Но в Греции Сулла был не как путешественник: он ждал благоприятного момента для возвращения в Италию. И вот Карбон вызвал провал переговоров, момент наступил. Он направил свою армию пешком через Фессалию, Македонию, чтобы затем взять на запад, по направлению к морю. Но прежде чем перейти через Диррахий (Дураццо) в Бриндах, он отклонился на 70 километров на юг, на территорию поселения Аполлония, где находился нимф, представляющий собой скалу, которая изрыгает огонь и у подножия которой вырываются источники теплой воды. Столь долгое возвращение Суллы объясняется консультацией с оракулом об исходе своего предприятия. Ответ, вероятно, его удовлетворил, потому что он отдал приказ переправляться. К тому же, оказывается, во время первого жертвоприношения на земле бриндов, которое он поспешил произвести, на печени жертвы увидели изображение лаврового венка с двумя прикрепленными к нему ленточками — чрезвычайный знак, который, по мнению знаменитого предсказателя Постума, объявлял о бесспорной победе при условии, если Сулла один съест эту часть жертвы. Хотелось бы верить подобным знакам, поскольку огромен был страх увидеть Италию, раздираемую братоубийственными войнами: не говорили ли о том, что в районе Капуи явились две армии, сражавшиеся с сильным шумом, затем растворившиеся в воздухе?
Предсказание авгура начало осуществляться с момента, когда поселение бриндов открыло свой порт, что, по-видимому, значительно облегчило операции: вся организация береговой защиты, созданная противником, оказалась ненужной. В благодарность бриндам был предоставлен фискальный иммунитет, заслуживающий внимания аргумент для других поселений, которые задумывались, не должны ли и они его получить: Тарент и, вероятно, многие другие его получили. Нужно сказать, что прежде чем пересекать Адриатику, Сулла заставил свои войска дать клятву никогда его не покидать, чего он вполне мог опасаться, так как его солдаты будут, несомненно, подвергаться принуждению покинуть своего полководца, объявленного врагом народа, а они тем более склонны прислушиваться к этим призывам, что нагружены добычей и, значит, им больше нечего ждать от италийской кампании. Но он заставил их также поклясться не предпринимать никаких актов грабежа на италийской земле: об этом хорошо было известно в Калабрии, где высадилась армия, и новость быстро распространилась.
Наконец, и это был не самый малый аргумент пропаганды Суллы, определенное число известных лиц пришло встречать его. Во-первых, был Квинт Цецилий Метелл Пий, который после своих неудачных попыток переговорить с Цинной под стенами Рима в 87 году некоторое время оставался в Лигурии, прежде чем переехать в Африку, где он столкнулся с промагистратом, приверженцем Мария, Гаем Фабием Гадрианом, выгнавшим его из своей провинции. Он нашел Суллу в Диррахии, и присутствие на его стороне человека, обладавшего репутацией справедливого и набожного, много сделало для него: оно побудило к присоединению множество колебавшихся в момент, когда правительство опиралось в своей пропаганде на идею «согласия»: назначили консулами Гая Норбана, нового гражданина, и представителя очень известного аристократического рода Луция Сципиона (у которого, кроме того, было преимущество входить в состав «умеренных» в сенате).
Но эти присоединения нужны были Сулле не только потому, что они представляли собой политическое признание законности его действия (хотя бы в глазах его войска), но также потому, что позволяли ему несколько компенсировать огромную диспропорцию между личным составом его армии и законными силами. В самом деле, он возвращался со своими пятью легионами, ряды которых поредели за четыре года кампании, даже если они и не испытывали никогда поражения; кроме того, он располагал 6 000 конников и некоторыми вспомогательными, набранными в Македонии и в Пелопоннесе: в общем, в лучшем случае 40 000 человек. Против него же мобилизована вся Италия, и если верить тому, что написал он в своих «Мемуарах», он должен был столкнуться с пятнадцатью генералами во главе 450 когорт (что, если даже считать только по 500, а не по 600 человек в когорте, все же составит 225 000 солдат); можно принять во внимание, что речь идет об «очень примерном подсчете», потому что он дан главным заинтересованным лицом (хотя и другие источники дают цифры, превышающие 300 000), но правда в том, что, по самым благоприятным предположениям, армия Суллы должна была сражаться все равно в пропорции один к трем.
Это объясняет, почему он придавал большое значение присоединению молодого Помпея: сын Помпея Страбона сначала служил в армии Цинны, откуда, вспоминают, он посчитал предпочтительным удалиться, когда узнал, что Сулла возвращается и множество знаменитых людей нашли пристанище около него, и организовать призыв людей в Пиценах, районе, откуда происходил род Помпеев и где у них были огромные владения, что давало право осуществлять настоящий патронат. Таким образом, он начал кампанию рекрутирования, во время которой столкнулся с консульскими агентами по рекрутированию: один из них, оскорбивший молодого человека, был убит в волнениях толпы. Эти первые успехи побудили Помпея, которому было двадцать три года, пойти дальше. Итак, он формирует «свою» армию, назначает трибунов и центурионов, занимается снабжением и снаряжением и объезжает всю «свою» провинцию. В самом деле целью этой операции было также поправить дела семьи, которую запятнали не слишком славные действия отца в последние месяцы его жизни. В этом значении нужно воспринимать отношение молодого человека к Авксиму (ныне Осимо, чуть южнее Анконы): он приказал воздвигнуть трибунал на публичной площади; перед которым поставил двух именитых граждан города, и приговорил их за сотрудничество с адептами Мария покинуть город. Во всяком случае, благодаря Помпею, весь район перешел в лагерь Суллы, и это стало причиной того, что последний окружил его большим вниманием, приводя в пример другим своим приверженцам.
Наконец, из-за того, что это очень эффективное средство пропаганды, Сулла пустил в обращение монету, которую приказал отчеканить на Востоке на следующий день после Орхомена: она напоминала о великих победах, одержанных армией под его командованием (это смысл выражения IMPERATOR ITE[RUM]) и покровительством Венеры (чья голова украшает правую сторону); что касается религиозных символов, фигурирующих на оборотной стороне, они являлись прямым намеком на просьбы, которые выказал Сулла (восстановление в правах и в сане авгура), но в чем ему было грубо отказано. Результат этой политики стал ощутим моментально: италийские народы получили надежду; как пишет Велейя Патеркул, «вполне возможно, что Сулла пришел в Италию не для того, чтобы начать войну, а установить мир, таким мирным было продвижение его армии через Калабрию и Апулею, такое замечательное почтение он выказывал по отношению к урожаям, полям, людям, пока он вел ее до Кампании». Марш был отмечен очень важным событием: в Сильвии в Апулее, к Сулле пришел раб самнита Понтия Телезина (потомка известного Телезина, который дал пройти римским легионам по командованием Фурха Кавдина в 321 году), одного из основных руководителей Союзнической войны, присоединившегося к режиму Мария и Цинны; раб представился поклоняющимся богине Бел лоне, от имени которой обещал Сулле успех и победу в войне, но добавил, что нужно действовать быстро, если тот хочет достичь Рима прежде чем загорится Капитолий. И когда несколькими неделями позже, 6 июля, Капитолий был полностью разрушен огнем, предсказания раба вспомнились и получили впечатляющее подтверждение.
Но в данный момент проход в Рим был закрыт двумя консульскими армиями: первая, под командованием Гая Норбана, находилась на реке Вултурн, на северо-западе от Капуи; Луций Сципион и вторая армия контролировали перекресток Латинской и Аппиевой дорог. Сначала Сулла находился напротив Норбана, разделив верховное командование с Метеллом, потому что оба были проконсулами (и оба смещенными). И снова он попытался вести переговоры, но его посланцы были избиты Норбаном, и как только в лагере Суллы узнали об участи несчастных посланников, быстро взялись за оружие. Если соотношение сил было, совершенно очевидно, в пользу консула, то его войска, спешно набранные среди городского плебса, имели далеко не те же боеготовность и опыт, какими обладали ветераны Суллы, и сам Норбан не имел военной практики, которая могла бы сравниться с практикой его противника: он потерял на склонах горы Тифаты 13 000 человек (7 000 убитыми, 6 000 взятыми в плен) и был вынужден спасаться, укрывшись в Капуе. Со стороны Суллы отмечена чрезвычайно небольшая цифра потерь — 70, но было много раненых.
Во всяком случае, победа имела важное значение: она обеспечила сплоченность армии Суллы, который осознал слабость своих противников и принял решение разбить их. И к этому времени была отчеканена и распространена монета, представлявшая на правой стороне голову богини Рима в шлеме, а на обороте — триумфатора, стоящего на квадриге, увенчанного крылатой Победой и держащего левой рукой бразды, а правой — жезл Геркулеса с надписью L. SYLLA IMPE[RATOR]. Послание было ясно римлянам и италикам: дело Суллы — это дело Рима, оно вскоре будет победным и триумфальным (впервые деятель при жизни воспроизведен на римской монете); и оно будет мирным (о чем свидетельствует жезл).
