И вот теперь ехал бок о бок с Семеном Михайловичем, обгоняя обозников, подремывавших в санях. По привычке напевал себе под нос. Совсем вроде бы тихо, но Буденный услышал, поинтересовался:
- Этот самый... «Интер-национал»? - с трудом произнес он непривычное слово.
- Очень мне по душе эта песня, - ответил Ворошилов. - А вообще-то я ведь с малолетства пение люблю. В настоящий бы театр попасть, хорошие голоса послушать.
- У нас в станице какой дишкант был, аж до слез пробирал, - крутнул головой Семен Михайлович. - А этот «Интернационал»-то, говорят, не наш, французы его сочинили?
- Бойцы Парижской коммуны.
- Гляди как бывает. Вроде совсем чужие люди на чужом языке слова сложили, а они теперь нам в самую пору. Владеть землей имеем право, но паразиты - никогда! Вроде у меня у самого эти слова вырвались.
- У крестьян, у рабочих всех стран интересы общие.
- Оно так, Клим Ефремович. А недавно собрались у меня брательники Леня и Емельян, еще земляки и родственники, которые Дениса знали, четвертого нашего брата. Помянули его добрыми словами. В бою с беляками голову он положил. Ну, посидели в меру, погостевались. Потом Емельян и говорит: «Давайте, братья, заведем песню, которая про нас. Торжественная песня, даже на поминках вполне позволительная». - «Какая это про нас?» - спрашиваю. «А кто был ничем - тот станет всем! Мы вот с Леонидом из ничего вроде бы в офицерья вышли, эскадронами командуем, а ты в таких чинах, что снизу ажник глядеть жутковато, шапка сваливается...» Ну, я сперва возразил, гордость меня заела. Как это, мол, из ничего? Из пустого места, что ли? Семья у нас крестьянская, строгая, справная, сам я унтер-офицер, всеми регалиями отмеченный... Высказался так, жар выпустил и соображаю: а ведь прав брательник-то. Ну, жили с грехом пополам, перебивались из куля в рогожу; ну, дали мне лычки за безупречную службу, за пролитую кровь. В какую цену мне эти лычки-то обошлись? А какой-нибудь дворянский сынок сопливый рука об руку не ударил, однако почета и богатств имел в тысячу раз больше, еще мною же и помыкал. Разве справедливо?.. А теперь я сам не просто генерал, ежели старой меркой мерить, а полный генерал, опять же если по-прежнему. Ни один казак до такой высоты не подымался, даже атаман Платов, а про иногородних и вспоминать нечего.
- Все правильно, - улыбнулся Ворошилов. - «Ин-тернационал»-то спели?
- Не очень чтобы в лад, но все же сыграли. Слова редко кто знает. Но я по другой причине к тебе приступаю. Кто был ничем, тот станет всем, верно? А кто был всем, тот, значит, вались под колеса? Местами вроде бы поменяемся?
- Упрощаешь, Семен Михайлович.
- Это я, чтобы понятней было. Ведь начальственных должностей не шибко много, если по всему народу раскинуть. Хоть на военной службе, хоть в селе, хоть в городе - один начальник на тысячу или даже на десять тысяч. Мы, значит, этих начальников повытряхивали из кресел, сами на те места сядем, а весь остальной народ как же? Был ничем, так ничем и останется? Будет, как прежде, землю пахать, скот пасти, уголек рубить?
- Для кого уголь-то добывать, для кого землю обрабатывать, Семен Михайлович? Не на помещика, не на буржуя, а на себя, на свой народ трудиться будем без всякой эксплуатации. И кресла эти начальственные не по наследству передаваться станут, а самые достойные, самые надежные рабочие и крестьяне в них сядут.
- Эту разницу я очень даже хорошо понимаю, когда про всех сразу разговор идет. А вот если про каждого человека, тогда что получится? Я, к примеру, при Советской власти начальником состою, а мой сосед-односум, такой же крестьянин, такой же унтер и такой же вояка, дальше взводного не поднялся, а дома, как и раньше, будет за плугом ходить. Ему-то как?
- Значит, он меньше твоего для нашей республики сделал.
- Полностью старался. Два раза из него беляки кровь пускали.
- Способности не те.
- Обыкновенные способности. С бригадой-то управился бы.
- Не всем же большие посты занимать. Революции в любом звании служить можно. А выделяются самые одаренные.
- Может, и так, - не без самодовольства согласился Семен Михайлович. - Значит, и новая власть всем одинаковый кусок дать не может. Одному - побольше, другому - поменьше, а третьему - в зад коленом.
- Ну, коленом это тех, кто с нами не согласен, кто против нас.
- Которые были всем, а ничем становиться не желают?
- Которые не хотят со своей безмятежной паразитической жизнью расстаться, - поправил Ворошилов. - От кулаков до капиталистов и иже с ними. Давно известно, Семен Михайлович: друг хорош, когда живой, а враг - мертвый. В нашей борьбе середины нет, перемирия быть не может. Или они нас, или мы их - без всякой пощады.
- А чего?! - холодной синевой блеснули глаза Буденного. Тронул рукой эфес шашки. - Силенки хватит!
Климент Ефремович уважительно окинул взглядом крепкую ладную фигуру командарма, влитую в казачье седло. Да, не позавидуешь тому, кто попадает под его удар!
Впереди показались заснеженные конусообразпые отвалы пустой породы, столь обычные возле рудничных поселков Донбасса, главная примета этих мест, как деревянные тротуары для беломорского севера, как нефтяные вышки для Баку, где скрывался Ворошилов после побега из архангельской ссылки. У Семена Михайловича покрытые снегом терриконы вызвали совсем другие воспоминания.
- Будто сопки в Уссурийском краю... Эх, сколько я там пережил, перемучился, пока лямку тянул от новобранца до унтера. Самых строптивых коней мне объезжать доверяли... - И, словно застеснявшись, что расчувствовался, резко перевел разговор. - Я ведь, Клим Ефремович, насчет выступлений не мастер, в этом пленном батальоне по-свойски скажу.
- Дело твое, - кивнул Ворошилов, подумав: «Ты и без длинных речей вон какую кавалерийскую махину организовал. Умеешь, значит, убеждать, к себе привлекать».
Батальон, в который они направлялись, был создан и обучен деникинцами. Но в первом же бою с красной конницей солдаты перестреляли офицеров и выслали парламентеров. Поднимаем, мол, руки вверх. Солдат разоружили, вернули в казарму, теперь они третьи сутки митинговали там насчет своей дальнейшей судьбы и требовали, чтобы к ним приехал на разговор «сам Абыденный».
Возле дежурной будки перед казармой Климента Ефремовича и Семена Михайловича встретили двое. Невысокий крепыш-пехотинец с задиристым взглядом и курносым носом на полном румяном лице назвал себя. комиссаром из 74-го стрелкового полка 9-й стрелковой дивизии. У второго приметный шрам на виске оттягивает кожу, отчего один глаз у него круглый, а другой узкий, продолговатый. Такого увидишь - никогда не забудется,
Ворошилов сразу узнал: Елизар Фомин из группы москвичей. На нем и шинель все та же, солдатская, старенькая, потертая. А папаху сменил на островерхий шлем с синей звездой. Хоть и холодней в шлеме, зато сразу вид-до - кавалерист.
- Чего вместе тут, комиссары? - насмешливо спросил Буденный. - В одиночку не управляетесь?
- Насчет трофеев, - шагнул к нему пехотинец. - Наступали мы сообща, пленных сообща разоружали, а кавалерия пулеметы себе забрала.
- Так? - повернулся Семен Михайлович к Фомину;
- Не совсем, - принялся неторопливо объяснять тот. - Пулеметную команду мы захватили, у нас их оружие заприходовано.
- Значит, обскакала конница? - усмехнулся Буденный.
- Опередили, - скромно согласился Фомин.
- Ну и молодцы! Кавалеристам положено всегда впереди быть, - похвалил Семен Михайлович. - Но пехоту не обижайте. Она крепко нам помогает. Передай пехоте все трофеи, все пулеметы до единого и спасибо скажи. А сам рвани со своими орлами на юг, захвати добычу.
- Можно и так, - сдержанно согласился Фомин, поглядывая не столько на командарма, сколько на молчавшего пока Ворошилова. - Трофеи отдадим. А с пленными что? Многие к нам просятся.
- В конницу?
- Кто в конницу, кто в пехоту.
- Строй их всех, сукиных сынов! - распорядился Буденный.
Дали команду. Пленные высыпали во двор. Климент Ефремович отметил: строятся они быстро, но чересчур старательно, суетливо, как это бывает у новичков, уже знающих свои места, однако еще не привыкших действовать автоматически, без беготни.
Было их сотни четыре. Парни одного призыва, примерно одного возраста: лет девятнадцати-двадцати. Командиры отделений постарше. Обмундированы добротно. Но с сапогами, видать, и у белых трудность. Выдали солдатам громоздкие американские ботинки на толстой подошве.
Семен Михайлович остановил коня на правом фланге, спросил рослого парня:
- Сам руки поднял?
Солдат вроде бы растерялся, покраснел, заморгал белесыми ресницами. И вдруг выпалил:
- А ты кто такой?
- Я - Буденный!
- А не врешь? - усомнился парень.
- Чего мне врать. Комиссары подтвердят. Фомин крикнул:
- Это товарищ Буденный... Слушать внимательно!
Шеренги сломались, выперла середина строя, выдвинулся вперед и загнулся дальний конец. Каждый хотел своими глазами увидеть красного командарма.
