В один вечер они решили рискнуть всем — но риск не оправдался. Ирму и Маришу поймали, когда до свободы оставалось полшага. Теперь, разумеется, надзор над ними удвоили. О попытке номер два не могло идти и речи. Вот только Мариша была готова на все что угодно, лишь бы сбежать от такой жизни, даже дочь ее не слишком заботила… Женщина воспользовалась кратким моментом, когда ее оставили одну в лазарете (при побеге и она, и Ирма незначительно пострадали). Когда она отсыпала из пузырька таблетки себе в ладонь, нервная дрожь колотила все тело. Мариша боялась не успеть до возвращения охраны, но совсем не боялась последствий своего решения. Страстно желая свободы, она теперь видела только один способ достичь ее. Плача девочки, напуганной, не понимающей, что происходит — Ирма тогда знала лишь, что творится нечто страшное — женщина не слышала. Когда на отчаянные детские крики сбежались люди, Мариша уже валялась на холодном полу, рыжие волосы разметались вокруг бескровного лица.
Женщину спасли. Спасли тело, но что-то — душу или разум? — все же не сумели. С того дня она никого не узнавала, ни на что не реагировала, не произнесла ни слова. Порой, глядя в глаза той, что когда-то была ее матерью, Ирме казалось, что она вот-вот последует за ней — в темные коридоры призрачных измерений, где, вероятно, и блуждала сейчас Мариша. Но стоило отвести взгляд, и наваждение рассеивалось. Она видела перед собой всего лишь больную, замкнувшуюся в себе женщину.
В конце концов, мама Ирмы все же обрела свою свободу — по крайней мере, плен ее больше не тревожил. Как и ничто в этом мире.
* * * *
Ирма не плакала, когда говорила, но ее сухие покрасневшие глаза пугали больше, чем слезы.
— Знаешь, что самое страшное? — тихо спросила она. Я покачала головой — правда, не знала, что может быть хуже того, что она уже рассказала.
— Когда я прихожу к ней и вижу только тело… Души нет. Но страшнее всего понимание: если она вдруг вернется, снова станет собой, я не смогу простить. Не смогу забыть, как она бросила меня.
— Мне кажется, ты только сейчас так думаешь… Все же она — твоя мать и, если случится чудо, — я замолчала, задумавшись, и поправилась, — Если бы чудо случилось со мной — и все те, кого я когда-либо потеряла, ожили — я не смогла бы злиться, даже будь для этого повод.
Женщина вздрогнула, на ее лице мелькнул… Страх?
— Не знаю, — процедила она, — Был один человек, которого я простила — и до сих пор в глубине души ненавижу себя за это.
Я поняла, о ком она.
— Этот человек — Ульрих?
— Да. Он считает меня дочерью, даже появление Игора это не изменило… Его мать — вторая жена Ульриха — погибла, когда мальчику было всего два, умерла родами. Ребенка тоже не удалось спасти.
— Ты привязана к ним, что бы ни было в прошлом, эти люди стали для тебя семьей, — надеюсь, в моем голосе звучало понимание. Достаточно было представить себя на месте девочки, в одночасье потерявшей все — разве можно ее винить за попытку любить кого-то? Когда Ирма нуждалась в тепле и заботе, Ульрих стал для нее отцом… Какой бы ужас не вызывал во мне этот, несомненно, жестокий и аморальный человек — да, я могла понять…
— Об Игоре я старалась заботиться, как умела — он действительно хороший мальчик. Он часто заходит к Марише и тогда — странно, но это так — она будто немного приходит в себя, — ее голос дрогнул от обиды, печали и множества других чувств, оттенков которых я не сумела различить. — Почему мое присутствие не играет никакой роли, не понимаю?
Не зная, что можно сказать, я коснулась ее ладони, в попытке хоть немного утешить. Но Ирма резко убрала руку и поднялась на ноги.
— Пойдем, мы слишком долго болтали, а времени мало.
Снова темные коридоры (наверное, я скоро их люто возненавижу), в которых каждый шорох заставлял вздрагивать из опасения, что нас вот-вот поймают. Однако мой лимит злоключений, вероятно, исчерпал себя. Перед самым выходом Ирма протянула мне сверток — как оказалось, с уличным костюмом, очками и противогазом. Быстро одевшись, я перед тем, как выйти, обернулась к женщине:
— Спасибо. Просто спасибо…
Она смотрела на меня, но, мне показалось, что видит перед собой кого-то другого.
— Меня учили идти вперед, не оглядываясь на остальных и на собственное прошлое… Но недавно я все же оглянулась — и испугалась разницы между тем, какой была и какой стала. Прощай, Тереза, — она сделала движение рукой, как будто хотела махнуть ей — но так и не махнула.
— Прощай, — мы обе понимали, что это короткое слово в данной ситуации куда уместней, чем «до свидания». Если мы с Ирмой встретимся опять — для кого-то из нас, может, и для обеих, эта встреча окажется отнюдь не радостной.
…Свобода встретила ночным мраком и россыпью звезд на небосводе. Наверное, это и есть то самое — вечное и неизменное. Когда растворятся в кислоте времен последние остатки нашей цивилизации, когда умрут Технобоги (а я верю, что и они смертны), истлеют их железные гончие — миллионы звезд все так же будут гореть над нами.
Подняв голову наверх, к этим искрам так и неизведанных людьми миров, стало странно и страшно — сколько времени прошло, пока я была в плену? Я не знала, спросить так и не удосужилась… Это жуткое ощущение, словно ты один-одинешенек остался в этом мире, а все, кого ты знал — любимые и не очень, враги и близкие — уже вечность назад легли на вечный отдых в землю. Ветер кидает мне горсть колючего песка в лицо и рушит иллюзию безжизненности.
Наверное, если остаться на одном месте, песок очень скоро заметет тебя, высушит и мумифицирует внутренности. Если бы я была уверена в том, что людей больше не осталось — я позволила ему это сделать. Но я не одна, и где-то у меня еще есть дом и семья, к которым нужно вернуться.
И я иду, иду сквозь холодную, шуршащую и шепчущую ночь, надеясь отыскать родной порог…
Глава 7
А потом пришла боль,
А потом пришла боль —
От сознанья того,
что этот мир умещается
В отзвуке слова «любовь»…
Павел Кашин «Презирая печали».
Ветер раздувал огненно-рыжие длинные волосы, они трепещущим пламенем свечи взвивались в воздух и, казалось, пламя это вот-вот угаснет… Как угасли голубые глаза, в которых он сейчас не мог видеть отражения небес, таких знакомых — ее личных небес.
Чему удивляться: когда ангела лишают крыльев, у него не остается больше ничего…
А он в очередной раз задумался, а не слишком ли жестоки их игры? Да, у смертных всегда остается право выбора — нечто, данное свыше, что даже он с братом не в силах отнять — но всегда можно создать такие условия, при которых человек определенный выбор совершать просто не захочет… И почти с ужасом он понимал, что сам (хоть и не в одиночку) запустил маятник, который остановить не в силах. Но винить самого себя очень сложно.
— А я и не думал никогда, что ты можешь быть такой жестокой, мой ангел…
«Ангел» грустно улыбнулась уголками бледных губ. Это действительно было смешно: в этом мире ее поступки, продиктованные даже не собственными желаниями, вряд ли могли считаться жестокими.
— Молчишь?.. Теперь ты всегда молчишь, а те слова, что все же произносишь — говоришь не мне, — он неожиданно ухватил ее за тонкие запястья, а черных глазах вспыхнули отголоски пламени. — Ты ведь ничего не помнишь! Рай, черт подери, красивая иллюзия — вот как протекали эти века ДЛЯ ТЕБЯ!
Девушка предприняла слабые попытки вырваться из хватки этого мужчины, но быстро утомившись, сдалась и теперь лишь слегка отвернула от него голову.
— …а потом тебя, как и остальных, выбросили в реальный мир. Но иллюзии не ушли — они навсегда засели вот здесь, — он коснулся ее груди, — ты теперь отравлена ими.
Он замолчал, а память со свойственной ей жестокостью нарисовала перед мысленным взором то время, которое он — каким бы смешным это не казалось — полагал своим личным адом. У его вечного напарника было специфическое чувство юмора, впрочем, и ему когда-то давно казалась забавной эта идея… Они создали Ад и Рай. То, что оставалось после гибели человеческого тела — душа или некий разум, неважно — погружалось в виртуальную реальность, которую, фактически, само и создавало. Идеальная концепция: каждый получит свою мечту… или свой самый страшный кошмар. Индивидуальный для каждого и в то же время, пересекающийся с реальностями остальных. И то, что люди звали раем, на самом деле являлось всего лишь искусственным сном, которые создали два куратора этой планеты. Вот только, как объяснить это глупой девочке, мечтающей вновь обрести свои иллюзорные крылья? Как объяснить, если ради возвращения в мир своих грез она готова соблюдать самые нелепые правила затеянной игры?
Пятеро ангелов. Пятеро «избранных». Они были особенные уже потому, что находились сейчас в своих собственных телах — хотя, с момента гибели каждого прошло много столетий. В этом и заключалась самая сложная задача: сохранить не только их разумы в «Эдеме», но и физические оболочки в этом мире. Если бы вдруг сам создатель «ада» попал в свое творения, то его преследовал один-единственный кошмар: бледное лицо девушки за зеленоватой толщей жидкости, не мертвое, не живое… с приоткрытыми глазами, зрачки которых настолько сужены, что не заглянуть в них. А если все же сумеешь изощриться и увидеть, что там, за крошечной замочной скважиной — то ужаснешься той пустоте, что встретит тебя. Потому что это лишь тело, тело, окутанное сетью проводов, тело, погруженное в специальный раствор. А она сама — она настоящая — ангел виртуального рая.
