– Хорош будет детинец, а место, какое место! Теперь стребляне у меня вот тут! – Князь поднял перед собой ладонь, а другой ударил сверху, будто прихлопывал комара. – Стоход мой… И Вожна…
– Князь, бурундейский купец желает заплатить виру соболями, – сказал подошедший к князю Ацур. – Очень ему нужно в Онегу.
– Бери соболями, – ухмыльнулся в бороду Стовов и окинул взглядом Вожну, на середине которой покачивалась одна из его боевых ладей, закреплённая за оба берега массивной железной цепью на поплавках из брёвен.
Несколько дружинников лениво постреливали с ладьи в сторону десятка лодок и двух тяжелогруженых ладей, прижавшихся к берегу ниже по течению.
Стрелы, обмотанные горящей паклей, капающие на лету смесью смолы и медвежьего жира, то и дело вызывали пожар то в сухих зарослях камыша, то на одной из ладей.
Там суетились, кидали на огонь мокрые шкуры, обречённо располагались на продолжительную стоянку. На всю реку разносились хриплые проклятия и угрозы.
– Чада дымного там не видать? – кинул Стовов в спину сбегающего вниз Ацура.
– Нет. Как только дозор их заметит, по уговору запалит хвою с перерывами. Тогда навстречу княжичу пойдёт Сугун с десятком и доведёт через камыш, – ответил Ацур и, позвякивая кольчугой, двинулся дальше, маша рукой группе людей под холмом, у выволоченных на берег лодок.
Эти несколько человек в просторных льняных одеяниях и высоких собольих шапках, украшенных узкими перьями сойки, начали молчаливо взбираться вверх в сопровождении двух дружинников Стовова.
– Челобитчики, – с оттенком злорадства сказал молодой дружинник, переводя дыхание после очередной волны звуков, посланных им из серебряного рога вдаль над Вожной. – Дары тащат.
– Ты давай, Мышец, дуй в дуду, чтоб весь Лес знал – князь Каменной Ладоги утвердился в устье Стохода! – недовольно покосился на него Стовов, краем глаза отмечая, что челобитчики волокут за собой ворох мехов размерами с хорошего медведя.
Когда послы достигли, наконец, вершины холма и остановились в нескольких шагах от князя, обливаясь потом и отплёвываясь от мокрого облака пыли, поднятого усердными землекопами, князь сделал вид, что увлечённо рассматривает сруб длинной избы, над которым возвышалась башня дымохода, выложенная из плоских камней на растворе из речной глины и извести.
Над избой уже устанавливали крышу, прилаживали стропила и затаскивали туда сосновую дрань, вымоченную в дёгте.
– Эй, Стень, почему такой очаг малый положили? – крикнул Стовов, обращаясь к по пояс голому плотнику, машущему руками на рабов, подающих снизу только что отёсанную жердину: «Да нет, дубьё, раскосину давай». – Знаешь ведь, что одной сторожи в детинце будет три десятка, не считая семей!
– Да тут можно всех стреблян обогреть этим очагом, – отозвался Стень.
– Гляди. – Стовов услышал, как челобитчики зашептались при упоминании о трёх десятках сторожи в крепости, и, довольный произведённым впечатлением, повернулся к ним: – Кто такие?
Мышец снова затрубил, заставив послов вздрогнуть.
Вперёд выступил старец с обветренным, потрескавшимся лицом, бросил у ног князя груду струящегося соболиного меха и заговорил распевно, почтительно, но с плохо скрываемой досадой:
– Знатный купец Малей из Городца шлёт тебе виру и просит пропустить к Онеге. Желает князю Каменной Ладоги крепкого меча и спокойной границы, да хранит тебя Велес.
– Пусть идёт. Ацур даст ему охранную гривну, – ответит Стовов, вороша ногой переливающийся на солнце мех. – А что, правду говорят, что дедичи подожгли Городец?
Челобитчики угрюмо переглянулись, понимая, что, несмотря на охранную гривну, им придётся отдавать виру стреблянам у Просуни, да и упоминание о Городце особой радости им не доставило.
– Городец уже отстраивают. Князь Водополк Тёмный силён. С Ятвягой у него союз, с Дидом Бердадником родство, да и со стреблянами уговор, – осторожно сказал старец, подолгу подбирая слова. – Думаю, он огорчится, узнав, что Стовов укрепляет детинец в верховьях Вожны. Мне кажется, Ятвяга тоже огорчится.
– Хитро говоришь, бурундеин, как бы голову не потерял. – Стовов угрожающе оскалился, выпячивая вперёд нижнюю челюсть, делая шаг на попятившихся челобитчиков. – Сейчас, по грязцам, когда Вожна скоро встанет, Водополк не двинется с конными на север. А пешцев мы утопчем всех. А в следующее лето, когда стребляне окончательно покорятся, у меня будет вместе с черемисами и варягами пять сотен ярых воев. Сейчас я ставлю детинец в устье Стохода, а через лето поставлю близ Игочева! – Князь неожиданно рассмеялся. – Ступайте, пока не прогневили меня или богов.
Пятясь задом и прижимая руки к груди, послы распрощались с князем и в сопровождении посмеивающихся дружинников спустились к реке, где их уже ждали другие послы.
– Ледень! – крикнул в ту сторону князь. – Принимай отныне виру. Будешь вирником в… – Он замялся на мгновение. – В Стовграде!
– Стовград! Славное имя, клянусь Даждьбогом! – сказал неслышно подошедший Полукорм. – Князь, ведуны вернулись от Лисьего брода и Спирка. – Хорошие вести.
Трое молодых воев в меховых зипунах, в которых застряли веточки и лесная паутина, с красными от недосыпа глазами, закивали, и один, кашляющим голосом, заговорил:
– Я был у Лисьего брода. Там небольшая застава Ори. Меж собой стребляне говорили, что Стовов сейчас наверняка бьётся с Ятвягой Полоцким за Ладогу. О том, что Ятвяга ушёл вниз по Лющику, они не знают. Стребляне пьют брагу и сетуют, что не могут начать запашки, как положено в Елимов день. При мне, полаявшись со старыми воями, трое молодых ушли в черемисский Капик, чтоб по обычаю участвовать в смотринах невест или краже.
– Да, Елим настал, – задумался князь, поглаживая бороду. – Ещё одно лето кануло. А что, угощение дружине готово, Полукорм?
– Да, во имя Велеса, обильное, – кивнул Полукорм, поглядывая на челны на реке. – С фряжским вином и восточными приправами. Сразу по приезде княжича сядем за столы.
– Теперь ты говори. – Стовов ткнул пальцем в грудь второго разведчика.
– Оря со своим братом Ящуном, с сотней воев и всем скарбом, скотиной и чадами выступил в сторону Дорогобужа. Сейчас они, наверно, переходят Журчащий Крап. Они во что бы то ни стало хотят праздновать Елима в Дорогобуже. – Закончив рассказ, вой приложил руку к груди и отошёл вместе с соратником, отпущенный удовлетворённым взмахом княжеской руки.
Полукорм проводил их взглядом и склонился к уху князя, так чтоб Мышец не мог его услышать:
– Дружина довольна, князь. Теперь, когда берется вира с товаринов, добыча без труда. Уже ходят разговоры о том, что надо добить стреблян и осесть на их земли. Ацур подбивает десяток старой дружины просить твоей милости, чтоб сесть в Дорогобуже, а Сигун надеется на Буйце.
– Ишь, кособрюхие, – благодушно сказал Стовов, подбочениваясь и щурясь на солнце. – Переменчивы, как бабьи помыслы. Ладно. А что Претич, подохни он как собака. Где он?
– Язык, взятый сегодня ночью, сказал, что Претич собирается тоже идти к Дорогобужу. С ним его брат Третник из Просуни и тамошние волхи. Всего полторы сотни пешцев, без обоза. Однако вчера поутру Третник с тремя десятками ушёл к Медведь-горе. С ним был купец Решма. В полночь там что-то полыхало, клянусь Велесом, сам видел. – Доносчик вопросительно уставился на князя.
– Решма. Почему они его не убили? – задумчиво сказал Стовов, наблюдая, как за лесом у Моста Русалок набирает силу столб густого синеватого дыма от горящей сырой хвои. – Видать, княжич едет, клянусь Даждьбогом!
Гикая и настёгивая коней, в ту сторону поскакал Сигун с десятком мечников.
Навстречу.
Дружинники на берегу довольно загалдели, поглядывая на накрытые столы, от которых два раба-чудина отгоняли наглых голубей. Они замысловато насвистывали и размахивали шестами с несколькими птичьими трупиками.
– Потеха. Пусть запустят моего сокола, – сказал князь. – И позови сюда Стеня и Ацура.
Когда Полукорм, поспешая, пошел выполнять указания, Стовов двинулся к тому месту, где лежала почти законченная фигура Перуна из отборного молодого дубка.
Глаза бога под бровями в виде сплетённых ящериц грозно глядели в небо, рука, сжимающая молнию, упёртую в крошечные людские фигурки под когтистыми стопами, лежала на могучей груди, глубоко вырезанный, ощеренный рот словно только и ждал, когда в него вставят приготовленные медвежьи клыки, чтобы впиться в жертву.
Двое резчиков, один маарахвас, другой бурундей, натирали дерево красным соком багульника, смешанного с отваром ромашки.
– Похож на мёртвого бога. Так, лёжа, – сказал один из них, коверкая склавенскую речь, и осёкся, увидев подошедшего князя; вскочил, капая красным как кровь соком на кожаный фартук.
– Мёртвого бога? – неожиданно призадумался Стовов, разглядывая фигуру. – Мёртвого бога… – повторил он ещё раз, уходя в сторону ждущих его Ацура и Стеня.
