Ленинке взяла том медицинской энциклопедии на букву «Ш» и углубилась в чтение.
Все, что она читала, было присуще Геннадию: многословие, раздражительность, цикличность, подозрительность. Но она не могла ничего найти про наследственность – передается или нет. Было написано не совсем понятно – от отца к сыну может передаться. А если будет дочь? Неизвестно. Есть шанс. Ей надо знать сейчас, немедленно. Потом ее увлекла тема гениальности: безумие и гениальность – две стороны одной медали.
«Нет, я не хочу гениального ребенка. Я хочу доброго хорошего друга, который даст смысл моей жизни. А вдруг не даст, а, наоборот, отнимет последнее?»
Она вдруг почувствовала, что боится идти домой. Да это просто зараза какая-то, еще немного, и я стану психической. Я не буду показывать ему выписку. Просто спрошу: как ты себя чувствуешь?
* * *
Но Геннадия дома не было. Она легла спать и не спала. Как спросить человека: ты нормальный или сумасшедший?
Его все не было. Он даже не позвонил. Раньше всегда звонил. Навалился страх. Под одной крышей с сумасшедшим! Почему его нет? Надо волноваться или нет? Не могла вспомнить: ссорились они накануне или нет.
Вспомнила! Когда позвонила мать, он подошел к телефону и очень мило поздоровался. Дал ей трубку. Мама срочно требовала встречи. Сказала, что очень важно. Что-то неопределенное спрашивала: как дела, как здоровье, как работа. Он, кажется, закричал, что ему срочно нужен телефон. Я ответила – это моя мать звонит. Дальше не помню. Я решила, что надо бежать к маме – у нее был страшный голос. Он что-то крикнул вслед: «Никуда она не денется, старая дура». А может, мне показалось. Я уже бежала по лестнице.
Начало светать. Пошла на кухню выпить воды. На столе лежала записка: «Срочно еду на два дня в Питер на конференцию. Попробую позвонить. Не скучай. Целую. Люблю. Твой Генка».
Стало стыдно. Рассердилась на мать. Зачем она мне все это сказала? Закурила.
Киселев тоже был подавлен. Пытался по своим каналам найти хорошего врача. Девяностые заканчивались. Все хорошие врачи уехали.
Аллочка вызвала зятя на разговор в КДС. Ей показалось, что подобное место ее обезопасит. А что, собственно, она хотела узнать, непонятно. Срок был уже большой. Решать надо было немедленно. Страшные картины бродили в ее голове – аутисты, олигофрены, дауны.
Геннадий появился неожиданно рано. Вид был ужасный. Наверное, Света ему уже сказала.
– Как дела? – на манер иностранцев спросила Аллочка и на их же манер засияла от предвкушения хорошей беседы.
В небольшом кафе был уютный полумрак и запах хорошего кофе.
– Кофе хочешь?
Не дожидаясь ответа, показала официанту два пальца. Тот немедленно занялся заказом.
– Алла, что происходит?
– Ну происходит, что ты болен. И надо понять, что будет с ребенком.
Алла выключила все свои прибамбасы, сидела измученная и немолодая.
– Когда заболел?
– Не знаю. Давно.
– А когда со Светой встретились?
– Ремиссия была. Длительная.
– А сейчас?
– Сейчас плохо.
Официант принес кофе латте и два пирожных. Геннадий некрасиво и жадно съел оба.
– Мне кажется, мы сами разберемся, – давясь пирожным, сказал зять.
– Да времени нет.
– Шесть месяцев.
– Ой, не скажи.
– Найдем способ узнать.
– Если так, не было бы несчастных больных детишек. А их очень много. С каждым годом все больше.
Алла нашла глазами официанта и попросила водки.
Они выпили один, второй, третий раз.
Что-то отпустило.
– Ты ее любишь?
– А может, будет сын.
– Да я про Свету. Вы уже четыре года вместе, ты ее вообще когда-нибудь… вообще… любил?
– Ты что имеешь в виду?
Выпили еще и еще.
– Алка, я вообще не помню, ты про кого?
– Я про твою жену.
– Какую?
Выпили еще, чтоб разобраться. Потом еще.
Аллочка расплатилась своей карточкой. Через Александровский сад они вышли на Красную площадь.
– А какой сегодня год? – Аллочка засмеялась: – Я говорю, какой сегодня год.
Напротив Мавзолея стали бешено целоваться. Аллочке стало жарко. Она расстегнула шубу, куртку на Геннадии, не отрываясь от поцелуя, и тщетно пыталась под блузкой расстегнуть лифчик. Геннадий оторвался от нее, сказал:
– Слушай, не надо. Он обидится.
– Кто?
– Ну этот, который в Мавзолее.
По видавшей виды брусчатке неслась поземка.
Геннадий схватил Аллочку в охапку и потащил к Иверской:
– Сейчас главное, помолиться, понимаешь?
– Да. Помолиться. Главное.
Впихнул ее в церковный вход. Там в приделе было тепло и тихо.
Аллочка висела на Геннадии. И хотела его безумно, четыре года хотела. За закрытой дверью бубнила служба. Слышалось дыхание прихода. А они кощунствовали напропалую. И такое безумство охватило этих не очень молодых людей, что под страхом топора и пистолета они не смогли бы оторваться друг от друга. И надо же, как хранили их ангелы, дали им утолить свою жажду и отвалиться друг от друга. И только потом завершилась служба и из молельного зала двинулась толпа прихожан, которые прошли сквозь них и мимо, не видя их теней.
Дома у Киселевых был скандал – Иван Иванович дико орал на пьяную жену и требовал ответа – с кем, сука, пила. Аллочка ненадолго задумалась и легко ответила: «С Ельциным». Киселев захлебнулся от негодования: президент тяжелобольной человек. Но Аллочка улыбалась, трясла своими сияющими брызгами пьяного очарования и утверждала: «Нет, она была с Ельциным».
У Ивановых все было много хуже. У Светки усилился от стресса токсикоз, и она блевала в сортире, выворачивая всю себя. Еще немного, ей казалось – ребенка выблюет к черту. Ну хоть бы и так.
Геннадий завалился спать в одежде. Чужой и страшный. Решение должна была принимать только она сама.
Света оторвалась от унитаза, собралась с духом, взяла документы и поехала исполнять свое решение. Она не хотела этого ребенка не потому, что боялась его неполноценности, а потому, что она не любила его отца. Боялась его.
* * *
Прошел этот год. Наступил другой. Светлана после развода с Геннадием работала в турфирме и дома не бывала. Да и не было у нее своего дома. Комната в родительской квартире.
Геннадий после нехорошего инцидента с одной студенткой, которой он, впав в ярость, откусил палец, попал в психушку.
Киселевы старели. Ванечка стал все путать, рассказывать одно и то же по много раз, но Аллочка терпеливо выслушивала, иногда напоминая детали, которые он забыл. Так они, как в театре, каждый день рассказывали друг другу свою жизнь, оттачивая подробности и приходя к одному пониманию событий.
Аллочка никогда не вспоминала позорный эпизод с пьяным Геной. А если вдруг он всплывал в ее памяти, она гнала его прочь. И думала – да он, наверное, уже умер. Да уж лучше бы умер. Она вообще, читая некрологи, всегда думала о покойном, если он хоть как-то касался ее жизни, дай ему Бог покоя в той жизни. А мне он уже не опасен.
Сияние ее погасло. Да и смысла в этом сиянии больше не было. Не для кого сиять.
Старость подбирается ко всем разными темпами.
Ну тут уж ничего не поделаешь.
Близнецы
Это было
