люди смогли пройти столько километров от Парижа. Чуть дальше она увидела старушку, сидевшую задом наперед в старой тележке, которую толкали дети. Это жалкое зрелище заставило маркизу ощутить свое бессилие. Ей повезло — она ехала на машине с относительным комфортом, захватив с собой кое-какие вещи. Но как оправдать благополучие одних людей на фоне бедственного положения других? Ей нечего стыдиться, ведь она не сидела сложа руки, не жалела ни времени, ни денег на поддержку наиболее нуждающихся, однако приходилось признать, что этот бренный мир все равно был полон страданий. Мысль о том, что в нем есть голодающие дети, наполняла ее негодованием, и она делала все, что было в ее силах, помогая детским приютам. Заглянув в окно машины, где сидела ее горничная, она взяла коробку печенья и стала раздавать его оказавшимся поблизости детям, чьи матери почтительно благодарили ее.
Проведя ночь на ферме, где за несколько купюр им предложили ночлег и завтрак, семейство Шасслу-Лоба продолжило свой путь. Оказавшись изгнанниками в собственной стране, они, как и все, затянутые этим людским водоворотом, были одержимы одной целью: переправиться через Луару до того, как французские саперы взорвут мосты, чтобы остановить продвижение немецких войск. Говорили, что река станет последней линией обороны перед контратакой и французские солдаты будут защищать ее. Луара стала новым рубежом, которого необходимо было во что бы то ни стало достичь. Напряжение достигло своего апогея. Воцарился всеобщий хаос, все были объяты ужасом. В этой атмосфере психоза поползли самые дикие слухи. Говорили, что в ряды французов внедрились немецкие шпионы. Вполголоса обвиняли агентов «пятой колонны». Чтобы не заводить мотор ради нескольких метров, Шасслу-Лоба вышли из машины и принялись, покрываясь потом и грязью, толкать ее вместе со слугами в попытке экономить каждую каплю топлива. Нелепое и трагическое бегство в Варенн[9] — так Мария-Луиза воспринимала свое перемещение через окрестности Тура. От зноя и пыли небо приобрело белесый оттенок. Она смотрела на огромное человеческое стадо, бредущее из последних сил. Тысячи людей, которых война выгнала на дорогу, представляли собой душераздирающее зрелище. Эта бесконечная череда измученных путников двигалась как в замедленной съемке, едва волоча ноги. Матери прижимали к себе детей. Отцы тащили узлы и чемоданы. Перепуганные, доведенные до отчаяния беженцы останавливались на обочинах. Их лица искажала усталость, некоторые были ранены. Несмотря на толкотню и сигналы тревоги, они, не двигаясь, смотрели на тех, кто шел мимо. Вдоль дороги стояли машины с открытыми дверцами, брошенные из-за поломок и отсутствия топлива. Кто-то выкидывал слишком тяжелый багаж. Палящее солнце развеяло воспоминания о прошлой жизни.
В полях появлялись гигантские бивуаки. «Роллс-Ройсы» превращались в дома на колесах с окнами, занавешенными поношенной одеждой от известных модельеров. Светские дамы, на пальцах которых сверкали рубины и бриллианты, спали прямо на земле, подстелив норковые шубы. Они выпрашивали еду, поглощая ее прямо на подножке грузовика, и приподнимали свои платья, купленные за десять тысяч франков на Рю-де-ла-Пэ, чтобы облегчиться в канаве. Стада коров и овец метались по полям, охваченные паникой. На перекрестках лежали трупы лошадей и волов, источая жуткую вонь. Эта плачевная ситуация с ее неразберихой пробуждала в каждом его темную сторону. Местные жители брали с измученных жаждой путников огромные деньги за стакан воды. Заброшенные дома были разграблены. Голодные орды врывались в закрытые рестораны и кафе, выходя оттуда с бутылками игристого и сладкого вина под мышкой.
В Сюлли-сюр-Луар семейство Шасслу-Лоба отказалось покинуть свой автомобиль, чтобы воспользоваться железнодорожным мостом — единственным, который еще действовал. Мост был забит до отказа, возник затор. Люди пытались добраться до другого берега вплавь. Кто-то использовал плоскодонки. Одна из переполненных лодок начала тонуть, из нее донеслись горестные вопли тех, кто не умел плавать. Шасслу-Лоба продолжили свой путь вдоль Луары в сторону тех городов, где, по слухам, еще сохранились мосты. Километров через десять колонна внезапно остановилась: послышался гул самолетов, летящих на бреющем полете прямо над забитой людьми дорогой. Завыли сирены. В считаные секунды толпа в панике ринулась в придорожные канавы. Движимая инстинктом самосохранения, Мария-Луиза побежала вместе со всеми и спрыгнула в углубление в тени насыпи. Впечатляющий воздушный балет был все ближе и ближе. Оглушительно трещали пулеметы. Мария-Луиза лежала на дне канавы, прижавшись к двум плачущим женщинам. Шли долгие минуты, наполненные страхом того, что немецкие истребители могут вернуться. Возможно, ей суждено погибнуть здесь, в этом поле под палящим солнцем, став жертвой обстрела. Наконец наступила тишина. Гражданские один за другим стали выползать из канав. Мария-Луиза посмотрела в сторону опустевшей дороги, заваленной брошенными в спешке чемоданами и узлами. Их автомобиль стоял там — пустой, с распахнутыми дверцами, но целый. Она встала, отряхнула блузку, облепленную травой и соломой, подняла шляпу. Чулки были все изорваны, но худшего ей удалось избежать. На другой стороне дороги она увидела своего сына, помогавшего Луи подняться на ноги. Они были живы. Крики и плач вдалеке говорили о том, что так повезло далеко не всем.
Вернувшись в машину и прочитав «Отче наш», Шасслу-Лоба снова отправились в путь. Все были начеку, прислушиваясь к малейшему шуму, который мог бы означать возвращение «Юнкерсов». Напряжение немного спало, когда им наконец удалось пересечь Луару в Бриаре. Постепенно поток поредел, и они выехали на проселочные дороги провинции Берри. Когда измученное семейство Шасслу-Лоба въехало в ворота своего поместья в Маренне, было почти пять часов утра следующего дня. Они не сразу нашли в себе силы войти в дом. Мария-Луиза открыла дверь, поднялась на несколько ступенек и обессиленно присела прямо на парадной лестнице. У нее в голове промелькнули картины их инфернального исхода, и она разрыдалась.
6
Париж, сентябрь 1940 года. Вернувшись в столицу, Сюзанна обнаружила, что то, чего она так боялась, стало реальностью. Она чувствовала себя чужой в городе, оказавшемся в руках вражеской армии. У нее пропал вкус к прогулкам. До странности пустые улицы казались неузнаваемыми, они выглядели тусклыми и бездушными даже при свете солнца. Многие прохожие шли опустив голову. Разговоров вне дома старались избегать. Общение с соседями свелось к коротким жестам и мимолетным улыбкам. На перекрестках появились таблички, на которых готическим шрифтом на немецком языке сообщалось о расположении новых органов власти. Солдаты вермахта стучали по мостовой тяжелыми сапогами, лишний раз напоминая о своей власти. Сюзанна всегда старалась проходить мимо, не глядя на них. По общему мнению, с женщинами оккупанты обычно вели себя дружелюбно, даже галантно, но эта видимость радушия не убеждала Сюзанну. Она подозревала, что такая приветливость была лишь частью инструкций.
Оглядываясь назад, она понимала, что ее метания между Парижем,
