– Зачем, ученик?
– Я думал порадовать тебя…
– Мне не доставляют радости восхваления. И ты знаешь это. Кто подсказал тебе эту мысль?
– Курумо, Учитель…
– Курумо, – задумчиво повторил Мелькор; потом поднял глаза на ученика и улыбнулся. – Теперь ты знаешь, что сердцу невозможно приказать петь.
– Да, Учитель… я понимаю…
– Иди, ученик. И пусть придет ко мне Курумо.
– Почему ты решил, что мне нужно такое?
– О Великий! Кто же достоин восхвалений, если не ты? В Валиноре денно и нощно возносят хвалу Манве – разве ты не более заслужил это? О деяниях твоих должно слагать песни… Ведь я же знаю – это придаст тебе силы для новых великих подвигов… Вся Арда будет славить тебя, Владыка!
– Ну и сложил бы песню сам, – насмешливо сказал Мелькор, – у тебя ведь тоже хороший голос!
– Но, господин мой, – с достоинством ответил Курумо, – песни – дело менестрелей; они – как птицы: поют, ибо такова их природа. Мое же назначение в другом.
– Это верно. С такими крыльями взлететь тяжело, – усмехнулся Вала. Курумо остался невозмутимым:
– Я предпочитаю твердо стоять на земле, – ответил он, с удовольствием оглядывая свои черные одежды, богато расшитые золотом и бриллиантами.
– Ладно, оставим это, – Мелькор посерьезнел. – Ответь мне, разве я просил, чтобы кто бы то ни было слагал песни в мою честь?
– Нет, о Великий; но думаю я, что не мог измыслить ничего противного твоей воле. Ведь я – твое создание, и все мысли и деяния мои имеют начало в тебе…
Мелькор тяжело задумался. Курумо в молчании ждал его ответа.
– Иди, – не поднимая глаз на Курумо, молвил, наконец, Вала.
И с поклоном удалился Курумо, исполненный сознания собственного достоинства и правоты.
«Может в глубине души я действительно жажду восхвалений – и просто боюсь признаться себе в этом? Нет… Или – да? Ведь он действительно мое творение, хотя я и думал создать существ иных, чем я… Может быть то, что таится во мне, вошло в него и внушило ему эти мысли? Может быть… Тогда, чтобы одолеть в себе это, я должен объяснить ему, научить его… Видно, плохой я учитель, если он продолжает думать так… Моя вина».
– Курумо!..
Он сидит в резном черном кресле: высокий стройный человек в черных одеждах; плащ небрежно брошен на спинку кресла, рубашка распахнута на груди: жаркий день выдался сегодня в кузне, но тело его не знает усталости. Мерцающий свет озаряет его лицо. Удивительно красивое лицо. Высокий лоб; взлетающие легким изломом брови; в тени длинных прямых ресниц – глаза, светлые и ясные, как звезды; тонкий нос с легкой горбинкой, чуть впалые щеки, твердо и красиво очерченный рот, волевой подбородок… Он улыбается ласково и мечтательно: завтра новый день, наполненный радостью творения и познания, словно чаша до краев – искрящимся золотым вином. Они даже не догадываются, сколь многому он, их Учитель, учится у них, и сам он, по сути, лишь один из них, познающий тайны Эа… А вечером придут дети и попросят снова рассказать сказку… Что же он расскажет им?
Он надолго задумывается, глядя в окно. Ветер играет прядями длинных темных волос. Потом решительно поворачивается к столу, берет чистый лист и черно-серебряное перо. У него узкие сильные руки и тонкие длинные пальцы. Руки творца.
Летящие знаки Тай-ан проступают на белом листе, так похожие на знаки Тьмы. Он снова улыбается, вспомнив счастливое лицо Книжника: «Учитель, кажется, я понял, как можно записывать мысли… Взгляни, тебе нравится, да?»
Он откладывает в сторону перо, когда небо на востоке уже начинает светлеть. Бессмертному не нужен сон. Перечитывает написанное, и легкая тень ложится на его лицо. Странная вышла сказка; да и сказка ли?
…Идет по земле Звездный Странник, и заходит в дома, и рассказывает детям прекрасные печальные истории, и поет песни. Он приходит к детям и каждому отдает частичку себя, каждому оставляет часть своего сердца. Словно свеча, что светит, сгорая – Звездный Странник. Все тоньше руки его, все прозрачнее лицо его, и только глаза его по-прежнему сияют ясным светом. Неведомо, как окончится путь его; он идет, зажигая на земле маленькие звезды. Недолог и печален его путь, и сияют звезды над ним – он идет…
Он встает, идет к дверям. Завтра – тот день, что Гэлрэн зовет днем своего второго рождения: много лет назад в этот день сложил он свою первую песню. Он приготовил Менестрелю дар: осталось лишь натянуть струны из поющего небесного железа и настроить лютню. Он представляет себе сияющее лицо Менестреля… Но что-то не дает покоя.
Этот новый ученик, Курумо. Его создание, и все же – совсем иной. Иногда начинает казаться – он все понял, а потом… Пришел ведь к Менестрелю и уговорил сложить эту песню. А – зачем? Часть сердца, его творение, его ученик… и – не понять. Иной. Он любит этого странного ученика, но не забыть тяжелой чаши и кровавого привкуса на губах. Почему? И кажется – именно из-за этого придется взять в руки меч Затменного Солнца. Чего-то не достает в Курумо; может, той ясной открытости, без которой невозможно себе представить других? И эти разговоры о славе, о власти… Сначала он искренне удивлялся: зачем? Потом в душе поселилась тревога. Не замечая этого, он стал внимательнее к Курумо, чем даже к Гортхауэру. Старший ученик смотрел на это с полушутливой ревностью, но постепенно стал сторониться своего младшего брата. А Учителю мучительно не хотелось, чтобы новый ученик считал себя чужим здесь. Но словно какая-то стена стояла между ними.
Тряхнул головой. Хватит. Иначе лютня запомнит эти мысли. Нужно идти. Конечно, если Арта меняет всех (он не любил говорить «Арда», Княжество – имя, данное миру Илуватаром), должно быть это происходит и в Валиноре. Со временем Курумо станет иным: Арта лечит, да и трудно не измениться, живя среди Эльфов Тьмы…
– Позволишь ли переночевать у тебя?..
У него не было своего дома в поселении Эллери; обычно к ночи он возвращался в Хэлгор, но сегодня ему хотелось остаться со своими учениками.
Гэллор-Маг просиял:
– Конечно, Учитель! Зачем ты спрашиваешь? Мы всегда рады тебе…
Гости уже разошлись, и они остались одни. Разговор затянулся допоздна. Гэллор был не прочь и продолжить беседу, но Вала с улыбкой остановил его:
– Довольно, пощады! Если бы я был человеком, ты вконец замучил бы меня: не торопись, ты хочешь узнать все сразу.
Эльф смущенно рассмеялся:
– Ты прав, Учитель.
…Девушка свернулась калачиком в кресле, подобрав ноги: огонь в камине догорал, и в комнате было прохладно. Лицо спящей было полно тихой печали, и Вала невольно залюбовался ею. Пожалуй, красотой она не уступает Аллуа, которую считают прекраснейшей среди Эллери. Но Аллуа – огненный мак, эта же девочка – цветок ночи… Наверно, хотела спросить о чем-то, а ждать пришлось долго. Вала осторожно укрыл девушку плащом, отошел к окну.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
