- Со стрельбища! Измучился, - тихо проговорил он. - Пушку разорвало. Жалко мне.
Охима обняла его. Чем она может одарить его, кроме своей любви? Нет у нее ни вина, ни яств никаких, сама живет кое-как. Одна любовь! Но Андрею больше ничего и не надо. Он сам принес ей краюху хлеба и вареного мяса из Пушечной избы. Не было для Охимы наибольшего счастья, как только слушать Андрея. А он любил рассказывать ей о своем пушечном деле, о том, как научился он ковать и лить пушки. Сам царь похвалил его.
Андрей мечтал сварить большую-большую пушку, чтобы влезло в нее такое ядро, каким сразу можно сбить любую башню, пробить любую стену и уничтожить сотню врагов.
Охима, лаская его, нежно шептала, что нет на свете такого человека, который разуверит ее в том, что ее Андрей не сделает такую пушку. Ее Андрей способен еще не на такие дела; ее Андрею надо было бы родиться царем, а не крестьянином, не мастером литейного дела и не пушкарем. Пригожее Андрея и на лицо никого не найдешь на всей земле, а потому он и сможет, только он один, сделать такую пушку.
Она так расхваливала своего друга, что тот начинал своей широкой ладонью, пахнущей ворванью и дымом, зажимать ей рот.
- Буде. Твой Андрей не токмо царем, но и хорошим пушкарем не бывал, да и, бог ведает, будет ли! Война покажет, гожусь ли я в пушкари. И не надо, Охима, - не стели, не мели, не ври, не плети. Хочу я быть дюжим литцом, а покедова - ягненок бесхвостый, вот кто я! И как обидно, коли убьют меня и умру я, не оставив после себя пребольшущей пушки.
- Оставишь! Оставишь! - утирая слезы, сказала Охима. - Пошто умирать? Не надо о том и говорить. А на войну я тебя не пущу!
- Пустишь. Я такой, как все. Не отстану от товарищей. Люди - Иван, и я - Иван, люди в воду - и я в воду, а тут война. Да штоб я остался в Москве и сидел бы в литейных ямах, а товарищи будут там воевать?! Нет, Охима, хоть и люблю я тебя, а от войны николи не отступлюсь. Штоб Андрей сидел тут супостатам в утеху? Николи!
В избу постучали.
Охима вскочила, оправилась, отворила дверь.
Вошел Иван Федоров.
Стряхнув с себя снежок, обтер ноги о половик. Помолился, вздохнул.
- Вашему сиденью! - приветствовал он.
- Добро пожаловать! - ответила Охима.
Пушкарь почтительно вскочил со скамьи. Иван Федоров сел. Стал расспрашивать Андрея о стрельбе из наряда у Калужской рогатки, о том, видел ли парень царя-батюшку.
Андрей рассказал о стрелянии и о том, как Телятьев погубил пушку и как царь Иван велел наградить его, Андрейку, пятьюдесятью ефимками... (О плетях умолчал, не желая срамить себя перед Охимой.)
С большим вниманием выслушал его Федоров, а потом, ласково улыбнувшись, сказал:
- Вижу я, парень ты смышленый, не пропадешь. Наш царь мудрый, но люди около него нехорошие. Соблазном его окружают. Ну, да бог поможет ему отгородиться от них.
Он завел беседу о войне, сказал, что и сам бы взял меч и лук и пошел бы к ливонскому рубежу, да царь его с Печатного двора не пускает.
- Как народ-то? Охоч ли до войны?
Андрейка ответил: нет ни одного человека при наряде и в Пушкарской слободе, чтоб боялся войны с Ливонией. Все наслышаны о том утеснении, что чинит немец русскому человеку: разоряет его церкви, мучает православных, не пускает заморские корабли, грабит московское добро на суше и даже землею владеет древнерусскою, а не своей.
- Коим голосом рявкает, - сказал усмехнувшись Андрейка, - таким и отрявкнется. Наш меч - их голова! Пришло, стало быть, такое время. И кто должен, тот повинен платить.
Иван Федоров остался доволен беседою с Андреем.
- Да благословит тя господь! - Поклонившись, дьякон вышел из горницы.
Охима во все время их разговора с любовью и гордостью следила за Андреем, а когда остались одни, она обняла его.
- Лучше тебя никого нет!
Только что она это сказала, как в избу вломился какой-то человек с двумя стрельцами.
Андрейка вскочил озадаченный. Сердце его затрепетало. Сразу догадался, что это пришли за ним. И когда ближе подвинулся к вошедшим, то узнал Василия Грязного. Это он пришел со стрельцами за ним, чтобы вести его на съезжую.
- Эге! - рассмеялся Грязной, глядя на Охиму. - Иль не вовремя? Так вот ты где, молодчик, скрываешься! Спасибо добрым людям, указали, а то бы мы тебя и не разыскали.
Охима поднялась, бледная, испуганная.
В отблеске сальной свечи сверкнули ястребиные глаза незнакомого ей человека.
- Пушкарь меток... ай, меток! Ай, меток! - с ехидной улыбкою качал головой Грязной, дерзко оглядывая Охиму.
- Провались! Чего зенки таращишь?
- У-у!.. Ты сердита! - Ястребиные глаза масляно заблестели.
Андрейка обнял Охиму, проворча:
- Полно! Не кручинься! Вернусь.
- Вернешься ли? - сказал со злой усмешкой на губах Грязной. Охима заплакала.
- Не реви, горлица! Царские плети не позорище для холопа, а награда. Ну, ты! Петух! Оторвись от своей клуши! Гей, ребята, веди его!
Стрельцы набросились было на Андрея, но он их отпихнул и сам быстро вышел из избы.
Охима заплакала, рванулась за ним, сбила с ног двух стрельцов.
Но... было поздно.
Андрей, стрельцы и Грязной - все потонуло во мраке.
Охима, ослабев от тоски и ужаса, прижалась к косяку двери. Было холодно, сыро и темно кругом. Ее трясло, как в лихорадке. Она не заметила в темноте, что рядом с ней, совсем рядом, притаившись за углом избы, стоял преследовавший ее чернец, который и привел сюда Василия Грязного.
Утром царь собрал в Большой палате бояр и воевод. Как всегда, бояре в хмурой робости, переминаясь с ноги на ногу, бросали исподлобья вопрошающие взгляды на царя: в духе ли? Все изучено: все складки и морщинки на лице Ивана Васильевича, и как держит руки, когда спокоен, и как сложены пальцы, коли сердит, и какой посох в руке... На все - приметы. В этот раз ничего дурного, предвещавшего гнев, не замечено. Опустился в кресло на возвышении мягко, не порывисто. После того с царского разрешения заняли свои места и бояре. Рядом с царем, пониже его, сел митрополит. С другой стороны - его младший брат Юрий Васильевич, тихий-тихий, болезненный юноша, а за ним князь Владимир Андреевич, беспокойным взглядом обводивший бояр.
- Бояре! - сказал царь. - Бог наш, вседержитель, вразумил нас поднять победоносную хоругвь и крест честной, в веках непобедимый, на великую брань с лютыми ворогами нашими, немцами, разоряющими православные храмы оскверняющими лютерским лаяньем наши святыни, нападающими на наших людей на рубеже и многая скверны сотворившими во зло и хулу нам, еретически прикрываясь крестом.
- Бояре! Настало время поднять наш меч веры и правды. Чего ждать от того царства, коим правят вероломные обманщики и разбойники, лютерские и латинские попы и монахи? Честные люди не имут силы в той стране, чтобы побороть коварство рыцарей. Лифляндские воеводы строят себе замки, чтоб в них запираться. От кого? От своего же народа. Всемогущий бог повелел с врагом биться в открытом бою, не щадя себя, коль родина пребывает в опасности. Укрываться в замках и ждать, коли на тебя нападут, - нехитрое дело! Вчуже им земля, вчуже им и чухна, над коей они власть имут. Нет совести - нет и порядка и силы! Бог наказал их! Нет у них доброго, любящего свой народ правителя, ибо нет у них и своего народа. Все чужое, краденое. Какой рой пчел без матки не может быть, а рассыплется, так и народ без правителя. Рыцарство не страшно нам! Государства, грабежом живущие, тлению подлежат, не должны жить! Именем господа бога, вседержителя мира, я поднимаю московское знамя брани. Завтра наши люди из конца в конец земли русской услышат царское слово, зовущее на битву. Князья-воеводы! Двинем наше непобедимое войско в посрамление вражеской гордыни! Да благословит нас господь бог на то великое дело!
Тишину нарушили только тяжелые вздохи бояр.
Митрополит сидел, низко опустив голову, пока царь не сказал:
- Слушайте! Праведный владыка церкви господней совершит в соборе великое моление.
- Да будет так! Аминь! - воскликнул митрополит, быстро вставая с своего места.
Поднялись, как один, с своих мест и бояре.
Царь кликнул воевод, поставленных вождями ополчения.
На середину палаты браво шагнули: Шиг-Алей, Данила Романович, Михаил Глинский, Курбский, Данила Адашев, Серебряный, Иван Шуйский, Алексей Басманов, Бутурлин, Куракин, Заболоцкий и другие.
Они приблизились к царскому трону.
Митрополит поднял руки вверх:
- Восклицайте господу всея земли! Торжествуйте! Веселитесь и пойте! При звуке труб и рога торжествуйте перед царем-господом! Да шумит море и все, что наполняет его! Да плещут реки, да ликуют горы перед лицом господа, ибо он идет судить землю! Он будет судить вселенную праведно и народы - мудро! Меч правды и силы да будет благословен!
Митрополит умолк, поклонившись царю, затем Юрию Васильевичу, князю Владимиру Андреевичу и боярам.
Царь и бояре ответили ему низким, смиренным поклоном.
- Помните, крепостей пока не осаждать, промышлять врага в поле. Делайте не то, чего хотят ливонские князи. Не щадите врага! Пускай устрашатся, восплачутся и потеряют надежды. Ратуйте во славу России, детей и внуков наших!
