Направляясь к столь опасному месту ночёвки, рязанец решил узнать, на что способен потомственный воин с потусторонними силами Гушчепсе:
— Ты, друже, бился хоть раз со злыми чародеями?
— Самому не доводилось, отцу помогал два раза. Но те злые волхвы-удды слабые оказались, из них быстро мы колдовскую силу выгнали, — честно признался в слабой профессиональной подготовке молодой черкес. — Жалко, оберегов нет, подмогли бы оне и укрепили.
— Вот мой оберег, — продемонстрировал язычнику нательный крест Афанасий и прибавил: — И тебе таковой завесть надобно, принять святое крещение.
— На родине многие этот знак носят, шоугенги требы под деревьями с таковой тамгой служат, — не возмутился предложением Гушчепсе. — Но у нас разрешено этот знак принимать тем, кто из отроков в мужи перешёл, а для того ратные подвиги совершить надобно. В церковь же у нас старцы ходят, токмо им дозволено с великим Богом — Тга-Шхуо, единым в трёх лицах, говорить.
— Пращуры их были веры христианской греческого извода, — прокомментировал речь о черкесской религии командир малого отряда. — Потомки же веру дединскую подзабыли. Как татары в стародавние времена все степи переняли, так к ним священноучители и перестали ходить. Оттого именем они зовутся христиане, а обрядами — как есть прямые язычники, погаными именуемые, таки же, как черемисы да вогуличи. Но ништо, даст бог, вернутся к вере исконной, не искусятся на соблазны салтана турского, коий их в веру бесерменскую манит.
Ночь практически вся прошла спокойно. Приключений совсем бы не ожидалось, если б только, разбуженный от дёрганья ноги, я смог сохранить тишину. Наглая здоровая крыса пыталась отгрызть кусок моей дорогостоящей обувки — ичига из тонкого персидского сафьяна. Грызуны, особенно крупные, мне не нравились ни в этой жизни, ни в прошлой.
— Пошла прочь, — одновременно с этим криком я постарался посильней наподдать ногой по серому разносчику инфекций.
Крик и шум от метнувшегося зверька разбудили моих спутников.
— Изыди, — заорал Бакшеев, пытаясь в чуть просветлевших рассветных сумерках разглядеть врага.
Гушчепсе в этот же миг выхватил саблю и начал на звук пластать воздух саблей, одновременно произнося нараспев заклинания на неизвестном языке.
Только Божьим промыслом он умудрился никого не зарубить, размахивая клинком внутри тесного помещения баньки. Через пару минут всё, к счастью бескровно, закончилось. После такой крупной победы над нечистыми силами о сне не могло идти и речи, поэтому выехали мы пораньше, провожаемые уважительными взглядами деревенских.
Быстро уговорив всех возвращаться в Углич, обратно поехали объездной дорогой. Маршрут этот выбрали из-за того, что один из дворян обещался показать какую-то чудесную мельницу, построенную рядом с его поместьем. Пару мукомольных построек с запрудами я уже видел за вчерашний день. Впечатление их движимые течением водяные колёса и плотины, сложенные из навоза, производили грустное. То, что они давали годового оброка в сорок копеек каждая, стоило отнести на оборотистость мельников.
По дороге к местному техническому чуду, в двадцати шагах от околицы деревушки-хуторка в один двор, наткнулись на рыдающую в голос женщину, удерживаемую хмурым мужиком.
— Какая напасть приключилась, с чего слёзы? — придав голосу солидность, степенно спросил юный Битяговский.
— Щедраная болесть у нас в избе, на детишек накинулась, — севшим голосом сообщил крестьянин. — Малые они, полтора леточка да три. Баба бьётся, хочет идти глянуть, как они там, со вчерашнего дня одни младенцы, да дверь припёрта. Но нельзя туда заходить ни мне, ни жёнке — мы ж сей болезнью не болели. Ежели сляжем аль помрём, всё одно детишкам не пережить, с глада сгинут.
— Я слышу, они плачут, мамку зовут. Голодно и страшно детишкам моим. Пустите, уж лучше с ними вместе помру, — причитала несчастная мать.
— Оспа тута, худо дело, — помрачнел Афанасий и с досадой обратился к хуторянам: — Чего ж вы, глупые, ни которого рябого с соседних деревень в подмогу не кликнули?
— Дочь старшую послал вчера в вечере, — оправдывался мужик. — Но нету никого, видать, или идти никто не хочет, иль, не дай бог, беда какая и с дочей случилась.
— Много лет старшенькой?
— Осьмой уже, скоро уже в лета женские войдёт, да и работы она изрядно делала, вполовину от матери, береги её Господь от несчастья.
— Эх, невелика, что ж ты через дремучий лес сам не пошёл, на ночь глядя-то? Верно, скормил ты свою дщерь волкам, в последние годы пропасть их расплодилось, — настроение у рязанского воина стало далёким от радужного.
— Я скотину выводил, загон ей городил. Да на овине надо снопы сушить, зима-то в срок придёт. Ей, болел ты, аль на печи лежал, всё одно, спуску не даст, — огрызнулся мужичок.
— Поехали прочь. Горю тут мы не поможем, — скомандовал Бакшеев. — Объедем кругом подалее. До княжича эту моровую хворь ещё допустить не хватало, он-то щедринами ещё не мечен. Сжечь бы избу эту зразную. Да уж дюже жалко деток безгрешных, оставим их на Божье соизволенье.
Пуская шагом коня, самый опытный удельный воитель повернулся ко мне и произнёс:
— Не винишь, что без твово соизволенья решил? Ежели повелишь — запалим избёнку никчёмную.
— Да ты что! Как можно даже помыслить о сием! — слова я выкрикнул с ноткой истеричности. Сама мысль, что от меня могли ждать такой команды, казалась чудовищной.
— Молитесь за князя углицкого Дмитрия, доброту его помните, — обратился рязанец к закаменевшим крестьянам.
— Постой, Афанасий сын Петров, — остановил я двинувшегося в объезд военного советника. — Неужели у нас в отряде никто оспой не болел, и мы не можем оказать помощь этим несчастным? Вон я вижу двоих рябых, пусть один останется.
— Царевич Дмитрий, сделай милость, передумай, — наклонившись ко мне с седла, тихо произнёс уездный окладчик. — Где ж это видано, чтоб дети боярские по родству от дедов и прадедов ходили за детёнышами смердов. У тебя даже конюхи по родству служат, а не по холопству. Умаленье чести в том служивым великое, да и не токмо на себя позор падёт, а на весь род, внукам и правнукам аукнется.
— Хорошо. Есть ли у кого отметины от оспяной болезни? — мне пришлось зайти с другой стороны.
— Ести, — раздался нестройный хор голосов, откликнулось более половины состава отряда.
— Лошаков, Иван, ты уже болел этой заразой? — на лице телохранителя следов особо не было видно.
— В отрочестве, а что до щербин, то тем борода и хороша, что под ней, рябой али нет, не видно, — хмыкнул дворянин.
— Готов мне послужить? Помочь болящим детям? — вопрос был серьёзный.
— Прости, княже Дмитрий, невместно мне сие, уволь от этой службы. Також у меня и свои детки есть, за этими пригляди, а потом ещё и седмицу к людям не езжай, моровый дух жди пока изыдет, — наотрез отказался Лошаков.
— Кто своей волей пойдёт на сие дело? — Красноречивым ответом была гробовая тишина.
— Яз сделаю, что потребно, — к моему немалому удивлению, вперёд выехал черкес.
Однако, приглядевшись к нему, я поумерил энтузиазм от нахождения добровольца. Юное лицо вызвавшегося было абсолютно чистым от всяких следов прошедшей болезни.
— Страдал ли ты от оспенного мора? — это следовало прояснить сразу.
— Нет, с детства на мне заклятие, охраняющее от этакой напасти. Нет тут опаски никакой! — Самоуверенность в жителе Западной Кабарды водилась потрясающая.
То, что Гушчепсе с лёгкостью верит во всё сверхъестественное, было ясно давно, но тут он явно перегнул палку. Дремучая вера в силу оберегов и амулетов дико коробила сидевшего внутри углицкого княжича дипломированного врача.
— Спасибо тебе, но нет. Наш уезд не твоя родина, здесь твоя колдовская защита может не сработать.
Попытка мягко отказаться не удалась.
— Защитит. Все, кто пережил обряд, могут оспы не бояться. Она боится их, — упёрся верящий в свою магическую защиту язычник.
— Ты ошибаешься. Не существует чародейства, надёжно защищающего от заразных болезней. Это сказки, в которые верят доверчивые люди, — пытался я переубедить черкесского уорка.
— Князь назвал меня лжецом, — почему-то в третьем лице заговорил обо мне Гушчепсе. — Если б яз с ним был одной именитости и в одних летах, то нам следовало бы решить спор саблей. Аз готов ждать, пока мой род не назовут княжеским, а тот, кто напротив меня, не войдёт в зрелые года.
Черкес стал стягивать с себя выданную ему перед поездкой кольчугу, после задрал рубаху и стал тыкать пальцем в разные места своего тела.
— Узрите знаки от обряда, — произнёс он, демонстрируя крестообразные рубцы. — Кто и теперь мнит, будто я завираюсь, пусть выйдет на бой немедля.
— Не спорь, княжич Дмитрий, водится промеж горских людей эдакое чародейство, — подал совет Афанасий. — Как заболеет человек в их аулах оспой, тащат к нему младенцев. Режут малых и в раны втирают гноище из язв болезного, а опосля тех крох выхаживают бабки-травницы знающие.
