– …Учитель!
Он мгновенно оказался рядом. Девушка с ужасом смотрела на его руки; дрожащими пальцами коснулась запястий, коротко вздохнула и прикрыла глаза.
– Что с тобой? – он был встревожен.
– Ничего… прости, это только сон… Страшный сон… – она попыталась улыбнуться. – Я тебе постель застелила, хотела принести горячего вина – ты ведь замерз, наверно, – и, видишь, заснула…
Он провел рукой по серебристым волосам девушки; в последнее время они все чаще забывают, что он не человек.
– Но ведь ты не за этим пришла. Ты хотела говорить со мной, да, Элхэ?
– Да… Нет… Я не хочу этого, но я должна сказать… Учитель, – совсем тихо заговорила она, – он страшит меня. Не допускай его к своему сердцу – или сделай его другим… Я не знаю, не знаю, мне страшно… Учитель, он беду принесет с собой – для всех, для тебя… Он только себя любит – мудрого, великого…
– О ком ты, Элхэ? – Вала был растерян; он никогда не видел ее такой.
– Об этом твоем новом… – она не могла выговорить «ученике», – о Курумо. Я наверное, не должна так говорить…
– Нет… Я и сам думал об этом. Не тревожься, Арта излечит его.
– Ты не веришь в это, Учитель.
Вала усмехнулся – как-то грустно это у него получилось:
– Видно, от тебя ничего не скроешь.
Помолчали.
– Учитель, я принесу тебе вина?
Он рассеянно кивнул.
– И огонь почти погас… Сейчас я…
– Не надо, Элхэ, – он начертил в воздухе знак Ллах, и в очаге взметнулись языки пламени.
Она вернулась очень быстро; он благодарно улыбнулся, приняв из ее рук чашу.
– Учитель…
Он поднял голову: Элхэ стояла уже в дверях, – тоненькая фигурка в черном; и необыкновенно отчетливо он увидел ее глаза.
– Учитель, – узкая рука легла на грудь, – береги себя. Знаю, не умеешь, и все же… Я боюсь за тебя. Гнев лишает разума, жажда власти убивает милосердие, и оковы ненависти не разбить…
Он хотел спросить, о чем она говорит, но она уже исчезла.
– Ты сказал, о Великий, что никто из учеников твоих не может совладать с Орками?
– Да, Курумо.
– Даже Гортхауэр? – лицо Курумо выражало изумление.
– Даже он.
«Вот и представился случай. Я докажу ему, что более достоин его милости, чем Гортхауэр. Он поймет, что лучше иметь дело со мной. Артано только и умеет, что слушать, да звезды считать, да возиться с этими… Эльфами Тьмы. Нет, он мне не соперник. И Владыка увидит это».
– Позволь мне, о Великий…
– Что? – Мелькор был удивлен.
– Позволь, я попытаюсь…
– Ну что ж, попробуй…
«Спору нет, Эльфы красивы. Но начнись война – никто из них не сможет сражаться. Если бы в Валиноре знали об этом, вряд ли Мелькор надолго остался бы свободным. Не могу его понять! Он мог бы воистину быть Владыкой Мира, подчинить себе всех – почему же он не думает об этом? Песенки их слушает, сказки… И что же, из Орков хотел сделать – таких же? Неужели не видит – они предназначены для войны! Силе поклоняются они? – так и должно быть с воинами. Он говорит, страх стал их сущностью? – тем лучше: страшась его могущества, они будут сражаться до последнего. Владыка не хочет думать о таких вещах – ну, так о них позабочусь я. Я обучу их ковать металл и сражаться; я стану для них вторым после Властелина: в чьих руках войско, у того и власть. Валинорские сволочи еще будут ползать у меня в ногах! Они-то, глупцы, сидят в своей Благословенной Земле и даже не помышляют о войне… Что ж, тем хуже для них!»
– Я исполнил твое повеление, Великий!
Пятеро могучих Орков в полном воинском доспехе простерлись перед троном Мелькора.
Курумо просиял, взглянув на удивленное лицо Властелина. Все это время он работал в одиночестве, чтобы никто раньше времени не увидал его трудов, и теперь ожидал похвалы от своего господина.
– Что это? – наконец выдохнул Мелькор.
– Орки, мой господин. Твои слуги и воины. С ними ты завоюешь весь мир – взгляни, сколь могучи они, сколь преданы тебе! Пусть отныне страшится тот, кто смел называть себя Королем Мира: теперь-то он узнает, кто истинный Владыка Арды!
– Что ты сделал? – тяжело спросил Мелькор.
Курумо опешил: такого приема он не ожидал.
– О Великий! Как может Властелин обойтись без армии? И ведь тебе не обязательно самому вести войну – поручи это мне, ты увидишь – я оправдаю твое доверие.
– Я не хочу крови. Ты что же, так и не понял ничего?
– Я понимаю тебя, господин мой. Твои руки будут чисты – я сделаю все сам, – Курумо снова обрел уверенность в себе, он говорил, наслаждаясь звуком собственного голоса, упиваясь словами. – И будет великая война, и Валар падут к ногам твоим – ты один будешь царить в Арде, и я буду вершить волю твою…
Внезапно он увидел лицо Мелькора, искаженное гневом и отвращением.
– Вон отсюда, – свистящий страшный шепот.
– Что?.. – Курумо показалось – он ослышался.
– Убирайся! Забери свой проклятый дар – на нем кровь!
Курумо отшатнулся, закрывая лицо руками. Словно с его лица слетела маска мудрого величия: страх и ненависть в темных глазах, злобный волчий оскал.
Мелькор с силой швырнул в него золотой чашей; и, взвизгнув от ужаса, Майя опрометью бросился из зала.
Вала стоял, тяжело дыша, стиснув кулаки от гнева; и тогда предводитель Орков, хищно оскалившись, сказал:
– Позволь мне, о Великий!..
– Вон! – прорычал Мелькор.
…Ему показалось – он ослеп. Багровая пелена перед глазами. Но страшнее этой внезапной слепоты было – видение, беспощадно-отчетливое, неотвратимое – как нож у горла.
Он застонал сквозь стиснутые зубы, и это вернуло его в явь. Кто-то осторожно коснулся его судорожно сжатых рук. Гортхауэр.
– Что с тобой? Ты стоял, как слепой, и глаза… прости меня… мне стало страшно… Никогда не было, чтобы ты смотрел – так. Тебе плохо?
– Ничего, – глухо обронил Мелькор. – Уже все.
– Нет-нет, не отнимай рук. Пожалуйста. Я хочу помочь, позволь мне это.
– Не нужно. Иди.
– Я чем-то оскорбил тебя?
– Нет. Прости. Мне нужно побыть одному.
УЧИТЕЛЬ И УЧЕНИК. 500-502 Г.Г. ОТ ПРОБУЖДЕНИЯ ЭЛЬФОВ
Майя несколько секунд постоял в растерянности, затем, коротко поклонившись, вышел. Мало ли, что за мысли у Учителя. Может, ему действительно лучше побыть одному? Кто может проникнуть в замыслы его? Какое-то мгновение Мелькор видел его высокую стройную фигуру на пороге, затем дверь затворилась. Он тяжело наклонился вперед, сцепив вместе почему-то дрожащие руки. Трудно прятать напряжение души от чужих глаз. Особенно этих. Сам себе он казался сейчас натянутой до предела тетивой. Лук ли сломается? Тетива ли лопнет? Рука сорвется? Или все же взовьется стрела? Страх. Страх и растерянность. Страшное откровение – Курумо. Часть души. Часть своего "я". Ведь сам создавал это совершенное тело, любовно творил каждую черточку лица, вливал в неподвижное еще существо душу и жизнь, отдавал ему часть своего живого сердца… «И это – я? И все, что мне ненавистно, я вложил в него, пытаясь избавиться от самого себя? А теперь гоню прочь? Это слишком ужасно, слишком похоже… Или я – такой же как Эру? Это я сам. Но я же не то, что он думает, неужели это вторая сторона меня… О, как тяжело… Или его так искалечили? Но ведь Гортхауэр совсем иной, хотя и брат ему, он же не такой!» Он вздрогнул, пораженный внезапной мыслью. «А почему не такой? Может именно такой, только хитрее. Более скрытный. Нет, не может быть… Неужели это все – ложь? Не могу поверить…» Но сомнение уже зашевелилось в его душе. И словно лавина, хлынули воспоминания, но теперь он видел все совсем по-другому…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
