядят. Это хороший способ избавиться от какого-нибудь «деда», который тебя достает. Нарисуй его, а рисунок затем сожги.
– Что же такое «дед»? – спросил я.
– Твоя агрессия, – сказала Фея. – Или депрессия, по-православному – уныние. Это значит, что один из твоих «дедов» активизировался.
– Наконец-то он и от тебя чему-нибудь научится, – отметил Джи.
Меж тем незаметно наступил вечер.
– Пора, Гурий, отправляться на празднование моего пятидесятилетия, – напомнил Джи.
Он оделся и весело посмотрел на Фею, пытаясь передать ей оптимизм и бодрость. Но Фея расстроенно затянулась сигаретой и, выпуская дым, пренебрежительно произнесла:
– Значит, все-таки пойдешь навещать магиссу? И тебе все равно, какие она про тебя сплетни распускает, и что каждое твое слово потом переврут и высмеют?
– Гурджиев, – сказал Джи, улыбаясь, – даже сам выдумывал и распускал невероятные сплетни о себе. Я нахожусь в более удобном положении: за меня это с удовольствием делают другие.
– Ну, хотя бы приходи не очень поздно, – сказала Фея. – Для меня у тебя никогда нет времени, а для других – сколько угодно.
Я взял сумку и вышел вслед за Джи.
Мы быстро доехали на метро до «Белорусской». Вечер был морозным, в темно-синем небе светила большая желтая луна, навевая меланхолию и оцепенение.
– Постарайся быть внимательным, – сказал Джи, – и запоминай все, что будет происходить. Ты сможешь понять события позднее, а пока – просто присматривайся.
Мы шли мимо массивных старинных особняков, рядом с которыми высились многоэтажные дома. Было холодно, но продавцы цветов с посиневшими от морозного ветра лицами продолжали упорно стоять у своих прилавков.
Мы подошли к одному из особняков, и Джи направился к полуоткрытой двери цокольного этажа. Оттуда доносились голоса и выходили клубы пара, смешанного с табачным дымом. Окна были мутно-серыми и выступали над асфальтом лишь наполовину. Через них ничего нельзя было разглядеть, хотя занавесок не было.
Джи спустился по трем ступенькам и вошел в квартиру; я последовал за ним, держась на некотором расстоянии.
Почти всю длину комнаты, в которой мы оказались, занимало несколько столов. За ними сидела большая компания. На столах стояли бутылки с водкой и портвейном, маленькие тарелки с закуской и большие пепельницы, а в воздухе висели клубы дыма.
Все поднялись, приветствуя Джи. Гиацинта возникла вдруг рядом с ним, взяв его под руку. В другой руке ее был большой бокал, наполненный шампанским. Высокий человек в черной рубашке встал на стул и стоял, плавно покачиваясь, готовый, казалось, в любой момент упасть. Я обратил внимание на его необычайно подвижные брови, которые изгибались вверх и вниз в такт всем его жестам и покачиваниям. У него был заметный шрам на лбу и короткий сухой нос своенравного человека.
– Дорогой мэтр, – произнес он, изысканно выговаривая слова, – мы счастливы видеть вас сегодня, хотя повод собраться здесь показался нам странным. Splendor Solis сегодня гуляет – и я пью за ваше ослепительное бытие!
Гиацинта повела Джи на почетное место во главе стола, а я сел на ближайшее свободное. Справа от меня был странно одетый восточного вида человек с яркой тюбетейкой на обритой голове, а слева – высокий парень в дорогом на вид костюме и ярко блестевших черных туфлях из мягкой кожи. Восточного человека звали Эльдар, а франта – Достоевский. Рядом с Джи сидела небольшого роста женщина в квадратных очках; она пристально посмотрела на меня и спросила Джи:
– Папуля, что это за мамасика ты с собой привел?
– Этот подлещик приехал ко мне из Молдавии, – ответил Джи.
Дама заинтересованно посмотрела на меня, но я от застенчивого высокомерия отвел от нее взор.
Мне показалось, что она выглядит весьма незначительно, ибо я мечтал найти более интересную даму для вальяжной беседы. Но не успел я толком осмотреться, как вдруг ко мне подошел старик очень маленького роста с длинной бородой, в синем кителе и офицерских сапогах.
– Владимир Иванович, – представился он и, достав из-за пазухи фляжку, торжественно произнес:
– Выпей моего целебного напитка для разотождествления с миром!
Я пришел в замешательство и, небрежно отвинтив пробку, брезгливо понюхал содержимое.
– Настойка-то у вас с подозрительным запахом, – ответил я с вежливой миной. – Не пью-с такие.
Старичок лихо опрокинул в себя полфляжки и, придя в возбужденное состояние, стал отплясывать гопака и что-то выкрикивать. Я удивился такой вольности, но окружающие находили его выходку вполне естественной. Я набрался смелости и решил завязать разговор со своими соседями.
Я спросил Эльдара, давно ли он знает Джи.
– Слишком давно, – ответил он недобро улыбнувшись и повернулся к своей соседке, женщине лет тридцати с короткими черными волосами и черными непроницаемыми глазами. Я тоже повернулся к своему разодетому соседу и спросил, который час, чтобы как-то прервать натянутое молчание.
Достоевский нехотя посмотрел на часы и из-за этого опрокинул рюмку, которую держал в руке, на свои роскошные брюки.
– Пол-одиннадцатого, – ледяным тоном сообщил он и стал салфеткой тщательно тереть образовавшееся пятно.
Он с большим трудом удерживался, чтобы не нагрубить мне. Я встал из-за стола, но тут меня схватил Владимир Иванович, все еще плясавший гопака, и закричал:
– Гурий! Ты Сталин! Ты Полярная Звезда! Пляши!!!
Я посмотрел на сидящих эзотериков: все как будто ждали с любопытством, как я отреагирую. Я нехотя сделал несколько «па» и постарался поскорее снова занять место за столом, чтобы не привлекать к себе внимания Владимира Ивановича.
Единственное свободное место было возле дамы в очках, и я сел рядом с ней.
– Как вас зовут? – спросил я. Она оживленно ответила:
– Какой мамасик еще маленький, даже Лору не знает! Откуда ты такой здесь взялся?
Она излучала мягкую, сердечную волну, которая растворила мою скованность и неловкость.
– Я попросился юнгой на Корабль «Арго» и вот оказался здесь. Но я не понимаю, почему это празднование пятидесятилетия – ведь Джи не больше сорока на самом деле?
– Не утруждай себя, мамасичек, размышлениями о приколах Гиацинты, у нее их – сотни. В действительности, она чувствует, что карма влечет ее на дно, и она отчаянно хочет выплыть. Поэтому она решила рискнуть и использовать последнее, самое сильное средство, хоть она и ненавидит Джи.
– Разве это рискованно – просить Джи о помощи? Он мне кажется самым добрым человеком в мире.
– Если ты недостоин, то можешь сгореть от помощи, которую он, действительно, всегда оказывает просящему. А сейчас сходи, будь любезен, на кухню – принеси бутылочку сухого.
Я выбрался из-за стола и пошел на кухню, размышляя над ее загадочными словами.
«Почему Джи называет этих людей эзотериками, – думал я, – если они пьют и курят, вместо того чтобы медитировать?» Ситуация напоминала театральную пьесу, но поскольку меня это вполне устраивало, я с удовольствием подливал себе портвейн, пока окружающее не расплылось в розовом тумане.
Поздно ночью вечеринка закончилась, и мы с Джи отправились на Авиамоторную. Пока мы ждали такси, Джи спросил:
– Тебя привлекло что-нибудь в этой роскошной ситуации?
Чтобы взошли семена, посеянные в душе ученика, ему нужно умереть для своего прошлого. Он должен, таким образом, стереть следы кармы, которая препятствует его внутреннему росту. Ангел взывает к пробуждению сущности ученика. Прохождение стадии Нигредо означает спуск в низшие слои своей души и встречу с подсознательными течениями. Когда неофит готов, ему предлагается встретиться с подводными сущностями, которые появляются на поверхности только в исключительных случаях. Без руководства опытного алхимика неофит может поддаться их соблазнительному гипнозу, ибо подводные существа намного сильнее самого неофита и могут легко покорить и поработить его, очаровав непревзойденной игрой воображения, черным юмором, сладкими грезами о несбыточной мечте вечного парадиза.– Мне странно, что эти самоуверенные и вульгарные люди принадлежат, по вашим словам, к эзотерической элите, – заявил я. – А Гиацинта беспредельно влюблена в самое себя и не видит ничего вокруг.
