Я кивнула, так и не понимая, чего ждать от нее. Ирма оказалась странной, и мне, определенно, слишком мало о ней известно, чтобы можно было делать какие-то выводы.
— Завтра перед отбоем я приду к тебе, тогда все и решится. Ты ведь не дурочка и не ребенок — должна понимать, что меня не пожалеют, если узнают… И даже в этом случае, шансов на спасение у тебя мало…
Я почти что не верила своим ушам. Как!? Неужели она поможет мне? В глазах защипало от подступающих слез, и я с трудом смогла выдавить одно слово:
— Спасибо…
Ирма вновь улыбнулась, но как-то грустно.
— Когда у меня был шанс уйти, я им не воспользовалась. Слишком много поводов было остаться, слишком много ремней привязало меня к этому месту и этим людям. Для тебя все проще, тут нет никого, к кому ты была бы привязана…
— Игор — очень милый мальчик, — попыталась возразить, но меня прервали:
— Это не одно тоже, сама знаешь. Ты не хочешь оставаться…
Я отчаянно закивала в подтверждение.
— …думаю, причин несколько. Твои принципы, желание быть свободной, и много еще чего… Но ради близких — по-настоящему близких, а не просто вызывающих симпатию — людей разве не поступилась бы всем этим?
Прикусив до боли губу, я вспоминала… Пусть таких людей было немного, но, да — ради них можно отдать все, не терзаясь сомнениями. Тома, Кайл и… Я с удивлением поняла, что в этот маленький список удивительным образом попала Лоа. Дело было не только в чувстве ответственности за жизнь спасенной мной — но в чем еще? К тому же, разум твердил, что «рыжий ангел» вполне способна защитить себя самостоятельно. Но сердце или что-то близкое возразило: иногда защиты требует не тело, а душа. Душа, которая явно настрадалась в свое время. Теперь я немного начала понимать мотивы Ульриха… Оправдать можно любой поступок, вот только он от этого не станет ни лучше, ни хуже.
— До завтра, — попрощалась Ирма и, когда она уже отвернулась, мне почудился странный блеск ее глаз. Неужели плакала? Над чем? Или — по кому?
* * * *
— Привет, малыш, — потрепала я Игора по непослушным вихрам. Впервые за все это время пустили кого-то, кроме Ирмы. А, может, и не пускали — когда для детей что-то значили запреты?
На меня вдруг накатило какое-то почти что сверхъестественное спокойствие. Никакого мандража, что было вполне естественно и ожидаемо. Ни намека на ускоренное сердцебиение, взмокшие ладони и прочие прелести — признаки расшатанных нервов. Уже сегодня решится моя судьба. И, несмотря на весь пафос такой мысли, я не волновалась, просто не видела в этом смысла. Тут уж, как говорят, пан или пропал. Либо вновь стану свободной, либо… тоже свободной, но в другом смысле. Радовало одно: как бы все не сложилось, эти стены я вижу в последний раз.
Мальчик обаятельно улыбнулся мне, думаю, он единственный здесь, кому я симпатична просто так, без всяких на то корыстных оснований.
— Спасибо, что зашел, — было бы очень жаль уйти, не попрощавшись с ним. Хотя, даже с прощанием, на душе все равно тяжело. Ребенку явно не место среди таких людей, как Ульрих и его «семья». Пока что в Игоре не угас крошечный лучик света, но что с ним станет за годы, когда единственным руководством к действию будет «убивай или будешь убитым»? Страстно хотелось верить, что мальчик станет исключением из правил, но… Слишком велико влияние тех мыслей, что вкладывают нам в детстве. Как ни отрицай, мы во многом копируем родителей (или тех, кто их заменил) — осознанно или нет, но копируем. Впрочем, если судить по этой схеме, у меня куда больше общего с Кайлом, чем с покойными членами семьи.
Я полулежала-полусидела на кровати, краем уха слушая незамысловатую болтовню Игора. Говорят, человек ко всему привыкает… А если бы я так и оставалась в блаженном неведенье относительно реальной сущности «медиков», смогла бы смириться с такой жизнью? Все равно ведь Ульрих нашел бы причину не отпускать меня домой. Самая страшная и волнующая часть этих размышлений — рано или поздно правду я узнала бы… Но спустя время смогла она что-нибудь изменить? Я так и не сумела прийти к однозначному выводу, кроме одного: я сама не знала, как поступлю в той или иной ситуации. Легко кричать пафосные штампованные лозунги и твердить о непоколебимости своего благородства. Но перед лицом реальной опасности, реального выбора — сколько людей действительно останутся верны принципам, а сколько просто захотят выжить любой ценой? Наш мир, наша жизнь — яркая иллюстрация того, что большинство делают выбор в свою пользу. И мне ли винить их? Вполне возможно, что я сама не сделала ничего такого только потому, что не попадала в подобную ситуацию.
— Игор… — окликнула его. Мальчик прервал свою вдохновенную речь и поднял взгляд на меня. — Да?
— Ты хорошо знаешь Ирму? Она ведь твоя сестра, верно? — любопытство все же великая сила, пожалуй, одна из главнейших движущих сил в моей жизни. Первичней были только любовь к близким и любовь к риску.
— Не родная. Но я все равно очень люблю ее… И тетю Маришу тоже.
Я уже усаживалась поудобней, намереваясь послушать историю жизни, но тут зашла сама Ирма, и Игор невольно замолк.
— Попрощайся с Терезой и иди к себе, — велели ему. Мальчик нахмурился и пробурчав «Пока, Тесс», поспешил исчезнуть.
— Прости, пожалуйста, я не должна была… — наверное, действительно не должна была потакать своему любопытству и лезть туда, куда меня не звали.
Взмах руки оборвал извинения.
— Нет, ничего… Я сама хотела тебе рассказать, просто, чтобы ты поняла… — она вздохнула, как-то резко и судорожно, как в приступе боли — кажется, даже черты лица исказились под воздействием некого чувства или ощущения. Но уже через миг Ирма вновь выглядела собранной и практически невозмутимой. Лишь слегка кривила губы, то ли от остатков той же боли, то ли в легкой насмешке. — Я ведь не всю жизнь прожила здесь. Хотя, большую ее часть. И моя мать тоже…
* * * *
Ей было одиннадцать, когда кончилось… Нет, не детство — жизнь. В спокойной ночи вдруг замигал яркий свет, раздались выстрелы. Мать — Мариша — велела спрятаться, и она послушно сидела за сомкнутыми дверцами небольшой тумбочки, куда даже ребенок ее возраста помещался, только скукожившись и поджав все конечности. Но сквозь тонкую щелочку проникали не только свет и воздух. Сквозь нее в душу девочки просачивался ужас, от которого леденело что-то внутри, так, что слезы застывали в глазах, не успевая пролиться. Чужие люди, некоторые из которых убивали направо и налево, другие — хватали все, что представляло маломальскую ценность. Кровь знакомых, соседей, растекалась по полу, подбираясь все ближе к крохотному убежищу Ирмы. Именно в эти минуты ее жизнь поделилась на «до» и «после». Если бы девочка осталась сидеть в тумбочке, что с ней случилось в таком случае? Сумела бы она выжить в одиночестве, отыскала бы коммуну, которая согласилась взять к себе чужого ребенка?.. Но всем этим «бы» просто не дали шанса.
Когда Ирма увидела, как какой-то мужчина хватает ее маму, выкручивает той руки — девочка, позабыв о собственной безопасности, не могла больше прятаться. Она не кричала, не плакала, просто наскочила маленьким ураганом на Ульриха (а именно он поймал Маришу), начала колотить его кулачками…
А потом темнота, чей-то хриплый смех, от которого голова разрывалась болью. В редкие моменты просветления сознания — запах лекарств, слепящая белизна лазарета. Физически Ирма пострадала не сильно, но в тот страшный день что-то в ней сломалось и так и не зажило окончательно. Тем не менее, им с матерью сохранили жизнь, даже обращались вполне хорошо. Все благодаря тому, что Мариша, не лишившаяся красоты и стройной фигуры даже после рождения дочери, понравилась главарю бандитов — Ульриху. По странному стечению обстоятельств она так же была рыжей, как Ирма: из-за чего впоследствии те, кто не был в курсе этой истории, принимали девочку за родную кровь Ульриха.
У женщины не оставалось другого выхода, кроме как изображать нежность и покорность, пока дочка пыталась оправиться после потрясения. И надеяться, надеяться, что в один прекрасный момент вернется на свободу. Вечерами она сидела у кровати Ирмы и шептала ей о том, какое замечательное будущее впереди, строила планы побега. От этих слов девочка постепенно приходила в себя, как и мама, начинала верить… Для всех она продолжала притворяться слабым и беспомощным ребенком, вместе с Маришей учась играть роли в этом жутком спектакле на выживание.
В один вечер они решили рискнуть всем — но риск не оправдался. Ирму и Маришу поймали, когда до свободы оставалось полшага. Теперь, разумеется, надзор над ними удвоили. О попытке номер два не могло идти и речи. Вот только Мариша была готова на все что угодно, лишь бы сбежать от такой жизни, даже дочь ее не слишком заботила… Женщина воспользовалась кратким моментом, когда ее оставили одну в лазарете (при побеге и она, и Ирма незначительно пострадали). Когда она отсыпала из пузырька таблетки себе в ладонь, нервная дрожь колотила все тело. Мариша боялась не успеть до возвращения охраны, но совсем не боялась последствий своего решения. Страстно желая свободы, она теперь видела только один способ достичь ее. Плача девочки, напуганной, не понимающей, что происходит — Ирма тогда знала лишь, что творится нечто страшное — женщина не слышала. Когда на отчаянные детские крики сбежались люди, Мариша уже валялась на холодном полу, рыжие волосы разметались вокруг бескровного лица.
