Хорошо известно, что для поступления в колледж нужен школьный аттестат. Но это верно только в том случае, если у вас не хватает воображения.
Фрэнк с папой едут в Нью-Йорк, не проронив по дороге ни слова, и встречаются на Манхэттене с главным раввином Иешива-университета. Хотя в Ванкувере Фрэнк получил аттестат зрелости, от бумаг пришлось избавиться, потому что они были выписаны на другое имя. Не осталось свидетельств и об обучении Кьяры в колледже травников, а также о моих спортивных победах. Пару лет назад мы все как будто возникли из пустоты — взрослые, но лишенные прошлого.
Однако Фрэнк есть Фрэнк. Его принимают в колледж, и даже папа вынужден признать, что у него завидный талант очаровывать людей. За папой люди идут, потому что он великолепен и умеет убедить в том, что все возможно. Но рано или поздно они начинают догадываться, что он считает всех тупыми овцами. Фрэнк не такой: он искренне любит людей и хочет им нравиться. Это делает его более убедительным и, как часто замечает папа, более уязвимым: ради одобрения сверстников он готов пойти на заклание.
— Видела бы ты эту встречу, — говорит отец с плохо скрываемым восхищением. — Твой брат все время улыбался и расспрашивал раввина о целях и ценностях школы. В результате об аттестате никто и не вспомнил. Думаю, Фрэнка ждет большое будущее в политике. Если он не расслабится, — добавляет папа после некоторой паузы.
Теперь, когда Фрэнк устроен, щедрое пожертвование президентской кампании демократической партии должно обеспечить Кьяре место стажера среди тех, кто хочет пропихнуть в Белый дом Эльберта Гора. Мы выбрали демократов не потому, что верим в какую-то партию, — в политику мы верим не больше, чем в Макдоналдс, — а потому, что у нее больше шансов оказаться в рядах победителей. Республиканцы возложили свои надежды на Джорджа Буша, которого папа после его интервью прозвал Дурачком. Так что в победе демократов он почти уверен, но на всякий случай делает пожертвование и республиканской партии. Всегда нужно быть готовым к неожиданностям.
Я стою у стола «Кинко», поддерживая семейную традицию преодолевать препятствия творческим путем. На столе — замазка, огромный резак гильотинного типа, клей, стопка бумаги, линейки и канцелярский нож. Я смотрю на свои руки и вздыхаю. Они у меня уродливые: красные, сухие от мела, с твердыми мозолями от постоянного контакта с брусьями и обгрызенными ногтями. Но пальцы тонкие и не дрожат, поэтому за документы отвечаю именно я. Даты, которые нужно заменить, рекомендательные письма от компаний из списка «Фочьюн-500», в которые нужно добавить имя Кьяры. Ну вы понимаете. Все это мне предстоит сделать.
Ножом я обвожу логотип знаменитой компании, распечатанный с сайта, аккуратно приклеиваю его в верхнем левом углу письма, которое папа собирается отправить. Потом, скопировав шрифт, я открываю Майкрософт Ворд и добавляю под логотипом новые контактные данные. Если кто-нибудь позвонит, чтобы проверить, он попадет на мамин мобильный номер. Вставив нужные цифры, я кладу письмо в ксерокс и слежу, чтобы оно скопировалось без теней. Я прижимаю крышку, пока бумага не становится абсолютно плоской и копия не выглядит идеальной. Наклонившись над столом, я перепроверяю каждую деталь: расположение логотипа, соответствие контактов, размер шрифта, пробелы…
— Вегетарианская пицца? — спрашивает папа, и я вздрагиваю от неожиданности.
— Черт! Да. — Я потираю закостеневшую шею и протягиваю ему письмо.
Он разглядывает его под ослепительным светом «Кинко», а потом мы выходим навстречу вечеру. Парковка почти опустела. Сумерки только-только начинают сгущаться. Мы держимся за руки и шагаем в ногу.
— Принцесса, ты способна с помощью канцелярского ножа и капли замазки посрамить большинство изготовителей подделок.
Глава 20
Вирджиния, 12 лет
В предрассветный час, когда ночь закончилась, а день еще не начался, я лежу и смотрю, как на моем потолке мерцают звездочки. Пожалуй, это самое мирное время. Но мой мозг, как всегда, все портит, лихорадочно перебирая список дел. Я тихонько вою и скатываюсь с кровати, прикидывая, что можно передать на аутсорсинг.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Недавно Кьяра стала моим секретарем на полставки. Я не припомню, чтобы это как-то обсуждалось, — скорее всего, этот вариант оказался самым логичным. В конце концов, мой день начинается на рассвете и заканчивается, когда я еле живая возвращаюсь после тренировки, занимающей весь вечер. Кьяра же, пока не началась президентская кампания, только помогает в школе несколько часов. По беспощадным меркам моей семьи я гораздо более продуктивна.
Открыв дверь, я вижу Кьяру, которая сонно бредет в ванную. Почему она так жутко одевается? У нее даже пижамы уродливые!
— Привет! — Я выглядываю из комнаты. — Сделаешь домашку по естествознанию? А я эссе по английскому напишу.
Она неохотно кивает.
На втором этаже после отъезда Фрэнка стало очень пусто. Я смотрю на запертую на замок дверь. Он только мне сказал, где спрятал ключ, и когда я чувствую себя особенно одиноко, тихонько проскальзываю к нему и сижу на ковре, как во время наших разговоров. Это нелогично, но, несмотря на все произошедшее, он все еще мой самый близкий человек. Его комната — мое секретное место, где я могу поразмышлять.
Я оставляю домашнее задание у двери Кьяры. Иногда мне ее бывает жалко, особенно сейчас, когда папа решил больше не допускать их с Фрэнком в гостиную и кухню. Он теперь спит в гостиной на диване, а не наверху с мамой, и поэтому первый этаж стал его царством. И он не позволяет неврозам и негативному мышлению загрязнять свою атмосферу. Мама носит еду Кьяре наверх.
Я пытаюсь вести себя с ней получше, правда, это очень непросто. Иногда по утрам мы выходим на короткую пробежку в лес: она должна худеть, а я — развивать выносливость. Кьяра бежит впереди, а я трушу сзади, глядя на ее рюкзачок. Сердце бьется быстро, и тепло приятно разливается по телу. Она всегда задает хороший темп. Как ни странно, несмотря на постоянные тренировки, я очень быстро выдыхаюсь. А брат с сестрой прекрасно бегают на длинные дистанции.
Сегодня Кьяра останавливается на маленькой полянке, где мы часто пьем воду, и лезет в рюкзак. Она что-то говорит, но я не слышу, потому что пытаюсь отдышаться и смотрю на листья, отяжелевшие от росы. Я протягиваю руку за бутылкой с водой.
Выстрел заставляет меня застыть с вытянутой рукой. Обернувшись, я вижу Кьяру. Она стоит, расставив ноги, и целится из пистолета в дерево.
— Какого черта! — ору я.
Она выглядит удивленной и невинной:
— Я же сказала тебе заткнуть уши. Ты что, не слышала? Ты испугалась?
— Откуда у тебя пистолет?
— Папочка купил, — говорит она странным детским голоском, как всегда бывает, когда речь заходит об отце. — Когда начнется избирательная кампания, мне придется одной ходить по городу, должна же я себя защитить! Стой там, Бхаджан.
Она целится в другую сторону и снова стреляет. Кора на дереве словно взрывается, резкий незнакомый запах пороха наполняет ноздри.
Кьяра с довольным видом разглядывает свою мишень и коротко, отрывисто смеется.
Все мое сочувствие к ней сразу исчезает. Так всегда и происходит: как только я пытаюсь думать о сестре хорошо, она делает что-то отталкивающее.
— Побежали, — говорю я и срываюсь с места.
Мне хочется оказаться подальше от этого странного смеха. Подальше от всего, чего я не понимаю.
Очередная новая машина, сливочно-белый «линкольн», приобретенный, разумеется, за наличные, мчит, урча, по пустой дороге. Каждое утро по будням папа тридцать пять минут едет от нашего отдаленного района до ближайшей остановки школьного автобуса. Сев в желтую развалюху, мы с Кьярой еще больше часа добираемся до школы.
— Как идет исследование? — бросает папа Кьяре через плечо.
— Очень хорошо, папочка, — быстро отвечает сестра, и я сразу понимаю, что она врет.
